В разговоре эмир, между прочим, упомянул о странном образе жизни старой английской аристократки леди Стэнхоуп, уже много лет одиноко живущей неподалеку отсюда и совсем близко к морю, в Джуне, — она не принимает у себя приезжих и путешественников.
Переночевав в Деир-эль-Камаре, Тепляков направился в Джун.
Дорога в Джун ведет среди скал, где, по словам Теплякова, «испуганный мул со страхом двигается по гигантским глыбам». Вечером 6 июня подъехали к джунским холмам. На одном из них раскинулось бедное друзское селение, на другом жила в доме, похожем на замок, леди Эстер Стэнхоуп. Ее жизнь в уединении, как психологическая загадка, весьма заинтересовала Теплякова.
На листке бумаги он написал леди Стэнхоуп, что хотел бы ее видеть «единственно по влечению сердца и без всякого права на внимание». Вручил записку мальчику-друзу и попросил передать.
Посланец вернулся с приглашением. В вечернем сумраке Тепляков и его драгоман поднялись к дому. «Около дома леди, — рассказывал потом Тепляков в письме к брату, — мы были встречены лаем собак и толпою слуг чалмоносных. Комната для меня была отведена особая [во флигеле]… Тотчас были поданы кофе, лимонад и трубки. Утомленный от пути, я несколько вздремнул и был разбужен посланным от леди Стэнгоп [Стэнхоуп] с приглашением явиться к ней». Встал и прошел по аллеям сада, вдыхая дивный запах цветов и лимонных деревьев. Справа, за темными высотами, открывалось море…
В доме он миновал, следом за своим проводником, две тускло освещенные комнаты. Затем проводник постучал и, услышав разрешение войти, отворил дверь. Тепляков увидел в глубине комнаты, на диване, живой скелет в белом, едва освещенный двумя желтыми восковыми свечами — они были поставлены на окно и загорожены ширмами. «Этот скелет, эта беззубая и безумная старуха и была знаменитая Стэнгоп, — рассказывал Тепляков в письме к брату. — Разговор начала она, спросив меня, нравится ли мне Сирия? Далее она жаловалась на глупость и безнравственность арабов, а потом перешла к России, которую сравнивала с юным ребенком, чувствующим потребность обратить на что бы то ни было избыток сил. Говорила разные нелепости об императоре Николае Павловиче, об его одежде, о влиянии на него какой-то графини Зубовой, о гениальности великого князя Михаила Павловича и о многом другом. Разговор наш перешел затем на политику и литературу, причем леди сказала, что лично она презирает и политику и книги, которые уже не читает 30 лет, несмотря на то, что у нее в библиотеке до 6000 томов, что она ненавидит Веллингтона и обожает Наполеона, Байрона и поэзию. Рассказывала о блестящем положении Сирии во времена турецкого правления, об уважении, которое она питает к султану Махмуду, и о презрении своем к Мехмеду-Али». Оказалось, леди верит в астрологию: вдруг она заявила гостю, что его звезда — «рядом со звездами тех, которые заставляют ее содрогаться от ужаса…»
Он пожалел о погубленном вечере, распрощался и с облегчением вернулся во флигель, в отведенную ему комнату.
«Едва я лег на свою постель, на коей надеялся провести спокойно ночь, — рассказывает он, — как был атакован не арабами, про которых мне леди Стэнгоп наговорила всякие страсти, а старыми моими знакомыми постоялых дворов России [то есть блохами], благодаря коим я провел бессонную ночь, но зато любовался рогами луны и ясными звездами над Ливаном».
Конечно, он ясно чувствовал: нет, не стоит приезжать в Ливан ради того, чтобы здесь бесполезно доживать свой век, не занимаясь ничем, в изоляции, взаперти, как эта самоуверенная старуха. Чтобы что-то здесь понимать, постигать, нельзя замыкаться в четырех стенах, надо смотреть во все глаза…
Из Джуна отправился в близлежащий порт Сайду, где отпустил драгомана с мулами; далее — по морю, на арабском суденышке, до Акра — города, совершенно разрушенного пушками Ибрагима-паши. Здесь Тепляков записал: «Прислушиваясь к молве народной, нельзя не убояться, что египетским правительством довольны в Сирии только его нахлебники. Налоги упятерены. Вольный сирийский народ превращается всеми силами в египетских автоматов. Насилия при военных проскрипциях довершают неудовольствие жителей».
