– Да? – Кормухин склонил голову набок и едва заметно улыбнулся. Но на этот раз без сарказма. Евсеев был из нового поколения, такого же, как кормухинский младший сын. А они совершенно не представляют суровых реалий прошлой жизни. – Продолжайте, лейтенант.
– Скорей всего, неизвестный офицер как можно скорее избавился от объекта. Выкинул в песчаный карьер, в болото, может, в Москву-реку, или закопал в лесу, а сам уехал в свою часть и никому никогда не говорил об этой встрече. Ну а «дядя Курт», естественно, не стал исполнять своих угроз: зачем профессионалам шпионский скандал? Это мне кажется наиболее вероятным.
– А почему вы решили, что раскрытие закладки вызвало бы шум и громкий судебный процесс? – спросил полковник. – Раньше в газеты такая информация вообще не попадала, а суды, за редкими исключениями, были закрытыми и неизвестными широкой общественности!
Евсеев осекся.
– И как вы вообще искали упоминания о скандалах? – В голосе Кормухина появились обличающие нотки. – Изучили оперативные сводки КГБ СССР за тридцать лет? Беседовали с сотрудниками, курировавшими ракетные войска в те годы?.. Или прочли архивы особых отделов по полигонам?
– Да нет, конечно, товарищ полковник, как бы я успел, ведь это же…
– Бойтесь голословных заявлений, Юрий Петрович! Сперва надо убедиться, а потом делать выводы!
– Так точно, товарищ полковник.
Евсеев уже приготовился к разносу и был удивлен отеческим тоном начальника и обращением по имени-отчеству. Сегодня Кормухин явно переборщил с медом!
– Направьте запросы в отделы военной контрразведки на все полигоны, пусть сообщат о всех ЧП, связанных со шпионскими закладками. А сами займитесь «дядей Куртом» и «дядей Колей». Проанализируйте информацию по обоим, какая есть на пленке, чтобы было от чего оттолкнуться. И ищите. Удачи!
* * *
Маленькая обшарпанная кассета приехала на поезде времени из прошлого. С какой станции? Время вербовочного диалога следовало локализовать с максимальной точностью. Это значительно сужало поле поиска.
Юрий Евсеев нарисовал на чистом листке бумаги ровную линию. Поставил две жирные точки, подписал каждую: 1968 – 1978. В этот период «Коллижен Корп.» выпускала такие микрокассеты. Но изотопный анализ пластмассы показал, что конкретный экземпляр выпущен не позднее 1970 года. В 1976 году ракетный комплекс «Ангара» был снят с вооружения и термин «Плесецкие горы» вышел из употребления. Значит, разговор мог состояться в период с 1968 по 1976 год.
Евсеев поставил еще одну жирную точку, обозначил ее цифрами: 1976. Вероятностный промежуток несколько сократился, хотя и ненамного. Но резервы дальнейшего сокращения не исчерпаны… Упоминаемый концерт памяти Вертинского состоялся весной 1970 года, а закрытый просмотр фильмов Каннского кинофестиваля имел место в октябре 1971!
Юрий поставил еще две точки: теперь возможный временной интервал сократился с октября 1971 по 1976 год. Пять лет – тоже широкий разброс… Но! Ни об одном значимом событии, произошедшем в 1972, 73-м, 74-м, 75-м годах собеседники не упоминали. Закрытый просмотр октября 1971 явился рубежом воспоминаний.
Значит, с высокой долей вероятности можно предположить, что вербовочная беседа состоялась в июле 1972 года после очередного выпуска военных училищ! Такой вывод подтверждается анализом фоновых шумов и звуков: во время разговора шел дождь. Дождливое лето выдалось как раз в 1972 году: весь июль почти каждый день. Правда, и в 1974 тоже было много дождей…
Пока мозг лейтенанта взвешивал и оценивал все факты, гелиевая ручка в его руке уже накрутила огромную точку на цифре 1972. Скорее всего, именно с этой станции приехала в современность шпионская кассета!
Юрий испытал прилив охотничьего азарта, хорошо известного каждому оперативнику, выходящему на верный след.
Теперь еще один важный вопрос: почему она оказалась под полом? Почему не отправилась в Лэнгли как отчет и страховка проведенной вербовки? Вряд ли шпион вначале спрятал, а уезжая, забыл столь важное подтверждение своего успеха… А вот если он не уехал, а был арестован, успев избавиться от изобличающей улики, то тогда все становится на свои места!
* * *
– Может, вы слышали что-нибудь об аресте иностранца в восемьдесят девятом номере? Начало-середина семидесятых? Скорей всего, семьдесят второй?
