— Так что удачи, лейтенант, — ухмыльнулся Хеффлер. — Вы получили все, что хотели. Теперь преступник в ваших руках. Позвольте выразить надежду, что вы не допустите… э-э… оплошность.
Но его усмешка подсказывала, что на самом деле он надеялся на обратное.
12
На первый взгляд библиотека в «Маунт-Мёрси» напоминала обычный читальный зал в частном клубе: стены из полированного темного дерева, старинная мебель, неяркий свет. Однако более тщательный осмотр сразу выявлял различия. Ножки кресел и длинных столов, похожих на обеденные, были намертво ввинчены в пол. Никаких острых или тяжелых предметов. Из выдаваемых пациентам журналов удалены все скрепки. Возле единственного выхода из помещения стоял мускулистый санитар в медицинском халате.
Доктор Джон Фелдер сидел за маленьким круглым столом в дальнем углу библиотеки. Он явно нервничал и никак не мог справиться с собственными руками.
Уловив какое-то движение у двери, он обернулся. В библиотеку в сопровождении охранника вошла Констанс Грин. Она осмотрела зал, увидела доктора и подошла к нему. Одежда Констанс была скромных, неброских тонов: белая плиссированная юбка и бледно-лиловая блузка. В одной руке молодая женщина держала лист бумаги, а в другой — конверт авиапочты.
— Доктор Фелдер, — тихо произнесла Констанс, усаживаясь напротив.
Она засунула бумагу в конверт, который положила на стол адресом вниз, но Фелдер успел заметить, что в письме было всего одно слово. На каком-то экзотическом языке вроде санскрита или маратхи[36].
Он поднял глаза на Констанс:
— Спасибо, что согласились встретиться со мной.
— Не ожидала, что вы возвратитесь так скоро.
— Простите, но я сам не ожидал. Дело в том, что… — Он замолчал и оглянулся, желая удостовериться, что никто не подслушивает. Но даже после этого все равно понизил голос: — Констанс, мне будет очень трудно продолжать работу, зная, что… что вы не доверяете мне.
— Не понимаю, почему это должно вас беспокоить. Я всего лишь ваша бывшая пациентка, одна из многих.
— Я хочу хоть что-нибудь сделать для вас, помочь вам. — Фелдер не привык рассказывать о своих чувствах, в особенности пациенту, и почувствовал, что краснеет от смущения. — Я не надеюсь, что смогу снова работать с вами — учитывая ваши пожелания. Просто хочу… короче, хочу как-то загладить… искупить свою вину. Исправить ошибку. Чтобы вы могли снова доверять мне.
Последние слова он произнес словно через силу. Констанс внимательно посмотрела на него холодными фиалковыми глазами:
— Почему это так важно для вас, доктор?
Я…
Он вдруг понял, что не знает ответа. Или просто не пытался разобраться в своих чувствах.
Наступившую тишину первой нарушила Констанс:
— Вы как-то сказали, что верите, будто я на самом деле родилась в конце девятнадцатого века на Уотер-стрит.
— Да, я действительно это говорил.
— И до сих пор так считаете?
— Это… это кажется столь невероятным, непостижимым. Но у меня нет оснований усомниться в ваших словах. Я даже нашел кое-какие доказательства, подтверждающие вашу правоту. Кроме того, я знаю, что вы никогда не врете. И когда я изучил вашу историю болезни — изучил непредвзято, — я сильно засомневался, страдаете ли вы вообще каким-либо психическим расстройством. Возможно, вы эмоционально неуравновешенны, это правда. И я уверен, что какая-то психическая травма до сих пор вас беспокоит. Но я не считаю вас сумасшедшей. Я все больше сомневаюсь в том, что вы тогда выбросили своего ребенка за борт корабля. Ваша записка Пендергасту подсказывает, что дитя осталось в живых. Я чувствую, что здесь кроется какая-то загадка, какой-то тайный замысел, который скоро раскроется.
Констанс замерла.
Не дождавшись ответа, он продолжил:
— Это лишь косвенные доказательства, разумеется, но они весьма убедительны. Кроме того, есть еще и это.
Он достал из кармана портмоне и вытащил из него маленький лист бумаги. Развернул и протянул Констанс. Это была фотокопия старинной газетной гравюры, изображающей типичную сценку из городской жизни: несколько мальчишек с чумазыми лицами играют в стикбол[37]прямо посреди улицы. Чуть в стороне от них с метлой в руке стоит худенькая, чем-то испуганная девочка. Как две капли воды похожая на Констанс Грин, какой та могла бы выглядеть в детстве.
— Это вырезка из «Нью-Йорк дейли инкуайрер» за тысяча восемьсот семьдесят девятый год, — объяснил Фелдер. — Картина называется «Играющие беспризорники».
