— Как это возможно? — возразил Юстус. — Те, кто находится в окружении Береники, в высшей степени желают этого союза, в котором они видят величайшую честь для себя и многочисленные выгоды для родины нашей, другие же бедны, несчастны, испуганы и роются в своих делах, словно кроты под землей...
Йонатан ничего не ответил и погрузился в глубокое раздумье. Юстус не нарушал этого раздумья и, всматриваясь в лицо друга, напрасно старался углядеть в нем следы беззаботной молодости.
Вдруг на видимой с террасы части лестницы, ведущей из верхней комнаты в нижнюю, показалась Миртала. В задумчивости, с тем величавым спокойствием движений, которые, казалось, сошли на нее с греческих и римских статуй, она держала в одной руке, слегка приподнятой, поднос, украшенный зеленью и полный фруктов, в другой, опущенной, — кувшин из красной глины. Огненные кудряшки обрамляли белое лицо и худые плечи девушки, представшей перед Юстусом и Йонатаном.
— Отец мой, выходя сегодня из дому, велел мне угостить тебя, Юстус, когда ты придешь сюда, фруктами и вином. Вот оливки, финики, миндаль, инжир и вино — все, что может позволить достаток нашего дома.
Она сказала это тихо, с легкой, но приветливой улыбкой на устах и, не подняв взора на обоих мужчин, собралась уходить. Но ее задержал резкий жест Йонатана. Решительным голосом, в котором трудно было отделить сердитость от сердечности, он попросил ее:
— Не уходи! Почему ты всегда убегаешь от меня? Садись сюда, я хочу смотреть на тебя.
Она осталась, но не села. Опершись о перила террасы, она вперила недвижный взор свой в пространство. Юстус отведал что-то из принесенного, выпил вина и встал:
— Мне пора. Солнце заходит...
Миртала быстрым движением обратила лицо к говорящему:
— Ты думаешь, Юстус, что уже скоро... зайдет солнце?
Смотря на нее с явным удовольствием, он улыбнулся и сказал:
— Посмотри туда... за ту громаду плоских крыш, на вознесшиеся закругления арки Германика... Ты видишь, куда я показываю?
Она смотрела туда, куда показывал пальцем Юстус, и кивнула головой.
— Так вот, когда эти прекрасные своды начинают купаться в таком, как теперь, ярком свете, знай — солнце клонится к закату. Что с тобою, девочка? Твои глаза как-то странно посмотрели, и мне даже показалось, что ты задрожала?
— Ничего, Юстус. Порыв холодного ветра долетел сюда от Тибра, да и эта арка... она так горит... что ослепила мне глаза...
Тихая блаженная улыбка странно выглядела на страдальческих устах Йонатана.
— Она робка, Юстус, — прошептал он. — Когда она отвечала тебе, ее лицо залил румянец, подобный юной заре...
— Она прекрасна и полна очарования, — так же тихо ответил Юстус и, вздохнув, добавил: — Только бы ты поскорее с избранницей своей смог успокоить сердце!..
Вскоре он ушел, собралась идти и Миртала.
— Останься! — снова сказал Йонатан.
Она смутилась, но осталась рядом с ним.
— Сядь рядом со мной.
Молча, не поднимая глаз, она села на место, которое еще недавно занимал Юстус.
—Почему ты избегаешь меня? Разве я тебе чужой? Не ты ли называла меня когда-то братом? Мы оба росли под одной крышей. А я, старше и сильнее, разве причинил тебе какое зло?
Когда он говорил это, его взгляд был исполнен любви, но голос звучал жестко и резко. Так долго, видать, отдавал он военные приказы, что стали чужды ему звуки мягкие и нежные.
— Подними свой взор на меня! Смотри на меня, девочка!.. Ибо из очей твоих на раны мои изливается бальзам...
Действительно, когда он вызвал в памяти их общее детство, она посмотрела на него хоть и тревожно, но доброжелательно. И тогда он взял ее за руку. Иссохшая и почерневшая ладонь его была жесткой, в ней чувствовалась привычка яростно сжимать оружие, а покрывавшие ее багровые шрамы походили на пятна крови. Миртала снова отвернулась и не смогла сдержать дрожи, сотрясшей ее тонкие плечи. О, когда-то, в другом мире, совсем другая рука, белая, ухоженная, держала ее ладонь так мягко и сладко, что от этого пожатия к груди ее стремились потоки неописуемого блаженства...
— Ты боишься меня, бедное дитя, не умея оказать почести мужу, измученному священной борьбой! Ты даже не понимаешь, какой благодатью одарит тебя Господь, когда ты станешь супругой защитника Его народа!
Его очи горели жестокой обидой, ладонь, сжимавшая ее маленькую полудетскую ручку, становилась все сильнее, а пожатие все болезненнее. Но мгновение спустя он снова потеплел.