В Акре с трудом достал мулов и нанял слугу-драгомана, как выяснилось очень скоро — пьяницу. И переводчиком он оказался никудышным, но лучшего не удалось найти…
Двинулись на юг, вдоль моря, к Хайфе и дальше, по долине, вдоль желтеющих нив и пустынных гор, в глубокой тишине, нарушаемой лишь изредка звяканьем колокольцев бредущего навстречу каравана верблюдов. «Иногда живописная фигура конного бедуина в полосатом плаще, иногда стадо, скрывавшееся от непрерывного зноя в тень сросшихся друг с другом смоковниц, иногда бедная деревенька у подошвы горы».
Уже Палестина! Тут, по дороге, все время приходили ему на память страницы из Евангелия и Библии, потому что светлый городок (амфитеатр белых домиков и зеленых садов) назывался Назарет, а тихое селение с коровами у придорожного колодца — Кана Галилейская…
За Эмайскими высотами открылось синее Тивериадское озеро в оправе желто-красных гор. Тепляков и его драгоман подъехали к воротам городка Тивериады. Спящий у ворот стражник проснулся только для того, чтобы поздороваться, и снова задремал.
Городок был разрушен землетрясением, жители ютились в жалких каменных норах, и Тепляков предпочел расположиться биваком поодаль — на берегу озера. Здесь он купался и безмятежно отдыхал. Вечером уснул под пологом. Ночью проснулся — полог сорвало ветром, и над головой было только звездное небо…
Яркое солнце заставило его открыть глаза уже в половине шестого утра. Куда направиться сегодня?.. Он знал, что Тивериадское озеро лежит на пути реки Иордан: она впадает в озеро с севера и вытекает с южной стороны. Сел на своего длинноухого мула и поехал на северную сторону. Часа через полтора увидел впадающий в озеро темно-бирюзовый поток: «Вокруг все мертво, желто и сожжено солнцем, только иорданский поток опушен свежей зеленью». И, конечно, Тепляков искупался в быстрых водах иорданских.
Он вернулся в Тивериаду и отсюда двинулся к югу, до Иерусалима оставалось три дня пути. Ночевал уже везде под открытым небом. Вечером 18 июня по старому стилю увидел впереди, за оливковой рощей, зубчатые каменные стены — Иерусалим!
Потом наскоро записал в дневнике: «Запертые ворота. Долгие переговоры о въезде. Театральное появление офицера в голой саблей и стража с ружьями. Въезд в Иерусалим. Узкие каменные улицы».
Остановился он в греческом православном монастыре, где обычно принимали русских паломников к святым местам.
Рядом с монастырем высился храм Гроба Господня, воздвигнутый, по преданию, на том самом месте, где был распят на кресте Иисус Христос, — на горе Голгофе. Собственно, горы никакой не было — лишь бугор в две сажени высотой, и трудно сказать, всегда ли он был столь же невысок или был частично срыт при сооружении храма.
Так или иначе, верующего человека, каким был Виктор Тепляков, слово Голгофа хватало за душу. 20 июня он рассказывал в письме к брату: «Вчера упал я в прах перед гробом Христовым, ничего не прося у Вседержителя, но умоляя оживотворить мою душу, пораженную странною скорбию. Здесь располагаю пробыть дней двенадцать, потом думаю нанять дромадеров в Геброне… Оттуда через бедуинскую пустыню всего семь или восемь дней до Каира — путь не совсем благонадежный, но иного невозможно избрать. Чума, холера и война разгуливают теперь на просторе по Сирии и Египту».
Патриарший наместник в Иерусалиме, греческий архиепископ Кирилл, передал Теплякову полученные на его имя письма из Александрии. В их числе оказался пересланный консульством ответ Титова на письмо из Сиры, в котором Тепляков сообщал, что, возможно, в Иерусалим не поедет. По этому поводу Титов высказывал соображения, ныне уже запоздалые: «…позвольте заметить с привычною нам откровенностью, что быть в соседстве Сирии и не видеть Иерусалима — то же, что быть в Риме и не видеть папы, и если воротитесь без титла хаджи Тепляков или хаджи Виктор, то просто же будет позор и поношение [по-турецки „хаджи“ — почетное прозвище тех, кто совершил паломничество к святым местам]… Копия с официального письма Вашего отправлена при перпендикулярном послании к Ельчи-бею [то есть Бутеневу: по-турецки „элчи“ означает „посланник“]. Самого же Ельчи мы ожидаем сюда около июля».
Сейчас Тепляков отправил новое письмо Титову в Буюк-Дере: «Вообще путешествие совершено по плану, который я сообщил Вам из Бейрута. Само собой разумеется, что на этот раз я не могу входить ни в какие подробности».
Архиепископ Кирилл дал ему проводника — серба, говорившего по-русски и по-гречески, предоставил монастырских лошадей. Вместе с проводником Тепляков объехал вокруг городских стен.
