— И что ж нам теперь? — поинтересовался распоряжениями начальства старший засады, излишне впечатлившийся вылетом из окна Милки.
— Идите по домам, — махнул рукой комиссар, находящийся в растрепанных чувствах. — На службу выходите к обеду, отоспитесь хотя бы, ну, и про то, что здесь было — ни гу-гу, эта акция под надзором Департамента, так что — разговоры разговаривать себе дороже будет.
— Ну, это мы понимаем… благодарствуем, значит… — пробормотал в спину уходящему Тарону полицейский, обрадованный тем, что начальство не стало мариновать его с напарником и дальше в пустынном ночном городе за кустами сирени.
«Вот куда она могла податься среди ночи в городе? — мучительно пытался понять комиссар, возвращаясь в захваченную лихим набегом квартирку. — Не в гостиничный же бар вернулась, это надо совсем ненормальной быть… Домой? Ни за что. К подругам? К каким, зачем? Да и пока проверишь их всех по школьным спискам не просто рассветет, уже обедать пора будет. А если в университет? В общаги? Тогда уж точно — полный провал, её там с батальоном штурмовиков не сыщешь и среди дня, не то, что ночью…» Впрочем, одна шальная мыслишка, связанная с недавним интимным рассказом племянницы, у Феликса Тарона мелькнула, но с её реализацией можно было не торопиться, тем более, что полицейский как раз добрался до подъезда, откуда уже убыли автомобили с грозными мигалками.
А в квартирке вовсю орудовали два специалиста по обыскам, такие же, как сам комиссар, изгнанники из столицы, получившие назначение в провинциальную синекуру за не такие уж страшные грешки, что и позволило начальнику полиции использовать их таланты в акции капитана Хольма. Лично для себя комиссар только так и обозначал не совсем удавшийся ночной налет на доходный дом.
Сам же особист, затащив с помощью отставного парашютиста Фили в маленькую комнату голого, как в день своего рождения, Гейнца, устроил студента в полусидячем положении, но со скованными за спиной руками, на одной из кроватей, бесцеремонно усевшись на соседнюю, и попробовал, по горячим следам, поймать знаменитый по всем специальным боевым наставлениям, некоторым литературным произведениям и целому ряду кинофильмов «момент истины».
Внимательно, но быстро изучив найденные при поверхностном осмотре комнаты зачетку, студенческий билет и удостоверение личности Гейнца, контрразведчик с ласковым, угрожающим нажимом задал первый вопрос потихоньку приходящему в себя пареньку:
— Что же, похоже, влип ты по самые уши… вот и подружка твоя ноги сделала очень умело и кстати, тебя кинула… теперь остается одно — каяться потихоньку, чтобы дружков своих опередить, взять на себя поменьше общих делишек…
И, мгновенно меняя тон, буквально рявкнул, резко склонившись к лицу Гейнца:
— Куда она сбежала? Где еще лежка? Когда следующая поставка? Где тайники с препаратом? Когда встречаешься с Пильманом?
— Какой Пильман? При чем тут Пильман? И что за препараты? — попытался с перепугу завопить студент, но вместо вопля получился смешной писк сорвавшимся голосом, ну, а потом Гейнц понес ахинею, сам плохо понимая, что говорит, но стараясь зачем-то потянуть время: — Откуда я знаю, куда она рванула? Она, вообще, бешеная, озабоченная всегда… прибежит, потрахается на ходу и опять куда-то рванет… я с ней в постели ни разу не был… все стоя или сидя, как будто в последний раз… у нее бешенство матки, клянусь, она тут со всем домом…
— Ладно, так и запишем, — удовлетворенно потер ладони Хольм, умело изображая радость на лице. — Пошла предупреждать остальных, по цепочке. Ты молодец, парень, хорошо своих сдаешь, бодро. И держишься на отлично. Теперь давай про адреса… да и когда академик-то с тобой увидеться обещал?
— Какой академик? — растерялся от нелепой похвалы особиста паренек. — Чего обещал? Вы, вообще, кто такие? Чего меня здесь… в наручниках…
В этот момент на пороге комнаты с вопросительным выражением лица, можно, мол, присутствовать, появился комиссар. Капитан кивнул, соглашаясь, дескать, послушай, поучаствуй, может, чего дельного придумаешь, поэтому полицейский тут же вступил в игру.
— Какая тебе разница, сынок, кто мы такие? — с откровенной ленцой в голосе ответил Тарон на последний вопрос студента. — Полиция нравов, отдел по борьбе с наркотиками, служба обеспечения секретных разработок или… Особый отдел Департамента… Никуда ты теперь от нас не денешься, пока мы не узнаем то, что нам надо. И скажи спасибо, что у господина Хольма крепкие нервы и отличная выдержка, вот я бы сразу тебе яички пассатижами зажал и спокойно послушал, как ты мне обо всем рассказывать будешь…
— Но это же… пытки, — судорожно сглотнул слюну Гейнц, совершенно не ожидавший такого к себе отношения. — Это же… запрещено, нельзя… вы что?..
— Тоже мне, запрещено, — пренебрежительно махнул рукой комиссар. — Много чего у нас запрещено, а на самом деле — есть…
— Где встречаешься с Пильманом? Куда ушла твоя девица? Кто доставляет препарат? — быстрыми вопросами вклинился в разговор контрразведчик.
— Ну, Милка-то твоя, понятно, в общагах уже, небось, — вместо Гейнца ответил полицейский. — А вот про академика — давай поподробнее, это будет твоим личным вкладом в реальную отмену пыток в государстве.
Но студент вместо нормального разговора опять сорвался в истерику, видимо, так и не придя в себя до конца. Хольм, вновь склонившись над соседней кроватью, отвесил верещащему что-то невнятное Гейнцу пару крепких пощечин, чтобы привести паренька в чувство, но вот продолжить приведение в чувства задержанного ему помешали сыскари. Один из них деликатно кашлянул у входа в комнатку, обращаясь к комиссару: «Господин начальник, тут у нас вот…» и, получив разрешающий жест, протянул Тарону плоскую, продолговатую коробочку, наполненную ампулами с морфином. Едва глянув на плохо различимую в слабом свете ночника на тумбочке маркировку стеклянных сосудов, полицейский буквально расцвел, будто получил на именины давно и вожделенно ожидаемый подарок:
— Ну, вот, твои восемь лет каторги нашлись, милый мой…
— Почему восемь? — глупо спросил Гейнц, уже пришедший в себя после крепких затрещин и твердо помнивший, что за распространение опийных препаратов без надлежащего разрешения уголовный кодекс предусматривает лишь до четырех, максимум, лет тюрьмы или колонии общего режима, и тут же спохватился: — Это не мое… это соседа… это подбросили…
— Ну, парень, ты даешь, — добродушно всхохотнул комиссар. — У нас же не столица, где таких ампул, может, десятки тысяч в день производят. Для нашего городка — это целое состояние, кто ж его будет подбрасывать, а главное — откуда столько морфина-то взять?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
