Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ни в чем нет порядка…» — оглядывая аншуковский двор, отмечает Петр Иванович. Все, что он видит перед собой, требует немедленного вмешательства. Новый дом с жиденьким, кое-как сколоченным крыльцом, Петр Иванович сравнивает с случайно забредшим на захламленный пустырь молодым человеком в новом костюме, в новой шляпе… «Вот только ботинок нет у молодого человека, пока что он в тапочках на босу ногу…»
Говорить с Павлом, чтобы привел двор в порядок, бесполезно, — так же, как говорить с ним о том, чтобы бросил пить. Павел из той породы людей, которых ничем не проймешь: ты ему говори, он будет слушать, а через пять минут забудет. Жители Белой пади год удивлялись, как это Павел умудрился себе дом поставить, и считали, что тут без влияния Петра Ивановича не обошлось. И сам Петр Иванович так считал, а иногда ему казалось: все, что он говорил Павлу, пролетает мимо его ушей. С таким размышлением Петр Иванович открывает дверь нового аншуковского дома.
Увидев огромного дяденьку, Варкины дети застеснялись, двое, самые младшие, юркнули поближе к матери и рассматривали Петра Ивановича из-за Варкиного подола.
— Что, не узнали, испугались! — сказала Варка как-то неестественно, через силу улыбаясь. — Подрастете, будете к нему в школу ходить. Он вам баловаться не даст, живо научит!
Ребята застеснялись еще больше. Петр Иванович смотрел на них, улыбаясь, зная, что этих-то двух ему уже не придется учить.
Из комнаты, прогрохотав стулом, в носках вышел Павел. Лицо заспанное, круглое как шар.
— Придремнул маленько, — сказал Павел, протягивая Петру Ивановичу руку с коротенькими толстыми пальцами.
— На закате спать вредно, — сказал Петр Иванович и стал осматривать новую печь с плитой.
— А почему говорят, — на закате спать вредно? — спросил Павел, рассматривая печь вместе с Петром Ивановичем.
— А ночь для чего?
Варка быстро заходит в комнату, смотрит на Павла, на Петра Ивановича, и снова — на Павла.
— Все ей мало, — жалуется Павел. — Дом выстроил. Конечно, не такой, как у вас, но в два раза больше старого. В чулане полкадушки сала… Хлеб есть, молоко есть, две свинюшки, кур полная ограда!
Варка стыдит Павла при чужом человеке:
— Половину сала ты за бутылку отдал!
Пошевеливая на коленях скрещенными пальцами, с черными от грязи ногтями, Павел улыбается:
— Так было.
Варка махнула рукой и ушла на кухню. Пристыдить Павла — дело безнадежное.
Петр Иванович оглядел стены, потолок, пол.
— Когда собираешься штукатурить и красить?
— Со временем хоть разорвись! — воскликнул Павел, изображая страшно занятого человека.
«Будешь так пить, и разорвешься!» — едва не сказал вслух Петр Иванович. Так думать Петр Иванович имел все основания: больше одной недели, чтобы не напиться, Павел не выдерживал. Его бы давно прогнали с конюхов, но кого поставишь? Прогонишь, а потом к нему же идти и кланяться?
Петр Иванович не верил, что водка сильнее человека. Пил же и он когда-то за компанию, а потом бросил. Он смотрел на Павла как на больного человека, но жалости к нему не было.
Идя к Аншуковым, Петр Иванович ожидал увидеть худшую картину. Недовольный и даже несчастный Варкин вид не соответствовал тому, что увидел Петр Иванович в доме Аншуковых. Видно, совсем недавно Варка купила огромный радиоприемник, он занимал чуть не половину стола, у Петра Ивановича, например, не было никакого радиоприемника — хватало репродуктора. Картина в рамке, тоже огромная и тоже новая, висела над кроватью. Чья была картина и что было на ней нарисовано, Петр Иванович не знал, — что-то лесное; если смотреть дольше, что Петр Иванович и сделал, то картина начинает нравиться… Хорошие шторы на дверях и на окнах, диван-кровать, на которой валялась одежда детей и взрослых. Около диван-кровати стояла стиральная машина, как будто Павел или Варка нарочно поставили ее на самой дороге, чтобы все видели, что у Аншуковых есть стиральная машина. Петр Иванович мысленно сдвинул ее правее, в угол, там ее будет не видно… И картину бы повесил на другом месте, а то очень уж она низко висит над кроватью… Или от того, что дом новый, или Варка не умела, или ей некогда было, все эти и другие предметы не нашли еще своего места и крикливо бросались в глаза.
Пришла Варка, села с мужиками.
Сразу же, как только она села, ребятишки выбежали на улицу. Варка постучала в окно, чтобы они далеко не бегали.
