Если верить Скотту, самые серьезные проблемы в кампании всеобщего обучения возникали с детьми, непосредственно пострадавшими от политических репрессий. В начале 1930-х гг. около полумиллиона детей отправились вместе со своими осужденными как «антисоветские элементы» родителями в ссылку, в спецпоселения{210}. Сталинское руководство лицемерно заявило, что законы об обязательном обучении касаются и этих детей. В Уральской области за первые шесть месяцев 1931/1932 учебного года число учеников в лагерных школах выросло с 1 тыс. до 45 тыс. человек[23]. В таких школах, как и везде в Советском Союзе, учителей набирали с трудом. В уральских лагерях четверть ставок оставались вакантными. Так называемых вольных учителей не хватало (многие из них, назначенные на работу в лагеря, были «переназначены» отделами образования в обычные школы), поэтому в Нарымском районе и уральских лагерях половину из более чем 15 тыс. мест заняли «педагоги-переселенцы». Еще один красноречивый факт: 2/3 директоров школ были политическими ссыльными. Местное начальство относилось к ссыльным учителям двояко. В начале 1932 г. уральская парторганизация решила не допускать к преподаванию ссыльных, но в 1934 г. Наркомпрос и руководство спецпоселений рекомендовали досрочное восстановление в правах тех ссыльных, которые хорошо проявили себя на работе в школе{211}.[24]
Начальство спецпоселений ждало, что благодаря школе дети начнут поддерживать советский режим и что «антисоветская» система ценностей сойдет на нет. Свидетельств об отношениях людей в поселениях очень немного, и тем интереснее полученный ЦК партии в 1935 г. отчет о работе ста сорока школ в местах ссылки на Крайнем Севере. По мнению местных парторганизаций, сначала новая образовательная политика вызвала «крайне враждебное отношение к школе и у части детей, и у их родителей, как и ко всему, что делалось советской властью». Порой детей, которые вопреки воле родителей начали ходить в школу, выгоняли из дома. Если учесть, что во время учебы дети должны были «выразить согласие с политикой партии относительно кулаков (их родителей)» и даже докладывать о попытках родителей саботировать работу, воровать или совершать побеги из поселений, то скепсис и даже откровенная враждебность части взрослых не вызывает удивления. Однако далее в отчете говорится, что картина вскоре «решительным образом изменилась». Как только всех детей посадили за парты, авторитет и популярность школы заметно выросли. К 1935 г. партийные руководители докладывали, что распространение всеобщего обучения поселенцы встречают с энтузиазмом:
«Родители за свой счет просят открыть дополнительный 5 класс: “Мы и учителей сами оплатим”, — заявляют они. Родители школе очень помогают и очень интересуются ее повседневной работой»{212}.
Обещание «мы и учителей сами оплатим» означает не просто поддержку государственной политики в образовании, но и признание решающей роли учителя в учебном процессе. Кампания всеобщего обучения, как и другие сталинские предприятия начала 1930-х гг., обещала весомые результаты в отдаленной перспективе. Увеличение числа учеников почти на 20 млн. человек, законы об обязательном обучении и растущая популярность советской школы сделали эту «массовую, боевую, политическую кампанию» важной частью сталинской «революции сверху». Советское правительство и коммунистические вожди положили начало кампании и руководили ею, а заботы по выявлению, зачислению, удержанию и обучению миллионов детей легли на плечи школьных директоров, отделов образования и, конечно, педагогов. Всеобщее обучение зависело от способности учителя стать посредником между родителями, детьми и общиной, с одной стороны, и органами власти, ее ожиданиями и требованиями, с другой.
Вовлекая детей и их родителей в школьную жизнь, примиряя ожидания политического режима с общиной и систему ценностей общины с этим режимом, своей жизнью и работой показывая преимущества образования, учителя играли важнейшую роль в развитии всеобщего обучения. И отражалось это не только в сухих цифрах, показывающих количество севших за парты детей, а во все возрастающем одобрении и в активной поддержке школы со стороны простого народа. Следовательно, в конечном счете, эффективность участия учителей в кампании по всеобучу зависела от их способности быть посредниками. Если в других случаях учитель на школьном фронте оказывался беспомощным винтиком — как активист и/или мишень для нападок, то всеобщее обучение позволяло ему активно помогать сопряжению политики режима и народных чаяний. Самим учителям с их шатким и даже двусмысленным положением и в общине, и в государственном механизме развитие системы образования давало возможность более ярко и действенно проявить себя в школе и обществе.
