Девушки, окончившие курсы, были прикреплены к палатным сестрам, помогали им. Работали почти непрерывно. После короткого отдыха дома – снова госпиталь. Они видели столько страданий, что воспоминания тех лет не изгладились до сего времени. Особенно запомнился Юлии Николаевне Саша Саенко. «Привезли его тяжело раненного. Видимо, был он высокого роста, потому что кровать оказалась ему коротка, ноги не помещались на постели. Ранение в грудь было смертельным». Юлия Николаевна сидела возле него, пыталась читать сказки, развлечь разговором. А он вдруг попросил: «Очень озябли ноги, принесите мне валенки. Принесите валенки, – повторял он, – мне нужно идти». Юлия Николаевна пыталась укрыть парню ноги потеплее, а он продолжал просить валенки. Она побежала за врачом, но, когда они подошли, парень был уже мертв… Впечатление об этой смерти было настолько сильным, что Юлия Николаевна до сих пор помнит тот осенний теплый вечер в большой палате, где умирающий парень просил принести ему валенки…
Я слушал рассказ Юлии Николаевны, а на ум пришло стихотворение Людмилы Татьяничевой «Дежурная сестра»:
Лицо —Почти бескровное.Рука —В сухом огне.– «Среди долины ровныя»Ты спой, сестричка, мне.А на уколы нудныеЗря времени не трать…Спой песню этуЧудную, —Ее мне пела мать.В военный годПод РузоюПевала мне ееЕще девчонка русая —Спасение мое…Ты этой песней приголубьМеня в последний час.ПослушатьПро могучий дубХочу еще хоть раз………Лицо —Совсем бескровное.Устало сомкнут рот.«Среди долины ровныя»СестраНавзрыд поет.
Я прекрасно понимаю, что оно посвящено другой медсестре, та пела, а эта читала сказки, но сколько их по всей стране было рядом с тяжелоранеными бойцами.
В 1943 году Юлия Николаевна вернулась в техникум, позднее окончила Московский машиностроительный институт, была счастлива в браке, имеет прекрасных детей, внуков, но навсегда сохранилась в ее душе память о тех днях, когда на ее руках умирали молодые парни, когда весь воздух вокруг нее был пропитан страданиями. А дочь Юлии Николаевны – врач, и внук будет врачом!
Госпитали отапливались дровами, в заготовке которых оказывали помощь пригородные колхозы, и заботой начальника госпиталя было выбить участок для рубки поближе к городу. Приходилось экономить продукты, тем более что число раненых значительно превышало число коек и резервный запас пайков. Совершенно не хватало перевязочного материала. Бинты стирали, а руководство писало грозные письма в адрес тех, кто, по их мнению, недостаточно пользовался этим приемом. Процент стираных бинтов достигал 35-ти.
В августе 1943 года МЭП-113 и значительная часть госпиталей передвинулась на запад, ближе к фронту, и к концу войны во Владимире осталась лишь четыре госпиталя, из которых до конца войны просуществовало два.
Судя по «Книге памяти», во время войны во Владимире было 15 госпиталей, а в целом по области – 88. На всех зданиях, где во время войны располагались госпитали, установлены по решению городских властей памятные доски единого образца.
В ходе краеведческих исследований у меня возникло много вопросов. Практически все в один голос утверждают, что раненые поступали в город только поздно ночью, особенно в период боев под Москвой. Почему? Даже с учетом военного времени и загруженности дорог военными эшелонами на дороге от Москвы до Владимира с 1863 года было два полотна, то есть движение было двухсторонним. Время движения паровоза, то есть состава без электрической тяги, могло составлять 5–6 часов. Если загрузка раненых проходила в дневное время, то во Владимир они прибывали к середине дня. Возможно, составы с ранеными двигались только в ночное время, чтобы не попасть под авианалеты противника.
Эта мысль в какой-то степени меня успокаивает. Однако при той тоталитарной системе могла быть и иная установка, что-то вроде нежелания пугать население большим количеством жертв. Сталинское руководство боялось распространения правдивой информации. Получается, что составы с ранеными прибывали к городу в течение дня и стояли на запасных путях в ожидании разгрузки. Для многих солдат и офицеров именно здесь заканчивался последний бой. Тогда это страшно.
