— Мне тридцать лет, как и тебе, — с печалью говорил он, — я доктор медицины, но кафедру в гелиопольскому университете отдали старику магистру, который диссертацию писал, когда меня еще на свете не было, и только потому, что ректор наш, тебе известно, боится молодых! Ах, — вздохнул доктор, — какой же молодой я в тридцать лет! O mihi praeterios referat si Jupiter annos[37] — тогда бы я вслед за тобой сюда, в Темисию, поехал; здесь, только здесь можно найти себя!
«Если ты умен, настойчив, осторожен и Фатум благоприятствует тебе», — мысленно уточнила Медея, а вслух сказала:
— Не огорчайся; еще не все потеряно. Я думаю, вслед за Лицинием уйдут сподвижники его, и нам откроется дорога…
Доктор медицины перебил ее:
— Наивные мечты! Галерий весь в отца. Нет, не видать нам должной славы в этой жизни…
— Ну хорошо, а если вдруг случится чудо и ты, к примеру, станешь ректором — что сделаешь тогда?
К концу этой беседы Медея Тамина определила для себя имя нового ректора гелиопольского университета.
Она беседовала с ровесниками и вспоминала недавние слова Софии.
«Времена ленивых старцев отступают, — говорила подруга. — Меня поддержат молодые, они поймут, что власть для них открыта и что они нужны имперскому правительству. Если смогла сделать блестящую карьеру ты — смогут и они». В полной интриг игре за власть являлся некий смысл, и Медея понимала, что этот тайный смысл много важнее средств достижения его; так намечалась цель, и в этой высшей цели рождалось отдохновение даже такой циничной и расчетливой натуры, какой вслед за своей подругой становилась Медея Тамина. Выполняя волю Софии, Медея зондировала своих товарищей-ровесников, и убеждалась в правоте ее — не в частностях, а в целом. Талантливые люди устали от правления одних и тех же лиц, неважно, в Квиринале, столичном храме высшей власти, или в провинциальном университете, — везде, где окостенелая серость подавляет ищущие воли ростки. Медею удивляло, как удалось Софии побороть в себе традиционное мышление юстиновского рода и стать, пока лишь тайно, идеологом и, вероятно, будущим творцом этой своеобразной «революции молодых», как мысленно окрестила предстоящие сражения Медея.
Охотничий азарт, честолюбие, вера в успех и страсть к по-новому осознанному благу государства разгорались в душе Медеи, и в эти минуты, слушая ровесников и осмысляя их слова, она была готова биться вместе с ними, служить Софии до конца — служить, пока София не сочтет полезным убрать ее, Медею, с поля брани и заменить другим или другой…
А сама София в это время нашла себе собеседников в лице упоминавшихся индийских мудрецов. Вернее, мудрецом, гуру, был один из них, а остальные двое, ученики, его сопровождали.
— Бхагаван[38] Мадхва, — обратилась София к гуру, — вы не жалеете, приняв мое приглашение на этот вечер?
Гуру Мадхва склонил голову в знак почтения.
— Ваши переводы Завещания Фортуната на хинди и санскрит широко известны среди моих братьев по вере; мы считаем их каноническими. Какой ценитель знания дерзнет отвергнуть приглашение образованнейшей женщины мира?
— И тем не менее наши красочные празднества претят аскетическому духу брамина. Я не права?
— Индусы ценят красоту телес, но всего более — красоту души. Любой ли, рукоплещущий красивой женщине, красив душой?
— А что такое красота души, бхагаван? Вы можете ответить? Телесной красоте есть замечательные образцы, подобные Исиде или Афродите, или вашей Лакшми…
— Или вам, многоученая раджасса, — с улыбкой вставил брамин.
— Да, или мне, — со всей серьезностью согласилась княгиня. — А красота души, какая она? Возможно ли нам, смертным, судить, красиво или нет творение Всевышнего Отца? Кто знает, что внутри у человека?
Если следовать вашему пониманию Атмана, души, единой с Богом, то суждение о душе есть суждение о Боге, а не грех ли это? Не лучше ли для мудреца отдать на усмотренье Бога суждение о Боге, об Атмане, о Душе?
Оба ученика внимательно слушали диалог гуру и «многоученой раджассы», один записывал каждое слово в книжечку, другой, беззвучно шевеливший губами, очевидно, запоминал.
Гуру Мадхва ответил:
— «Если бы люди думали о Боге столько, сколько они думают о мирской жизни, кто бы не смог достичь спасения?», — так сказано в Упанишадах Майтри. Исключительно в мыслях о Боге, в молитве единения с Ним человеку возможно обрести Атман, что значит истинную красоту души.
