…Вот такие чудеса случаются со священниками нашей Церкви. Недаром Господь говорит им: «Касающиеся вас, касаются зеницы Моего ока».
Экстремал
Вообще я очень монахолюбива. Даже эстетически мне очень по сердцу и монашеский облик, и образ жизни, и притчевое мышление, и стиль речи, постоянно отсылающей к первоисточникам — к Священному Писанию и святым отцам и в то же время живой — с метафорами, оксюморонами, то с элементами юродства, то с метафизическим подтекстом.
А уж в монашеском обществе, в которое меня порой допускали, я и совсем расцветала душой. Но и монахи иногда дарили мне свое доверие и рассказывали удивительные истории из своей жизни, в которых, конечно же, действующим Лицом был Промысл Божий.
Вот, например, как Господь привел к монашеству Лешу по прозвищу Майонез, который впоследствии стал смиренным иеромонахом Флавием.
Лешу звали «Майонезом» по очень простой причине: у него была своя маленькая фирма по производству майонеза. И конторой, и цехом служила его собственная двухкомнатная квартирка, где он этот майонез и делал с единственным наемным рабочим, который приходился ему родным племянником. Сам Леша — владелец фирмы — закупал все нужное, в том числе и тару, а потом развозил готовый продукт по торговым точкам. Было это все в начале девяностых.
И вот один раз едет он по шоссе в своем затоваренном «каблучке», который возьми да сломайся. А мороз был лютый — градусов под тридцать, и то, что каблучок вообще в тот день завелся, само по себе было и сюрпризом, и тайной. Стоит Леша на морозе, капот открыт, зуб на зуб не попадает, голосует ежась, никто не останавливается — кому охота, а он чувствует — еще чуть — чуть, и он замерзнет на оживленной трассе, как ямщик в степи.
А надо сказать, что Леша вообще‑то был экстремал по натуре, то есть все время пускался в походы не ниже четвертой степени сложности — то на Эльбрус да на пик Коммунизма взбирался, то на катамаране с такими же, как он, экстремалами по горным рекам сплавлялся, то с парашютом прыгал. Ну и стал он, задубев на этом морозе, подумывать в том направлении, что, дескать, вот он и получил нежданно — негаданно свой сверхурочный экстрим. Сейчас, как генерал Карбышев, заледенеет и останется памятником на шоссе. Похихикал он внутренне — для поднятия духа, а на душе уже тошно как‑то. Ног не чувствует, руки, уши ломит, в глазах песок. Ах, подумал, чем так без толку на ветру стоять, залезу‑ка в кабину, свернусь калачиком и посплю, а там как Бог даст. Ну а помру — значит, судьба.
И в этот самый миг, как только он про Бога вспомнил, останавливается возле него красный «Жигуль», из него выходит священник, лицом ангел, и прямо к нему. Забрал его к себе в машину, включил на полную мощность печку, отвез к себе в Троице — Сергиеву лавру, уложил в лазарет, отпоил чаем с малиной. Там Лешу всего спиртом растерли, а машину его кто‑то из лаврских механиков отбуксировал в гараж.
Так вот, пока то да се, пока Леша там этот чай пил с малиной, коньячком целебным лечился, он, монах этот спасительный, привел его в чувство. И в конце концов Леша попросил его покрестить.
С тех пор он все к отцу этому духовному в монастырь ездил — и на исповедь, и за духовным советом. А потом как‑то жизнь его закрутила — замотала, проверки к нему в майонезную квартиру с санэпидемстанции нагрянули, стали взятку вымогать, рэкетиры наехали, то да се. Пока он вновь свой бизнес налаживал, кредит в банке брал — отдавал, расширялся, он совсем от Церкви отошел — только на Пасху да на Рождество приходил. Потому что как у него свободное время — он в горы, или на байдарке по Белому морю, или на катамаране по алтайским горным рекам. Даже на Килиманджаро ухитрился слазить.
А потом — чувствует — стал ему Бог противиться. Прыгнул он с парашютом — ногу сломал в двух местах, открытый перелом. Только нога зажила — решил он еще разок на пик Коммунизма взобраться. А на последней горной стоянке перед подъемом лошадь ему копытом на руку наступила и раздробила несколько пальцев. Но там были медики — они ему пальцы тут же и привязали к дощечкам, забинтовали. Казалось бы: Леша Майонез, отправляйся‑ка ты домой! Но он уперся: дескать, а я все равно вершину эту и с перебитыми пальцами покорю!
Снаряжение у него как надо, на ногах — кошки, на спине — рюкзак с провиантом, выступил он поутру с соратниками, и пошли они горным карманом наверх. Идут — идут, лезут — лезут — сутки прочь, карабкаются — вторые на исходе, дело к ночи, вдруг — виденье что ли какое: девушка мимо них по камушкам скачет в красных шортах. Ну, Леша и прибавил шагу за ней, а она — скок — скок — поскок и скрылась. Он смотрит, а на большом валуне — незабудки, букетик. Что за притча такая? Подивился.