Но, попав в госпиталь, раненые оказывались окруженными заботой и вниманием. В госпиталях лечили, жители приносили подарки, щедро делились любовью и сочувствием. Маленький районный город Владимир, каким он был до войны, разместил 18 госпиталей в самое суровое время. Количество поступивших раненых за годы войны в четыре раза превысило число жителей довоенного времени. Это те, кто вылечился и уехал.
Однако на территории города остались 1,5 тысячи умерших солдат. Во время рассказов о них большинство опрошенных отмечают, что хоронили только ночью. Старожилы, которые были детьми, вспоминают, что целые вагоны умерших практически до глубокой ночи стояли на запасных путях. Хоронили их только по ночам. Это косвенно подтверждает и рассказ Юлии Николаевны Силаевой о тамбуре, заполненном умершими бойцами уже в госпитале. Если учесть, что госпиталь № 1888 располагался в нынешнем Доме офицеров, то это самый центр современного города, а тогда самый населенный городской район. По всей вероятности, умерших в госпиталях складывали в специально отведенных помещениях. Очевидцы вспоминали, что умерших советских солдат хоронили в длинных глубоких рвах. Их старались привозить ночью, на телегах. Сначала скидывали в беспорядке, но потом, видимо, об этом узнало местное население. Щадя чувства женщин, стариков и детей, чьи мужья, сыновья и отцы воевали на фронте, захоронения стали производить более цивилизованно. Однако гробов, торжественных церемоний тогда не было. Это было объяснимо, наверное, в сложных военных условиях. И все равно с этим трудно смириться. Если живые в нашей стране были винтиками, то мертвые и вовсе ненужная головная боль. Действия официальных лиц может оправдать только тот факт, что фронт подошел слишком близко.
Уже вскоре после окончания войны, в 1946 году, было решено отметить место захоронения солдат и офицеров памятником. 15 марта 1946 года была утверждена смета на сооружение памятника и благоустройство территории братских могил в северо-восточной части кладбища. Однако даже на скромный памятник у города не было средств. Предполагалось сделать обелиск деревянным, что удешевляло его сооружение, или передать изготовление одному из владимирских предприятий. Было принято еще несколько решений горисполкома о благоустройстве братского воинского кладбища. Известно, что в этом принимали участие комсомольцы города, солдаты гарнизона и даже заключенные владимирской тюрьмы. При подготовке к празднованию 20-летия со дня Победы горисполком принял решение о восстановлении разрушенной ограды воинского кладбища, предлагалось «оборудовать воинское кладбище в соответствии с проектом». Какой проект имелся в виду, из документа неясно. И лишь в 1972 году наконец вышло постановление благоустроить кладбище «в соответствии с рекомендациями градостроительного совета при управлении главного архитектора города Владимира». На проектирование и сооружение Мемориала братского воинского кладбища было потрачено три года. Его торжественное открытие состоялось 9 мая 1975 года.
Казалось, все сделано правильно, но я думаю, что самым приемлемым был бы первый проект с каменным обелиском. Созданный почти 30 лет спустя после Победы, новый проект не учитывал расположение захоронений. Получалось, проект сам по себе, а захоронения сами по себе. И чтобы эти две величины совпали, понадобились перезахоронения и братских могил, и ранее умерших мирных граждан. Кому это было надо: живым или мертвым? Скорее живым, но не для памяти сердца, а для помпезных отчетов. Выбитые имена на мемориальных плитах содержат много ошибок. Современные исследования показали, что среди похороненных в братских могилах есть и жители владимирского края. Самое страшное, что трое из них вплоть до начала XXI века считались без вести пропавшими. То есть родные и близкие возможно так и не узнали ничего о своих родных и попали под категорию лиц «родственники изменников Родины». Сталинская государственная система всегда предполагала худшее, а именно – плен, измену. Если бы каждого умершего в госпитале хоронили индивидуально и ставили на могилу хотя бы табличку с именем и номером, то потерять память о человеке было бы практически невозможно. Имя само по себе уже гарантировало бы память. Номер могилы дублировался в книге регистрации кладбища. Если даже бы деревянная дощечка потерялась, то по номеру в книге можно было бы найти место захоронения. Тогда в стране было бы меньше детей, отцы которых пропали без вести. Они, во-первых, не чувствовали бы себя детьми изменников Родины и, во-вторых, получали пособие за отца, который сложил голову за свободу Отечества.