— Согласна. Но вспомните первый стих Упанишад Иша: «В сердце этого феноменального мира, во всех его изменчивых формах, обитает неизменный Бог. Поэтому обойдите изменчивое и, наслаждаясь внутренним, перестаньте обращать внимание на то, что другие считают ценным».
— И где вы видите противоречие? Бог внутри и вовне, нужно лишь открыть Его для себя.
— Вот! — с торжеством воскликнула София. — Бог повсюду, Бог есть данность, он существует, «Вечный среди вечных», вне зависимости, «открыл» ли его индивид или нет, почитает или отрицает, молится ему или вовсе забыл о Нем. Бог подобен солнцу, которое светит и варварам, и цивилизации, и злым, и добрым, и мудрым, и ничтожным — Бог везде и независимо от нас!
— Что вы этим хотите доказать? — насторожился брамин.
— Только лишь то, что Вездесущий Бог нисколько не нуждается в наших жертвах, приношениях, молитвах. Скажите, бхагаван, не кажутся ли вам бессмысленными человеческие жертвоприношения первобытных племен? А приношения животных, гекатомбы, которыми известен мир античный? Или земного злата, как в Египте фараонов и государстве Хань?
Велик ли Бог, который пьет кровь животных и людей, сидя на злате? Такой ли Бог создал Вселенную? Нет, не такой — таким его нарисовали себе люди, такого бога, какой был надобен им по невежеству. Темного мира темный бог! А если Истинному Богу не нужны ни кровь, ни злато, к чему, скажите, Истинному Богу пустые славословия, молитвы, храмы? Опять мы, люди, судим Бога по себе: нам нравится, когда нас прославляют, нам молятся, прося о благах, когда нам строят виллы и дворцы! С чего мы заключили, что Богу-Абсолюту необходимо то же самое?!
— Не Богу то необходимо — нам!
— Отвечу строфой из «Ригведы»: «Ни сегодня нет, ни завтра. Разве кто поймет то, что непостижимо?». Нисколько нам не нужно славить то, чего не понимаем. А вдруг мы славим Мировое Зло или Абсолютную Пустоту?.. Вознося богам молитвы, мы снова уподобляемся троглодитам, вся разница лишь в том, что они поклонялись идолам и тотемам, а мы — неясной сущности. Бессмысленна молитва сама по себе, ибо заранее предполагает Бога-Господина, верховного царя, небесного владыку, экстраполяцию на небо грешной земной власти. Мы молимся тому, кого вообразили сами!
Получается, не Творец создал нас по образу и подобию своему, а мы придумали Его себе!.. Я так считаю, молитвой может быть само желание, неважно, тайное или явное; Истинный Бог слышит и видит всех и каждого в отдельности, понимает на любых языках, и обмануть его невозможно!
Слышит, видит, понимает — и вознаграждает!
— Милостями?
— Не только. Также горестями и бедствиями; значит, таково было потаенное желание! А приношения божеству — не храмы и не злато, но деяния людские. Добрый поступок есть вклад на одну чашу божественных весов, худой — на другую. Заметьте, бхагаван, не люди взвешивают на весах поступки себе подобных, а божество! Только оно способно различить добро и зло. Ибо что для одних добро, зло для других. Добрый поступок не равнозначен благому, а злой — греховному. Зло само по себе не есть грех, потому что в конечном счете может обернуться добром. Равно и добро не есть благо, ибо может обернуться злом. Мы, смертные, не в состоянии определить, каковы наши поступки, добрые или злые, — это под силу лишь высшему божеству, по-нашему, Творцу-Пантократору, то есть Вседержителю.
— Отсюда следует: твори бесчинства, потакая худшему в себе, а божество рассудит; вдруг ты добро содеял злодеянием!
— Это ошибочное, примитивное, простите меня, варварское понимание. Относительность добра и зла не означает, что разрешено творить бесчинства. В жизни праведника не должно быть перекоса в ту или иную сторону. Он обязан беречь в своей душе Гармонию — Великое Согласие, установленное Творцом. Именно нарушение Гармонии в чем бы то ни было является грехом. Отступник, еретик, нарушивший Гармонию, подвергается развоплощению души на небесном суде великих аватаров, а праведник, напротив, обретает вечное блаженство в богоявленном Элизиуме… Не правда ли, прекрасно пел Гомер:
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешьПослан богами, — туда, где живет Радамант златовласый,Где пробегают светло беспечальные дни человека,Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает;Где сладкошумно летающий веет Зефир, ОкеаномС легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным…
— Если я правильно понял, ученая раджасса, суетное стремление свершить как можно больше добрых дел, дабы очистить карму, является, по-вашему, грехом гордыни?
