При императоре Тиберии подобная судьба постигла и другого римского историка, Кремуция Корда. Он тоже не смог вынести позора и покончил с собой, умерев голодной смертью.
Оба случая довольно поучительны, ибо в них явственно видны причины сожжения книг: 1) уничтожение опасных духовных ценностей; 2) унижение авторов в глазах публики. Уничтожение удается не всегда. Бывает, сохраняется несколько экземпляров, и, когда времена и воззрения меняются, книга, спасшаяся от огненной смерти, подобно зернышку, попавшему на плодородную почву, начинает прорастать и плодоносить. А воззрения меняются постоянно. В книгах обоих римлян Калигула уже никакой опасности не видел и хождение их разрешил. Изнанка туч — из серебра, гласит английская пословица. И в клубах дыма, поднимающегося над горящими книгами, тоже есть толика серебра и даже золота: это — деньги, которые будущие библиофилы заплатят за немногие спасенные судьбой экземпляры сожженной книги.
ПОПАВШАЯ В ВЕНГРИЮ САМАЯ РЕДКАЯ КНИГА МИРА
Габриэль Пеньо, замечательный французский библиограф, пишет, что самая редкая книга мира принадлежит перу Мигеля Сервета. Кто же он, этот Мигель Сервет? Испанец, родился в 1509 году в Вильянуэва, что в Арагоне. Получил диплом врача и поселился в Париже. Как нередко бывало в те времена, владение только одной отраслью знания его не удовлетворяло, и он посвятил себя сочинению книг по философии и теологии, в которых напал на основные христианские догматы, в публичной полемике бросил вызов Парижскому университету, опоре церковного мракобесия в те времена, и вынужден был бежать. В Женеве был осужден кальвинистами, схвачен и приговорен к казни на костре.[143] Приговор гласил:
«Мы, Синдики, уголовные судьи этого города, выносим и излагаем письменно наше решение, согласно которому тебя, Мигель Сервет, мы приговариваем в оковах быть доставлену на площадь Шампль, привязану к столбу и заживо сожжену вместе с твоими книгами, писанными и печатанными тобою, до полного испепеления».
Этот жуткий приговор был приведен в исполнение 27 октября 1553 года. Огненная мука Сервета длилась два часа: ветер все время отдувал от него пламя. «Дайте мне умереть! — кричал Сервет с костра. — Сто дукатов отобрали у меня в тюрьме, неужто не хватило на дрова?»
Книга, горевшая вместе с Серветом, вышла в свет за несколько месяцев до казни во Вьенне, что во Франции. Длинное название ее гласило — «Christianismi restitutio…».[144] Жизнь ее была короткая, и она не успела распространиться. Палачи сожгли весь тираж, и долгое время считалось, что произведение не сохранилось. Однако спустя много-много лет один экземпляр ее был обнаружен в Англии. За книгу платили большие деньги, несмотря на очень плохое состояние ее. Она переходила из рук в руки, пока не была, наконец, приобретена парижской Национальной библиотекой. Все были убеждены, что экземпляр этот — уникум. И вот пошли слухи, что где-то в Трансильвании сохранился еще один экземпляр, в состоянии куда лучшем, чем парижский. Слух оправдался. Редкость редкостей находилась во владении трансильванского канцлера Шамуэля Телеки. Как она к нему попала, неизвестно. По пометам на книге видно, что до Телеки владельцами ее были два венгра. Одна помета относится к 1665 году и говорит о том, что книга приобретена в Лондоне неким Маркушем Даниэлем Сентивани. Следующим владельцем был Михай Алмаши. О нем известно больше, чем о его предшественнике. Родился в Хомороде-Алмаше, учился за границей и в 1692 году был избран епископом Коложвара.
О книге услыхал император Иосиф II и захотел ее приобрести. Канцлер Телеки лично отвез ее в Вену и преподнес в подарок дворцовой библиотеке. За щедрость император наградил Телеки алмазным перстнем стоимостью в 10 000 форинтов. Так рассказывает австриец Франц Грэффер.[145]
ПАРАД ПО СЛУЧАЮ СОЖЖЕНИЯ КНИГ
В 142 номере «Vossische Zeitung» от 1749 года опубликована краткая заметка о книжном аутодафе. Автором преступной книги был некий Рохецанг фон Изецерн, занимавшийся историей Чехии и излагавший свои взгляды на наследственные права австрийского императорского дома. Мария-Терезия сочла эти взгляды вредными и повелела предать книгу в руки палача. Книга была сожжена в 9 часов утра на Нойе Маркт, после чего палач прошествовал до Шоттен-Тор, где в торжественной обстановке пригвоздил к возведенной по этому случаю виселице имя автора.