Судя по заявлению ссыльных родителей «сами будем платить учителю», школа ждала новых работников, которых надо было найти, удержать, а для этого требовалось создать им хорошие условия, обеспечить жильем и наладить быт. Быстрый рост числа учителей повлиял на возрастной состав, соотношение женщин и мужчин, опытных и неопытных педагогов, а также на социальный статус профессии. В следующих двух главах будет исследовано взаимодействие системных преобразований и непосредственного опыта, а также прослежено формирование учителя сталинской эпохи.
Глава 3.
КАК ГОТОВИЛИ УЧИТЕЛЕЙ ПРИ СТАЛИНЕ
В апреле 1932 г. в письме в свой профсоюз учительница из Волжской области Л. И. Колосова жаловалась, как ей тяжело работать в постоянно ухудшающихся условиях: «Я учитель… и негоже учителю впадать в панику, но дальше я так жить не могу». Однако когда Колосова обратилась в профком за помощью, ее назвали «нытиком». Не получив помощи от чиновников местного уровня, Колосова обратилась прямо к руководителям профсоюза в Москве:
«Прошу прочитать, как я живу, может быть, и не одна я так живу, есть еще учителя, которые тоже на границе безумия или смерти… К концу месяца хлеба не хватает, днем стараюсь не есть. За ужином говорю, что не хочу, устала, чтобы хлеб остался семье. После ухода учеников я шарю по партам и радуюсь, когда найду кусочек… И вот я чувствую, что я не могу больше так жить, надо что-то сделать. Перейти в другую школу — не позволяет совесть, бросить учительствовать и идти на другую работу — не могу — я люблю школу, я все силы, всю жизнь отдала школе, и я решилась просить свой союз подсказать, как мне быть».
Заявив: «Мне хотелось все-все описать, чтобы было понятно и чтобы мне внятно ответили, права ли я, требуя улучшения своего положения, или не права», — Колосова настаивает, чтобы ее жалобой немедленно занялись:
«Я стала так слаба, так болит голова, и устаю, страшно устаю. Вечером ни голова, ни руки не работают. Что вы еще хотите знать обо мне — спросите: я отвечу. Я прошу помощи не столько для себя, сколько для моих детей, я уже не дождусь светлого будущего, но мои девочки должны дождаться новой светлой жизни, и я прошу — нет, требую, чтобы мой союз помог моим детям жить».
Примерно через год директор школы, где работала Колосова, и местный профсоюзный комитет признали, что скудный рацион, неподобающие жилищные условия и задержки зарплаты означают, что «со времени первого письма, открывшего глаза на сложившуюся ситуацию, ничего не изменилось».
Подтвердив «ужасное положение учителей», эти чиновники обращаются прямо к высшему руководству:
«Мы полагаем, что вы не затеете пустой переписки по этому поводу, а примете меры, чтобы не на словах, а на деле, и не к концу пятилетки, а в конце месяца мы почувствовали бы улучшение положения»{213}.
Эти примеры показывают, что жизненные условия непосредственно влияли на отношение к учителям и на их работу. На Средней Волге, где жила Колосова, во время коллективизации после изъятия «излишков» зерна, раскулачивания и массового исхода из деревни люди особенно страдали от голода. Если судить по докладам комитета профсоюза, к весне 1933 г. «ничего не изменилось», положение стало хуже некуда, так как руководители компартии подняли планку хлебозаготовок до такого уровня, что на еду зерна у крестьян почти не оставалось. Колосова искала по партам кусочки хлеба, так же и миллионы крестьян на Волге отчаянно боролись за жизнь, добывая себе пропитание{214}.
Колосова бедствовала в охваченной голодом местности, но и все учителя Советского Союза жили примерно так же. В первых двух разделах этой главы внимание фокусируется на материальных условиях жизни учителей: зарплата, качество жилья, рацион питания влияют на отношение человека к работе, к партийным и советским организациям, на его положение среди людей{215}. В третьем разделе говорится о том, что многие, подобно Колосовой, решали бросить преподавание, но отказывались от этого шага. На самом деле каждый год тысячи учителей покидали школу. Высокую текучесть кадров обусловливали особенности работы, действия школьного начальства, поэтому интересно выяснить, как на решения учителей, на их поступки влияла бесконечная любовь к своей профессии.