Констанс впилась взглядом в гравюру. Затем бережно, чуть ли не любовно погладила листок кончиками пальцев, сложила и вернула Фелдеру.
— Вы храните его в бумажнике, доктор?
— Да.
— Почему?
— Время от времени я… э-э… советуюсь с ним. Когда пытаюсь разгадать тайну. Строю предположения.
Констанс оценивающе посмотрела на него. Возможно, Фелдеру показалось, но ее взгляд заметно потеплел.
— В те времена, когда создавалась эта гравюра — сказала она, — газетными иллюстрациями занимались настоящие мастера. Чем бы они ни рисовали — тушью, карандашом или углем, — получались яркие, запоминающиеся картины, достойные размещения в газете. Они присылали свои работы в редакцию, и профессиональные граверы готовили по ним печатные формы, чтобы перенести рисунок на бумагу.
Она наклонилась к сложенному листу, который Фелдер все еще сжимал в руке.
— Я вспомнила, когда был сделан этот рисунок. Художнику нужно было проиллюстрировать цикл статей о многоквартирных домах Нью-Йорка. Он уже набросал эскиз, а затем предложил написать мой портрет. Видимо, я чем-то приглянулась ему. Мои родители к тому моменту уже умерли, так что он спросил разрешения у сестры. Она согласилась. Закончив работу, он отдал ей черновой набросок, расплатившись им за позволение написать мой портрет.
— Где сейчас этот набросок? — нетерпеливо спросил Фелдер.
— Давно не видела его. Но в благодарность сестра подарила ему локон моих волос. Тогда подобные подарки были в порядке вещей. Я помню, что художник положил локон в маленький конверт и приклеил его к внутренней стороне папки.
Она помолчала.
— Художника звали Александр Винтур. Если бы вы разыскали эту папку, возможно, и локон нашелся бы. Понимаю, что это почти безнадежное дело. Но если бы вам все-таки удалось, простой анализ ДНК подтвердил бы правоту моих слов: мне почти сто пятьдесят лет.
— Да, — пробормотал Фелдер, качая головой. — Если бы.
Он записал имя художника на обороте фотокопии, снова сложил ее и поместил в бумажник.
— Еще раз спасибо за то, что согласились встретиться со мной, Констанс.
Он поднялся.
— Не стоит благодарности, доктор.
Фелдер пожал ее руку и вышел из библиотеки. Впервые с начала дня его походка приобрела упругость, во всем теле ощущался прилив энергии. Прежде доктору всегда было безразлично, доверяют ему люди или нет. Теперь что-то в нем изменилось.
Но что? И почему?
13
Д’Агоста посмотрел на свой сотовый телефон: без одной минуты час. Если то, что он слышал об агенте Конраде Гиббсе, правда, этот человек должен прийти с точностью до секунды.
Лейтенант чувствовал себя неловко. Его прежнее сотрудничество с ФБР по большей части проходило через Пендергаста, и сейчас он подозревал, что это даже хуже, чем полное отсутствие опыта. Методы и стиль работы Пендергаста, его менталитет были чужды, а то и вовсе неприемлемы для строгой дисциплины ФБР.
Лейтенант подумал о чашечке кофе из «Старбакса» и коробке с десятью пончиками из «Криспи крем», ждущих его в небольшой комнате отдыха позади кабинета, и еще раз проверил время.
— Лейтенант д’Агоста?
Гость уже стоял в дверях. Д’Агоста с улыбкой двинулся ему навстречу. Первое впечатление было благоприятным. Правда, внешность специального агента Гиббса оказалась уж очень стандартной: застегнутый на все пуговицы, внушительный, элегантный. Новый с иголочки костюм идеально сидел на его атлетической фигуре. Тонкие губы, загар, сохранившийся с последнего задания во Флориде, — д’Агоста наизнанку вывернулся, чтобы выяснить эту подробность. Но его открытый, приветливый взгляд, даже в сочетании с чрезмерной серьезностью, все-таки был куда лучше зазнайства и высокомерия.
Д’Агоста протянул руку Гиббсу, тот пожал ее — крепко, но не со всей силы, отрывисто и четко. Лейтенант обошел вокруг стола и провел агента в комнату отдыха.
Они уселись за столик и немного поболтали о том, как отличается погода в Нью-Йорке от климата Флориды. Д’Агоста расспросил агента о последнем задании: обычный серийный убийца, расчленяющий тела жертв и разбрасывающий их в дюнах. Гиббс производил впечатление человека сдержанного и интеллигентного, а эти качества лейтенант особенно ценил. Помимо того что ему самому было приятней работать с таким партнером, агент мог положительно повлиять и на всю группу, большинство членов которой, говоря откровенно, были типичными нью-йоркскими болтунами и горлопанами.
