с красным носом) и сунула ему только что заработанный червонец. Однако он оттолкнул руку девушки и, поглядывая вокруг масляными глазками, приложил палец к губам.
— Хочешь, чтобы я рассказал о тех японцах? С ними надо держать ухо востро! Эти господа пожаловали прямиком из Харбина. Молодой — переводчик, а старый выдает себя за горного инженера. Говорят, к концу января они изловили в городе всех красных шпионов и теперь приехали сюда пить. А полгода назад, уж не знаю, слыхала ты или нет, весь Владивосток гудел как улей! Оказывается,один японец, рядовой первого разряда, убил генерала-интенданта, хозяйку ресторана и переводчика, ее любовника! Затем он украл кучу денег и пошел к красным. Сначала заподозрили этого самого переводчика, но вскоре его отпустили. Впрочем, только он вышел из штаба, как его подстрелили! Но на том дело не кончилось: китаец-лодочник нашел на острове в нижнем течении Сунгари чемодан с телом интенданта, и снова поднялась шумиха. Похоже, малец, что прикарманил кругленькую сумму и порешил двоих свидетелей, умотал на катере вниз по Сунгари вместе с какой-то Ниной. Бедная девчонка, связаться с таким паршивцем! Ну так вот, после их исчезновения в японские казармы пришло распоряжение искать беглецов во Владивостоке. Уж это я точно помню. Так-то. А мое дело маленькое, я старший официант, ни белый, ни красный, никакой... Однако кое-что вижу да понимаю. Вот и сегодня смекнул, ха-ха-ха. Так что домой тебе путь заказан. Хочешь спасти свою шкуру — иди ко мне! Тут уж все по-честному. Станешь ошиваться в городе, дожидаясь, когда растает лед, — тебе крышка! Они-то знают, что такое долг. Хочешь, чтобы я забрал твой берет? Талисман, говоришь? Ну... попробую. Наверное, положат туда чае вые и сами вернут. Что? Изволят шутить? Ну и болваны! А ты, дура, запомни: стоит мне пальцем пошевелить, как в твоей груди будет столько дырок, сколько в пчелиных сотах! Сама, небось, знаешь, что творится у станции.
Нина поглядела на красные руки Мукацкого и, протрезвев от смертельного ужаса, выбежала из ресторана.
— Я больше не могу! Этот лысый — большевистский шпион! И если он не получит от меня, чего желает... Видел бы ты тех японцев с налитыми кровью глазами. Когда-нибудь они все-таки проспятся...
Сдавшись, Нина принялась нарезать грушу ножичком.
— Хм... Значит, сто пятьдесят тысяч иен были спрятаны в «Серебряном месяце»...
— Да, и когда он сгорел, красные в бешенстве застрелили Тонаси.
— Выходит, он невиновен...
— Как и ты, но этого не доказать.
— А вот тебя, Нина, и впрямь можно упрекнуть в темных делах.
— Плевать!
— Ха-ха-ха! Немыслимо! На меня повесили все, даже труп Хосигуро!
— Лучше подумай о том, как вернуть себе доброе имя...
А моя голова сегодня не варит.
— Я кое-что вспомнил! Те шестнадцать купюр по двадцать иен. Тонаси сказал, что это его деньги, но на самом деле ими выплатили жалованье Хосигуро.
— Помню, ты рассказывал про банкноту с красным чернильным пятном в форме слона.
— Да. И если сверить номер этой купюры с номерами тех ста пятидесяти тысяч иен из филиала Банка Кореи, станет ясно, что Тонаси — лжец.
— А я, дурочка, ничегошеньки не замечала...
— В этом деле каждый — дурак. Тонаси сам сел в калошу, пытаясь поспешно состряпать историю. Зря он оставил все деньги у хозяйки «Серебряного месяца» и отправился в одиночку прятать труп Хосигуро. Ни женщина, ни жандармы, ни присяжные, ни сам Тонаси не заметили забрызганной банкноты.
— Я думаю, ты должен обо всем рассказать.
— Пожалуй... Однако этих двадцати иен наверняка уже и след простыл.
— Действительно. — Нина механически кивнула и о чем-то задумалась.
Глядя на нее, я горестно рассмеялся.
— Мой побег оказался им только на руку...
Надувшись, она потянулась к печке, а затем, держа в одной руке кусочек груши, а в другой — нож, мрачно заключила:
— Нам конец. Стоило мне в тебя влюбиться, как все пошло прахом.
Нина продолжила есть грушу, а я выпустил сигарный дым в потолок. Казалось, со стороны станции доносятся звуки выстрелов.
Возможно, в связи с болезнью мысли мои были прозрачны, словно хрусталь. Я курил сигару, но не чувствовал ее вкуса. Свисавшая с потолка лампа в десять свечей почти угасла, но вскоре загорелась вновь. Нина достала из кармана очередную грушу и принялась аккуратно счищать с нее кожицу. Посмотрев на белую сочную мякоть, девушка вонзила в нее зубы и, жуя с аппетитом, беззаботно сказала:
— А давай умрем вместе?
Я промолчал.
— Пускай нас расстреляют, это будет замечательная смерть!
— Теперь уж все равно, — отвечал я, но в действительности эта мысль меня чрезвычайно взбудоражила.
Я пришел в радостное расположение духа, какого не испытывал, даже слушая музыку. Сейчас, оказавшись на дне, я наконец-то ощутил настоящий пульс жизни! Стараясь сохранять безразличный вид, я ощущал, как сильно колотится мое сердце, утопающее в клубах ядовитого желтого дыма. Я будто заново родился!
Тем же вечером Нина вылетела из нашей комнатушки, чтобы начать приготовления. Она наняла через китайца по фамилии Цуй (он жил на третьем этаже) сани с лошадьми, а на оставшиеся деньги мы купили еды и угля. Подбрасывая его в печку, мы устроили настоящий пир. А затем, позабыв о болезни, я сел за это письмо. Обнародовать его или нет — решайте сами. Мне не пришлось особо трудиться, ведь когда-то я уже описывал наши злоключения в путевых заметках...
Нина все вяжет. Она уже сделала что-то вроде авоськи. Молодые, полные сил лошади ждут нас в конюшне, стоя на свежих опилках. О животных заботится Цуй. Когда часы пробьют полночь, мы накормим их первосортным женьшенем, Нина положит в свою сетку четыре или пять бутылок отличного виски, и мы отправимся в путь. Затем мы спустимся к пристани и поедем по замерзшему морю. Сейчас полнолуние, и нам откроется великолепный вид. Распивая виски, мы обойдем остров Русский и помчимся — все вперед и вперед. Если луна не скроется за тучами, лед будет