Наконец остановились они на ночлег — вдруг парень к ним в палатку лезет: джинсы на нем, курточка легкая болонья и пластмассовые кроссовки:
— Ребята, мы там в расселине запасы провианта нашли — не ваши? А то у нас все кончилось.
Кто такие? И тут эта девушка — одета тоже не по погоде и обстоятельствам, а так, словно она на пикничок за город выбралась. Леша с товарищами — люди крутого замеса, суровой складки, бывалые экстремалы — как‑то даже оскорбились. Говорят им:
— Что это вы вот так, без провизии, в пластмассовой обувке?
А они:
— А нам что, мы хотели только на пике Коммунизма ребенка зачать, а там через перевал и вниз — в Краснодарском крае, прямо за перевалом, мы машину бросили.
Такое презрение к сложностям Лешу как‑то даже оскорбило. Все — гаки места эти опасные, нечего всякому легкомысленному пешеходу соваться. До сих пор ходит легенда о семнадцатилетней девушке, которая погибла во время схода лавин…
А прямо над лежбищем наших экстремалов возвышался огромный ледник, и если приглядеться, там что‑то черненькое было вморожено, а если еще попристальнее посмотреть — можно было уже и с определенностью разглядеть, что это человеческая — женская, даже девичья нога. И очень даже может быть, что это нога именно той самой пропавшей в лавине семнадцатилетней девушки…
Но этим, легкомысленным, не суждено было никого зачать, потому что ночью начался камнепад, и тогда все побежали к расселине у ледника и там залегли. Ну — кому‑то рикошетом по башке долбануло, кому‑то руку покорежило, но все обошлось. Через сутки подобрал их спасательный вертолет и они благополучно приземлились около той роковой лошади, которая раздробила Леше пальцы.
А вот немцам — туристам повезло куда меньше. Эти немцы — туристы ведь тоже тогда, одновременно с отечественными экстремалами, лазали на пик Победы, так все под снежной лавиной остались.
После этого отправился Леша к духовному отцу в Лавру.
— Ох, — сказал тот, — слава Богу, что обошлось, но вот как ты думаешь, для чего тебя, Леша Майонез, Господь спас? Он тебя спас — для Себя. Не насладился Он еще тобой, не нарадовался тебе. Давай-ка, начинай новую жизнь, причастись здесь у нас, а потом потихоньку и перебирайся сюда. Семьи у тебя нет, а майонез — он и в монастыре нужен.
Леша согласился. Денька три там прожил, а потом уехал, пообещав вернуться через месяц — другой: дела, мол, закончит и будет весь — монастырский, Божий. А сам — пропал на семь месяцев. И в храм не ходил, и дела не закончил, а на лето уехал на Плещеево озеро — там его товарищ себе фазенду обустроил и купил парусник. Леша ему поначалу говорил:
— Не могу я к тебе, брат, я в монастырь обещал!
А он ему:
— Какой еще монастырь? Там, знаешь, какой храм на самом этом Плещееве озере? Ого — го! Что там твой монастырь! Там такие святые места! Ходи на богомолье хоть каждый день, а между богослужениями мы с тобой будем под парусом плавать.
И что? Поехал Леша Майонез, конечно, к нему, а духовному отцу даже весточки не послал. Ну, думает, — действительно, буду на богослуженья ходить, причащаться — чего ж еще?
Но вот подходит воскресенье, а приятель Леше — смотри, какую мне вчера снасть принесли, попробуем с утра? Тот и думает — вот схожу с утра в храм, а там и порыбачим.
А приятель ему наутро:
— Да куда ты пойдешь: храм этот — не ближний свет, часа два ходу по берегу, а сейчас уже времени — охо — хо, вовсю твоя служба идет, раньше надо просыпаться, как раз после окончания службы и приплетешься. Ладно уж, давай в храм в следующий раз, а сейчас — садимся на парусник и созерцаем красоту Творца через Его творенье.
Так и сделали. Подняли парус, бриз такой приятный веет, солнышко блещет, леса вокруг диковинные плывут себе мимо, благодать. И тут вдруг небо потемнело, лес задрожал, пошла волна, подул ветер, стал срывать парус. Приятели его приспустили. Пока возились, откуда ни возьмись налетел страшный смерч, схватил парусник, со страшной силой поднял его в воздух метров на тридцать да как грохнет об озеро.
Товарищ Лешин сразу неизвестно куда пропал, а его самого смерч не пожелал отпустить. Напротив, — схватил как‑то поперек туловища, обмотал вокруг веревку от паруса и, отодрав от корабля, понес над водой, потащил по земле, цепляя ветки, кусты, и нес, и нес, пока не кинул прямо возле большого деревянного Креста неподалеку от храма.
