предстояло остаться здесь с недельным запасом еды и воды: за неделю кто-нибудь из двоих его товарищей обязательно вернётся с помощью. А может, оба.
Два воина уехали, повесив круглый щит аль-Фаруха на его вонзённое в землю копьё, чтобы на обратном пути сразу найти командира.
— Теперь ты знаешь столько же, сколько и я, ференги, — заключил аль-Фарух, назвав Синклера арабским словом, означающим «франк», и снова погрузился в молчание.
Синклер тоже сидел молча, размышляя над услышанным. Если Саид спасся во время песчаной бури и нашёл своих товарищей, они вернутся сюда, и тогда христианскому рыцарю конец. Пока у него ещё была возможность уехать, попробовав взобраться на покладистого коня даже без помощи опорного камня. Он уже решил пойти проверить, на месте ли жеребец, но, едва приподнявшись, снова сел и обратился к сарацину:
— Откуда ты знаешь наш язык?
— Один из ваших языков, — сухо ответил тот. — Когда ты заговорил поначалу на том, первом, языке, для моих ушей он прозвучал, словно галдёж джиннов. Что это был за шум?
Синклер ухмыльнулся, впервые за долгое время.
— Это гэльский язык, язык моего народа, живущего в Шотландии, где я родился.
— Значит, ты не франк?
— Нет, я из тех, кого называют скоттами, но моя семья родом из Франции, переселилась в Шотландию сто лет тому назад. Когда воинов призвали явиться сюда, я вступил в войско.
— Стало быть, ты рыцарь? Я не вижу на тебе знаков рыцарского достоинства.
— Оказавшись один в пустыне, да ещё пешим, я избавился от доспехов. Здесь и так полно возможностей умереть, чтобы ещё отягощать себя бесполезным железом и тяжёлым одеянием.
— Понятно. Очевидно, ты пробыл здесь достаточно долго и, наверное, усвоил толику мудрости Аллаха, хвала имени Его... Но ведь ты явился сюда, чтобы убивать сарацинов?
— Не совсем так. Я пришёл, потому что сюда меня призвал долг рыцаря перед Святой землёй. А убивать или быть убитым — это всего лишь часть рыцарского кодекса.
— Значит, ты — храмовник?
Едва уловимый намёк на угрозу, прозвучавший в этом простом вопросе, заставил Синклера вместо прямого ответа дать уклончивый, хотя и не лживый.
— Я рыцарь, — растягивая слова, произнёс он. — Из Шотландии переправился во Францию, из Франции, морем, сюда. Не все рыцари в Святой земле принадлежат к храмовникам или госпитальерам.
— Не все, но джинны Храма самые опасные из всех.
Синклер не стал возражать, а просто напомнил сарацину:
— Ты не ответил на мой вопрос. Как ты научился говорить на языке франков?
— Я выучил его ещё в детстве, в Ибелине, где вырос. После захвата Иерусалима один франкский сеньор выстроил там крепость и взял себе имя по названию этой крепости. Отроком я служил там при конюшнях и, бывало, играл с сыном франка, моим ровесником. Так, в игре, мы и выучили языки друг друга.
Синклер призадумался.
— Ибелин... Ты имеешь в виду мессира Балиана де Ибелина? Я знаю его. Я ехал с ним из Назарета в...
Синклер прикусил язык, сообразив, что может сказать больше, чем следует, но аль-Фарух уже кивал головой.
— Должно быть, это он и есть. На нашем языке его зовут Балиан ибн-Барзан, и он влиятельный человек среди ференги. Рыцарь, но не из Храма.
— Значит, вы по-прежнему друзья?
Сарацин пожал плечами.
— Как могут быть друзьями мусульмане и христиане, когда идёт священная война джихад? К тому же мы не виделись много лет, с юности. Наверное, теперь мы можем разминуться с ним на базаре, не узнав друг друга.
Синклер похлопал здоровой рукой по бедру, выпрямился, потом, прищурясь, оглянулся на солнце и сказал:
— Нам нужно поесть. Все люди делят трапезу, даже во время джихада. Когда ты ел в последний раз?
Аль-Фарух задумался, поджав губы.
— Точно не помню, но очень давно.
Синклер встал.
— Я оставил моего коня — твоего коня — осёдланным на солнце, и он, должно быть, страдает. Если я приведу его сюда, к тебе, ты поможешь его расседлать? Трудно расстегнуть подпругу одной рукой.
— Помогу, если ты подведёшь его достаточно близко, чтобы я мог до него дотянуться.
Некоторое время спустя коня расседлали и сняли с него седельные сумы. Синклер уселся на седло, которое положил на пол маленького укрытия в скалах, пошарил в мешке с едой и достал большой ломоть сушёного мяса и маленький острый нож. Он кинул сперва мясо, а потом и нож удивлённому мусульманину, который ловко подхватил нож за рукоятку.
— У тебя две руки, и ты нарежешь мясо лучше меня. Порежь его, пока я займусь остальным.
Мусульманин без слов принялся отсекать ломтики от твёрдого куска, в то время как Синклер доставал из седельной сумки сушёные смоквы, финики и хлеб для обоих.
Они поели в вежливом и, как ни странно, дружелюбном молчании. Каждый был погружён в свои мысли. Синклер размышлял о необычных обстоятельствах, благодаря которым он мирно делит трапезу с врагом, хотя в другой ситуации сарацин непременно попытался бы его убить.
«Интересно, — мимолётно подумал Синклер, — не о том же размышляет и мой сотрапезник?»
Но потом мысли рыцаря обратились к завуалированной угрозе, с которой аль-Фарух поминал орден Храма.
По правде сказать, Синклер понятия не имел, есть ли смысл скрывать свою принадлежность к тамплиерам и своё знание арабского языка, но ему казалось, что он поступает правильно. Возможно, сарацину не понравилось бы, что Синклер — храмовник, но это не главное. Мессир Александр Синклер был не простым тамплиером, и ему впрямь было что скрывать.
Синклер являлся высокопоставленным членом тайного братства Сиона. Это секретное общество