Холл разбираемого «Интуриста» напоминал штаб белой армии за два часа до захвата города конницей Буденного. Или штаб красных перед броском Добровольческой армии. Перевернутая мебель, голые стены с тенями от шкафов и картин, перевязанные шпагатом журналы, амбарные книги, пропахшие пылью папки. Со стороны двора доносился шум – это с верхних этажей сбрасывали по пластиковой трубе строительный мусор прямо в кузова мощных самосвалов. По холлу суетливо метался немногочисленный персонал. Старшей здесь была полная дама, сидящая за стойкой администратора и печатающая что-то на компьютере.
Выслушав вопрос, она повернула голову к Евсееву, листавшему древние книги учета жильцов. У нее были ярко подведенные синим глаза.
– Про те годы не скажу, – сказала дама хрипловатым голосом. – А вообще-то бывало, арестовывали. Это же «Интурист», молодой человек…
Она подчеркнула последнее слово с не совсем понятным для Евсеева значением.
– Здесь в советские времена такой клубок закручивался… И фарцовщики, и валютчики, и проститутки… И оргии в номерах устраивались, и драки. У нас даже свой пикет милиции был. Но я-то уже в восемьдесят пятом пришла…
– Ну может, слухи ходили, старые работники могли рассказывать, как шпиона какого-нибудь арестовали? – спросил лейтенант. – Аресты по линии госбезопасности были?
– А, вон оно что… Шпионы? – Лицо дамы вытянулось. – Нет, шпионов не помню. Да в те времена про это и не распространялись… Мы все подписки давали… Если что – головы не сносишь…
Она снова повернулась к компьютеру.
Увы, самая старая книга учета проживающих в «Интуристе» датировалась 92-м годом. Евсеев продолжал рассеянно листать пожелтевшие страницы. Почему злополучная встреча не состоялась в 92-м? Насколько все тогда было бы проще…
– Немножко опоздали, молодой человек. Мы буквально месяц назад уничтожили книги за предыдущее десятилетие, а также все счета, накладные… Официально срок хранения – десять лет, но оно так и лежало в подвале. А тут демонтаж, переезд, вот и пожгли все…
Дама говорила, не отрывая взгляда от монитора компьютера и бойко щелкая клавишами.
– А у вас сохранились адреса или телефоны горничных, которые работали в шестидесятых-семидесятых? – спросил Евсеев.
Она пожала плечами.
– Вряд ли… Хотя… Семеновна! – вдруг зычно крикнула она в пространство.
Из-за пластиковых перегородок, разделявших временное прибежище администрации гостиницы, послышалось:
– Ну что?
– Колмогорову помнишь? На пенсию провожали в двухтысячном?..
– Ну.
– Она с какого года работала? С шестьдесят седьмого?
– С шестьдесят девятого. А кто это там интересуется?
– Неважно. Найди мне ее личное дело.
– Да где ж я его сейчас найду?!
– Ищи, ищи, дело серьезное! Тут от наших кураторов человек пришел. Посмотри в синем мешке у выхода!
На одной из страниц книги учета Евсеев увидел фамилию известного французского актера, который провел четыре дня в том же 89-м номере, где была найдена кассета.
Через десять минут над перегородкой показалась чья-то пухлая, в красных пятнах, рука с перевязанной тесьмой папкой.
– Это Колмогорова, держи.
Дама взяла папку и раскрыла ее. На первой странице Евсеев увидел фото симпатичной девушки с ямочками на щеках.
* * *
…Спустя два часа, покинув пропахшую кошачьей мочой квартирку в Малом Гнездниковском, Евсеев забрел в первый попавшийся пивной павильон и спросил бутылку минералки из холодильника. Залпом осушил два стакана. Симпатичная девушка из шестьдесят девятого года, жизнелюбивая хохотушка, счастливая обладательница «блатной» работы в самой «блатной» гостинице страны, превратилась в 2002-м в одинокую подагрическую фурию, полусумасшедшую любительницу кошек. Она помнила только, что у Клаудии Кардинале были три «сиамки», что Лайза Минелли ни на одни гастроли не выезжала без своего «сибиряка» по кличке Хосе, что Карел Готт, напротив, терпеть не мог разную живность… И – все. Ни о каких арестах она не помнила, а о жильцах 89-го номера – и подавно.
* * *
Иван Ильич Сперанский работал у себя в кабинете, вычитывая «по-горячему» черновик последней главы. В то время, как Москва плавилась под августовским солнцем, на его жилплощади – а это четыре «сталинские» комнаты с высоченными потолками – царила комфортная температура в 20 градусов. Паркеровская ручка, заправленная красными чернилами, почти не касалась рукописи – текст, законченный накануне вечером и почти забытый за ночь, оказался на удивление чистым и живым. Что ж, так и должно быть, наверное… Не Толстой, скажем, и даже не Симонов, – но как-никак один из самых читаемых сегодня авторов.
