же рассказывал вам, как ужасно они со мной обошлись, когда я вышел из…
Здесь он осекся и через мгновение добавил:
– Когда вернулся после отлучки. А потом вы помогли мне осознать, что это родители плохо обращались со мной в детстве, из-за чего я и стал таким, какой есть. Они, понятное дело, сами не знали, что творят, но вины с них это никоим образом не снимает. Я их действительно виню. Только их и больше никого. Я прожил паршивую жизнь.
Жаб смахнул горькие слезы гнева.
– Так нечестно, – сказал он, – нечестно, и все.
И разрыдался.
Цапля сидела, не двигаясь с места и даже не пытаясь подвинуть ему пачку салфеток. Всего лишь сидела – не более того. А когда наконец заговорила, какие-то нотки в ее голосе заставили пациента навострить уши.
– Вот что, Жаб, вы вышли на перепутье дорог и возврата для вас уже нет. По какому пути вы хотите пойти?
– Не могу сказать, что я вас понял, – сказал Жаб, вытирая глаза, – по-вашему, я должен сделать какой-то выбор, да?
– Верно, – ответила Цапля. – И сводится он к следующему: сколько еще вы будете винить в собственных несчастьях других?
– Альтернатива вам прекрасно известна! – недовольно воскликнул Жаб. – Вы хотите, чтобы я во всем обвинял себя. Не дождетесь!
– А я вам ничего такого и не предлагаю, – сказала на это Цапля, – привычку обвинять породило ваше эго-состояние ребенка, в вашем случае, пожалуй, любимое. Но какой адекватный ответ вы могли бы дать в эго-состоянии взрослого?
Жаб попытался собрать в кучу мысли и, хотя его раздирали самые противоречивые чувства, подсознательно знал, что сейчас ему предстоит узнать о себе что-то чрезвычайно важное.
– Честно говоря, я даже не знаю, – сказал он.
– Может, вместо того, чтобы постоянно обвинять, пора взять на себя ответственность?
Они опять надолго умолкли.
– Не уверен, что могу до конца проследить за вашей мыслью, – едва слышно произнес наконец Жаб. – Вы хотите сказать, что я должен взять на себя ответственность за собственные решения и поступки?
– И за чувства тоже, – добавила Цапля. – Это, конечно, очень трудно, но именно так поступают настоящие взрослые. И заметьте, по сравнению с привычкой обвинять других в этом случае вы получаете значительное преимущество.
– И какое же? – спросил Жаб.
– У вас появится возможность со всем этим что-то делать. Решив за себя отвечать, вы понимаете, что все в вашей власти. И как следствие, осознаете, что можете изменить не только ситуацию, но и себя, что гораздо важнее.
– А как же тогда мои родители? – спросил пациент. – С ними-то что делать? Как мне взять над ними реванш?
– Они у вас живы?
– Нет, – ответил Жаб, – с некоторых пор уже лежат в могиле.
– В таком случае вам остается только одно, – произнесла Цапля.
– Что вы имеете в виду? – с тревогой в голосе спросил пациент.
– Простить их, – выдержав паузу, ответила Цапля.
Жаб открыл рот, чтобы заговорить. Хотел спросить, с какой стати ему их прощать, если они сделали его жизнь такой презренной. Почему бы ему им не отомстить, доставив такую же боль, какую они в свое время доставили ему? Его охватила злоба – как на Цаплю, так и на собственных родителей, которые в его сознании слились в один сплошной объект ненависти. До него дошло, что еще немного, и он взорвется приступом ярости, которая, если выпустить ее наружу, нанесет непоправимый вред. Может, даже кого-то убьет. У него в груди в бешеном ритме колотилось сердце, стало невыносимо жарко. Но этот неистовый гнев стал привычно испаряться, уступая место усталости и печали.
Сознавала ли Цапля эмоциональное смятение Жаба, сказать очень трудно.
– На сегодня, думаю, нам лучше закончить, – после некоторой паузы сказала она и проводила пациента до двери.
У порога тот повернулся к ней и спросил:
– Скажите, Цапля, вы действительно питаете ко мне интерес?
– Вот уж странный вопрос! – ответила психотерапевт. – Конечно, питаю, и самый что ни на есть неподдельный, пытаясь постичь все, что с вами произошло, доведя до нынешнего состояния.
– Это-то я знаю, – продолжал Жаб, – но вы понимаете, через что мне пришлось пройти? Можете осмыслить всю мою жизнь в целом?
– Если формулировать вопрос подобным образом, то думаю, что нет, – ответила Цапля, – я знаю лишь некоторые ее фрагменты, особенно из детства. Но история с начала до конца остается для меня загадкой. Вы сами не хотите мне ее поведать?
– Хочу, – ответил Жаб, – и даже очень. Мне хотелось бы рассказать вам ее до последней мелочи, притом что раньше никогда ее никому не доверял. В ней нет ничего особенного. По сути, она даже банальна. Я лишь хотел бы поделиться с кем-нибудь всем, что со мной когда-либо случалось. Один-единственный раз. Чтобы вы поняли.
– Отлично, – сказала на это Цапля, – давайте тогда займемся этим через неделю, когда у нас будет следующий сеанс. Выступив в роли рассказчика, вы поведаете мне «Подлинную историю Жаба». Ну как, договорились?
– Спасибо, – ответил Жаб, – и до свидания.
Пройдя по дорожке и выйдя в ворота, он стал планировать, что говорить.
12. Подлинная история Жаба Теофилия
Неделю спустя Жаб сидел напротив Цапли, сгорая от желания начать свой рассказ. И чувствовал себя при этом довольно взволнованным, прекрасно понимая, что у него никогда еще не было возможности поделиться историей всей своей жизни с внимательным слушателем.
– С чего мне лучше начать? – спросил он.
– Да с чего угодно, – ответила Цапля.
– Ну хорошо. В моих самых ранних воспоминаниях я сижу под зонтом на песке и печалюсь. В отпуск мы всегда уезжали в Корнуолл, где у нас был большой мрачный дом, называемый «Мшистой Террасой». Подниматься туда надо было по лестнице, из него открывался великолепный вид на гавань. Но меня там неизменно одолевала печаль. Отец приезжал к нам только в выходные и я, как единственный ребенок, оставался наедине с няней и мамой, которая всегда была так занята, что мне то и дело приходилось проводить время одному – и тосковать.
– А остальные члены семьи? – спросила Цапля.
– Если начинать с самого начала, то первым делом я хотел бы упомянуть Корнелия, моего деда по отцовской линии. Именно он основал пивоварню «Старое аббатство», работающую по сей день. К несчастью, сегодня она принадлежит Национальной пивной компании и занимается производством светлых сортов. Брр!
Мне кажется, он был типичным представителем своего поколения: по-отечески относился к своему персоналу и без конца читал мораль членам семьи. Отец рассказывал, что в те времена все получали каждый день в обед пару пинт пива и индейку на
