подобной проверки комсоргам так и так не избежать. Обязательно прошерстят. Вот только закавыка в том, что шерстить будут мягко, нежели было бы, если бы я сейчас тут исполнил небольшое шоу. «Хны… Хны… Хны… Они не хотели меня принимать, потому что я песню написал про Вас и сказал, что партия наш рулевой!»
От таких предположений, на тему: «Что бы было?», по спине побежали мурашки и меня аж передёрнуло.
Леонид Ильич же, тем временем, продолжал, совершенно расстроено:
– Саша, ну как же не до этого тебе было, гхм? Ты что?! Комсомол – это же прямой путь в партию. Или ты не понимаешь этого?
– Понимаю, конечно. И обязательно собираюсь просить, чтобы меня приняли в их ряды, но лишь по достижении восемнадцатилетнего возраста.
– Почему?
– Хочу принять этот выбор по достижении совершеннолетия, – пояснил я, всё ещё отгоняя в голове призраки большой чистки.
– Не понятно, гхм… Зачем ждать, если можно вступить сейчас? – недовольно произнёс хозяин дома.
– Потому что хочу, чтобы в дальнейшем никто не смог упрекнуть меня, что в комсомол я вступил по принуждению иили из-за того, что без этого вступление дальнейшего продвижения по карьерной лестнице не будет.
– И кто ж тебя, гхм, в этом упрекнуть сможет? У нас с четырнадцати лет, гхм, все достойные молодые юноши и девушки, все вступают в комсомол. И никто никого не упрекает!
– У нас да, но вот на Западе, вполне могут, – произнёс я и, видя недовольное лицо собеседника, пояснил: – Понимаете ли, когда человек делает выбор в сознательном возрасте, то и спрос с него как со взрослого человека. Вот взять хотя бы получение водительских прав? Почему их не выдают в четырнадцатилетнем возрасте и при этом разрешают пользоваться дорогами общего пользования? А ответ прост. Потому что человек в 14–16 лет ещё не может осознать всю ответственность, которую он может нести перед обществом. Или другой пример – армия. По идее туда можно набирать с четырнадцати лет, но отчего-то набирают с восемнадцати.
– Это ты, Саша, загнул, гхм. Армия… Четырнадцатилетний пацан, гхм, даже автомат не сможет нормально держать, – заметно смягчился Генсек, а потом, будто бы что-то вспомнив, неопределённо покрутил кистью руки и добавил: – Конечно, на войне всякое бывало. И мальчишки, с девчонками даже, гхм, в таком возрасте героически сражались. Но, – он покачал указательным пальцем, – это была война. А сейчас войны нет, гхм. Поэтому все условия для спокойной жизни советских граждан, гхм, и в том числе молодёжи, гхм, у нас уже созданы. Так что ты это своё сравнение, гхм, не к месту привёл. Что же касается вождения, гхм, то в столь юном возрасте разрешать это никак нельзя, гхм, – опасно. Как ему доверить руль, если он ещё только-только из детства вышел. Он ещё не совсем, гхм, сформировавшаяся личность. У него, гхм, ещё молоко на губах не обсохло, а ты ему руль.
– Я полностью с Вами согласен, Леонид Ильич. Вот и я говорю, что рано с четырнадцати лет принимать в комсомол, – перефразировал я вторую часть фразы собеседника и, видя, что тот не сразу понял, что я только что сказал, продолжил: – Вступление в комсомол, тоже очень ответственное дело, причём, как для общества, так и для человека. Он должен стать личностью. Подрасти. И уже только потом… Так что нельзя туда принимать тех, у кого ещё молоко на губах не обсохло.
– Так во сколько ж принимать-то прикажешь, гхм? В тридцать? Или в сто? – недовольно буркнул Генсек.
– Хотя бы в восемнадцать, – ответил отважный безголовый пионер и добавил: – И, кстати говоря, это действо можно совместить с призывом в армию. Вот там прям в военкоматах и принимать.
– Э-э, гхм, – удивлённо посмотрел на меня Леонид Ильич и надолго задумался.
Глава 9
Я сидел, отрешившись от всего, и изучал стоящий на столе фарфоровый чайник с компотом внутри и замысловатым рисунком снаружи, и раздумывал над тем, каким образом мне теперь построить разговор, чтобы слезть с крайне опасной для меня и, скорее всего, для окружающих темы.
Хозяин дома же, тем временем, ожил, вновь пристально посмотрел на меня и, не спеша, но с ноткой стали в голосе, сказал:
– Это, Саша, гхм, не нам с тобой решать. Есть постановление комсомольской организации, что в её ряды вступают с четырнадцати, гхм, лет, так что наше с тобой дело, это постановление выполнять. А то, понимаешь, если каждый будет делать что хочет, гхм, то в стране порядка не будет. Так что не надо разговоров, переговори со своей первичной ячейкой, гхм, и вступай. Понял меня?
– Да, – кивнул я, точно поняв, что мои, архилогичные, доводы не были учтены моим собеседником.
– Ну, а твою идею, гхм, я Пастухову, сообщу. Что-то в этом здравое есть. Пусть подумают там, – хмыкнул Брежнев и, как бы вслух размышляя, добавил: – Но странно это будет выглядеть – семнадцатилетняя дылда, гхм, а всё ещё ходит в пионерском галстуке.
Я не стал говорить, что странно это будет выглядеть только первые пять-десять лет. Потом же это станет обыденностью, и все будут это считать за норму.
А вообще, по большому счёту, я абсолютно не упирался против вступления в ряды ВЛКСМ. В прошлой жизни, в конце концов, я ж вступил туда, и ничего в этом такого необычного или страшного не было. Был такой же комсомолец, как и миллионы других. Единственное, что выбешивало, так это постоянные собрания по поводу и без. То международную обстановку обсудить, то кого-то осудить и отчитать, то эти копеечные взносы отдавать, когда на пиво не хватает. А так, лично для меня, вступление было нормально. Комсомол, да и комсомол. Ведь, в его рядах была, если не вся молодежь СССР тех лет, то, как минимум, не малая её часть. И практически вся эта часть находилась в рядах ВЛКСМ, в равных условиях. Гм… Ну ладно, тут, я несколько кривлю душой, говоря о равенстве, ибо всегда находился тот, кто был равнее даже самых равных. Однако сути это не меняет, основная масса комсомольцев была одинаково равна в своих правах и обязанностях. Ведь сейчас, в 1978-м году, в комсомоле состоит