— Неужели я всегда был таким, как теперь, твердым в крепкой деснице Бога, ощетинившимся шипами гнева и вспыльчивости? Вспомни, Миртала, то время, когда мы были вместе. В летние дни маленькой девочке, играющей у порога дома Менахема, я не раз приносил из сада кесаря цветущие розы; зимой же, дрожащую и хрупкую, я укрывал тебя плащом моим. А однажды я вытащил тебя из-под копыт коня римского всадника посреди Аппийской дороги. Вчера ты оказала мне услугу, проворно и смело загородив меня от врага. В груди моей, Миртала, было когда-то сердце мягкое, а беспощадным огнем опалили его и в железные латы одели ужасы войны и муки скитаний. Теперь, когда я смотрю на тебя, ко мне возвращается безмятежная юность. Ты мне дороже и милее зеницы ока моего, прекрасны ланиты твои, как у горлицы, а шея твоя — драгоценность; уста — гранат, а волосы — царский порфир, расшитый золотом...
На изможденном и почерневшем лице его отразилась неподвластная сознанию мечтательная страсть. В глубоко посаженных, обрамленных темными кругами глазах блеснуло пламя, подобное тому, с каким жаждущий паломник после многих дней среди песков пустыни приникает к водам ручья. Она продолжала смотреть в сторону, а побледневшие губы ее едва слышно прошептали:
— «Твои очи прекрасны, Миртала, а уста твои подобны кораллу под каплями росы...»
Из далекого далека ей слышался голос, который когда-то в звучной речи латинской слова эти произнес. С той минуты два голоса говорили в ней: один — близкий, рядом с ней звучащий жестко и сурово, и другой — юношеский, свежий, напевный, далекий, настолько далекий, что, казалось, долетал он к ней из другого мира...
— Кровавая война и долгие скитания сделали меня таким, каким я стал. Но прошли для меня дни боев и мучений. Я возьму тебя в жены, возлюбленная моя, в тишине и скромности, как подобает во времена невзгод. Не хочу ни венца на голове моей, ни флейт с цимбалами перед свадебным кортежем; не понесут тебя шаферы в блестящем паланкине, и волос твоих не украсят цветами дружки... ибо сама свадьба побежденного воина строгой быть должна и благоухать священной грустью...
Продолжая смотреть в сторону, Миртала, становившаяся все бледнее и бледнее, шептала:
— «Останься в доме Фании. Красота и веселье примут тебя там в свои объятия. А я буду приходить и учить тебя искусству живописи...»
Йонатан притянул ее руку к своей груди и продолжил:
— Я уведу тебя с собой в землю изгнания, и никто нас не найдет там, никто не возмутит покоя нашего. В низком и темном домишке, укрытом от мира стенами галльских гор, поставим мы два станка, на которых будем ткать. Трудом рук своих зарабатывая на хлеб себе и нашим детям, проживем мы дни свои в безвестности и забвении...
— «Ты станешь царицей в чудесном царстве искусства... радостным кругом обступят тебя все наслаждения славы и любви!..»
— В жаркий летний день я выведу тебя, супруга моя, в виноградник, который мы посадим собственными руками, как Боаз и Руфь, и будем собирать зрелые гроздья до самого захода солнца...
— Солнце заходит!.. — вырвался из груди девушки внезапный возглас, зазвучавший чуть ли не испуганно.
— Когда совсем стемнеет, мы с тобой отправимся к Моадэ-Эль, где вместе со всей общиной ты будешь слушать мой рассказ...
— Пусти меня, Йонатан, солнце заходит!
Ее маленькая ручка тщетно рванулась из железной руки его, он не ослабил твердой хватки.
Его взгляд, сделавшись угрюмым и подозрительным, снова утонул в ее лице.
— Куда ты собралась? Менахем еще не вернулся из рощи Эгерии... дочери Сарры пока не зовут тебя идти с ними...
— Солнце заходит! Пусти меня!
— Куда ты собралась? Миртала! Миртала!
Его голос, дважды назвавший ее имя, прозвучал сурово и грозно.
— Солнце заходит!..
— А может, с ним для тебя зайдет какая-то греховная надежда?
— Солнце заходит! Пусти меня!
— Слушай, девочка! — воскликнул он глухо, но сурово. — Почему ты вся горишь и дрожишь, а в глазах твоих блестят слезы и огонь? Куда ты собралась? Что тебе этот заход солнца? Кто тот прекрасный юноша, с которым, я видел, ты разговаривала поздней вечернею порою? Неужели ты тоже хочешь стать позором и проклятьем народа своего? Так же, как и Береника...
Миртала внезапно переменилась в лице, из нетерпеливой и требующей она вдруг стала пристыженной, приниженной и прикрыла глаза рукой.
—Нет, Йонатан, нет... Не отпускай меня, Йонатан! Я останусь с тобой, не отпускай меня!