Старших детей дома не было. Дочь и сын уехали в конце августа в город учиться, а еще одна дочь вместо матери ушла на ферму доить коров. Как двенадцатилетняя девочка, придя за пять километров из школы, справляется с такой тяжелой работой, Петру Ивановичу непонятно. Ну, было бы ей четырнадцать, пятнадцать лет…
— Пускай привыкает, — сказала Варка.
— Плохая привычка, — сказал Петр Иванович, взглядывая на Павла и давая этим понять, что здесь больше виноват Павел, а не Варка.
Павел даже глазом не моргнул: он ничего не видел предосудительного в том, что здоровая девчонка поможет матери. Меньше бегать будет!
— Нас никто не жалел, — сказала Варка, и лицо ее покрылось белыми пятнами. Чего-то она недоговаривала, и эту недоговоренность Петр Иванович отнес на свой счет. Варка причесала перед зеркалом волосы, и все равно сидела какая-то взъерошенная, жиденькие косички, с лентами как у школьницы, едва скрывались за плечами. Несмотря на округлость форм, лицо у Варки сухое, жестковатое, взгляд недоверчивый, будто она ждет какого-то подвоха.
— Варвара Федоровна, Павел говорил, что ты хочешь работать уборщицей в школе.
— Правильно, — Павел кивает. — Правильно.
— А коров кто будет доить? Он? — Варка взглядом указывает на Павла.
— А что, думаешь, не подоил бы?! Забыла: ты как-то напилась, а я нашу Пеструху доил!
— Молчал бы, ботало колхозное!
Петру Ивановичу не нравится, что Варка повышает голос на Павла. Как-то так получается, что она одновременно повышает голос и на Петра Ивановича. И Павел хорош: зачем при постороннем человеке компрометировать жену?
Если спросить, сердится ли Варка на Петра Ивановича, она скажет — нет, потому что и в самом деле как будто давно не сердится, — просто появляется в ней что-то такое, с чем она сладить не может, и тогда она сердится на себя и на других…
Варке жалко бросать денежную работу на ферме, и ребятишек одних страшно оставлять дома. Знает она и другое: бригадир ни за что не отпустит ее с фермы. Конечно, Петр Иванович все может: захочет — примет Варку, не захочет — не примет. Работать в школе уборщицей ей кажется каким-то праздником, вроде как получать деньги ни за что.
— Я его не просила говорить, — сказала Варка. Лицо ее опять покрылось белыми пятнами, сделалось жестким. — Культурным сделался! Пахнешь, говорит, кукурузным силосом, спасу нет! Переходи, говорит, работать в школу. Мне разве шестьдесят рублей хватит? Я каждый месяц двести зарабатываю, и то не знаю, куда деваются. Был бы мужик, как у других, а то он на одни штрафы работает, не домой, а из дому тянет. Убила бы!
Павел, задрав голову, слушает Варку, похохатывает.
Петр Иванович чувствует себя неловко, как будто его только что разыграли. Или это была затея одного Павла — устроить Варку уборщицей, или Варка пошла на попятную, чтобы показать, что она не нуждается в помощи Петра Ивановича или понимает, что ее некем заменить, и поэтому отказывается от легкой работы. Если верно последнее, то Варка вырастает в глазах Петра Ивановича, а Павел… Павел каким был, таким, видно, и остался…
Варка вышла на улицу посмотреть за ребятишками. Скоро с улицы раздается плач кого-то из детей и быстрый сердитый голос Варки.
— Не слушаются, — сказал Павел.
Петр Иванович хотел сказать, что детей надо воспитывать, и он хотел сказать, как надо воспитывать, но вспомнил, что сам едва справился с Володей.
Раньше Петр Иванович говорил ему все напрямую. Теперь Павел был вроде как неподотчетен: захочет — будет слушать, не захочет — не будет. Но дело было не только в этом: Петр Иванович чувствовал, что примешивалось еще что-то, Павел и Варка стали как будто небрежнее к Петру Ивановичу… Варка так и не появлялась с улицы, и Павел сидел, зевая, как будто ждал, когда кончится этот ненужный разговор.
— Павел Дмитриевич, ты что, нарочно спрашивал насчет работы для Варки?
Павел как-то странно засмеялся, согнулся на стуле и начал разглядывать начищенные до блеска ботинки учителя.
— Шутил? — нисколько не сердясь, переспросил Петр Иванович и смотрел на Павла как на школьника, который не очень сильно напроказничал.
— Как вам сказать, Петр Иванович… Можно и так считать, и по-другому.
— Ну, а как все-таки?
— Интересно было: примете или нет?
— Не принял бы.
— Почему?
- Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе - Прочие приключения / Советская классическая проза
- Апрель - Иван Шутов - Советская классическая проза
- Витенька - Василий Росляков - Советская классическая проза
- Здравствуй и прощай - Лев Линьков - Советская классическая проза