В XVII и XVIII веках сожжение книг было, вероятно, явлением настолько будничным, что описывать церемонию подобного газеты считали ненужным. Если мы хотим узнать, как это происходило, нам следует обратиться к другим источникам. На одном из книжных аутодафе во Франкфурте присутствовал Гете, и вот как он описывает эту церемонию:
«Право же, трудно представить себе что-нибудь страшнее расправы над неодушевленным предметом. Кипы книг лопались в огне, их ворошили каминными щипцами и продвигали в пламя. Потом обгорелые листы стали взлетать на воздух, и толпа жадно ловила их. Мы тоже приложили все усилия, чтобы раздобыть себе экземпляр этой книжки, но и кроме нас многие умудрились доставить себе это же запретное удовольствие. Словом, если бы автор искал популярности, то лучше он и сам бы не мог придумать».[146]
Либо процедура была слишком поверхностной, либо фантазия поэта дополнила разрозненные листы до целых экземпляров. В городском архиве Франкфурта хранится достоверный протокол подобного акта:[147] к сожжению приговаривали сочинения какого-то мастерового, страдавшего излишним религиозным рвением. Нещадно длинными предложениями этот официальный документ описывает зрелище на потребу толпе, состоявшееся 18 ноября 1758 года:
«После того, как командующий здешним гарнизоном отдал рапорт главе города и господам из магистрата и шесть барабанщиков под началом тамбурмажора во второй раз огласили площадь дробью тревоги, выступили четверо гражданских судей, одетых по случаю публичной казни в красные мантии, и главный судья, также одетый в красную мантию с гербами, красным своим жезлом дал знак внести четыре связки еретических книг в центр круга, образованного шестьюдесятью солдатами, что и было выполнено палачом с помощью четырех подручных, после чего в круг вступили двое свидетелей, подтверждающих достоверность данного протокола, а глава города и господа из магистрата с их парадно одетым эскортом остались у входа в означенный круг. После того, как уже упомянутые шесть барабанщиков, находившиеся внутри круга, по приказу тамбурмажора пробили в третий раз тревогу, господин главный судья огласил публике верховный указ и отдал приказ палачу достойным образом сжечь вышеупомянутые подлые книги, что послужило знаком шестнадцати мушкетерам под командой младшего лейтенанта образовать в целях безопасности внутри большого круга круг маленький, в центре которого пучком соломы палач поджег костер высотою в три фута, и потом, когда костер уже горел, с помощью своих подручных он разрубил все четыре связки книг и, пачками вырывая из них страницы, стал швырять их в огонь, где они съеживались и сгорали на глазах множества зрителей, как местных, так и приезжих, расположившихся в окнах домов, которые окружают площадь».
Такие «торжества» собирали еще большие толпы, когда выносился и приводился в исполнение смертный приговор не только книгам, но и автору, находящемуся в бегах. Повесить можно лишь того, кто пойман, — истина старая. Какой-то слабоумный законодатель этот принцип расширил, найдя способ повесить и того, кто не пойман. Распространились пресловутые казни in effigie.[148] He имея возможности затянуть петлю на шее преступника, осужденного заочно, его казнили символически. Писали его имя на табличке, которую, как и было сделано в Вене, палач пригвождал к виселице. В XVI и XVII столетиях этим не удовлетворились. К вящему удовольствию толпы, вешали или сжигали изображавшую беглеца соломенную куклу. Так в 1566 году казнен был парижским судом ученый и типограф Анри Этьенн. Его приговорили к смертной казни и вместе с книгами сожгли in effigie на Гревской площади. Сам автор заблаговременно спасался в Овернских горах, где в то время еще стояла зимняя погода и все было покрыто льдом и снегом. Позднее Анри Этьенн не раз вспоминал свою казнь со словами:
«Никогда не мерз я так, как во время моей казни в Париже».
СЪЕДЕННЫЕ КНИГИ
Человеческая находчивость породила еще большее унижение человеческого достоинства, нежели сожжение книг. Истории известны случаи, когда по приговору суда сочинитель должен был съесть собственную книгу. Поскольку содержание книги ядовито, то пусть этим ядом отравится сам автор — таково «идейное» обоснование приговора. Самая старая из известных казней этого рода датируется 1523 годом. Имя жертвы, как бывает порою с именами, оказалось роковым. Звали его Йобст Вайсбродт.[149] Написал он какую-то бунтарскую листовку, и в наказание саксонский курфюрст вынудил его съесть собственный памфлет.[150]
