— Возможно, я уже бы смог выйти в море, — начал Феликс, но уже без прежней настойчивости. Аргументы матери постепенно перевешивали мальчишечье упрямство.
— Даже не думай об этом! — резко сказала мать. — Твой первый выход в море из мятежного Флиссингена может стать последним. И от тебя здесь ничего не будет зависеть. Я запрещаю, и на этом покончим!
Феликс некоторое время поразмыслил, не желая сразу признавать поражение, но на него подействовало и в самом деле то, что глупее глупого в первый раз в жизни, выйдя в море, пойти ко дну вместе с кораблем, изрешеченным пушками испанского галеона, так ничего не узнав о мореходном деле, не подобравшись и близко к управлению «Меркурием». К тому же учеба в латинской школе надоела юному ван Бролину. Он не находил удовольствия ни в геометрии, ни в чтении философов и богословов, лишь «Жизнеописания» Плутарха еще завладевали его воображением, кое-как примиряя со школьной тоской. В этом Феликс разительно отличался от Габриэля Симонса, который каждую ночь при свете тайно унесенной в свою комнатку свечи читал то «Метаморфозы» Овидия, то «Сатирикон» Петрония, то «Записки о Галльской войне» Цезаря, а совсем недавно, желая разделить с кем-нибудь свой восторг и возбуждение, даже позвал ван Бролина и полночи зачитывал другу отрывки из апулеевского «Золотого Осла». Метаморфы, мать и сын, конечно, знали о страсти воспитанника к чтению, и на его фоне оба осознавали, что по части учености Феликс ван Бролин вряд ли когда-либо займет место среди лучших школяров.
Еще Феликсу понравилось, что, став пажом в доме де Линь, ему представится возможность научиться верховой езде и владению шпагой. В своих снах, по-прежнему кровавых, но нисколько не мучительных, он временами видел себя на поле боя, проливающим вражескую кровь. Последний год он, принимая Темный лик, уже охотился отдельно от матери — как принято у всех подросших представителей кошачьих.
— Расскажи мне про этого мальчишку, Ламораля, — попросил Феликс, взглянув задумчиво на мать. — Он, случаем, не намачивает простыней ночами?
Глава VII,
в которой Кунц Гакке преследует оборотней и сражается с ними, а Феликс ван Бролин играет в войну и общается с вельможами.
Тело ребенка было буквально разорвано на части. Причем некоторых частей недоставало. Крестьяне, в северных провинциях встречавшие инквизиторов насуплено и недружелюбно, здесь видели в святых отцах надежду на справедливость, и готовы были помогать. Однако полезных сведений от них почти не поступало. Никто не видел нападавшего, не слышал криков. Сын одного из крестьян, игравший с другом, впоследствии растерзанным, потерял, видимо, от ужаса дар речи, и его старался привести в чувство отец Бертрам.
Кунц Гакке пытался найти какие-то следы вокруг места преступления, но бестолковые селяне вытоптали снег, и о такой роскошной улике, как два года назад в монастыре целестинцев близ Антверпена, можно было только мечтать. Тогда, правда, не произошло и преступления, поэтому расследования, как такового, не получилось, тем более, никто не был схвачен. Просто в копилку сведений трибунала попали загадочные факты, а станут они подмогой в дальнейшем, или нет, уверенности никакой не было.
Но сейчас, по крайней мере, преступление было налицо, да не одно: разорванные зверем люди начали появляться полгода назад, причем убийца вроде бы выкладывал ими цепочку по дороге из Антверпена в Монс.
— Ваша милость! Святой отец! — немолодой бородатый староста подталкивал к инквизитору одного из своих селян, узколицего мужичонку в грязноватом тулупе и с топором за поясом. — Вот, говорит, следы нашел.
— Волки там, — рукой безымянный крестьянин указывал направление вглубь леса, — покажу, святой отец, ежели на то ваша воля.
Инквизитор дал знак фамильяру Энрике следовать за ним, и сам двинулся вслед за мужчинами, вызвавшимися проводить следователя Священного Трибунала. Снег под ногами то исчезал, то снова появлялся, причем, по мере углубления в лес, во все возрастающем количестве. Кунц сообразил, что если у деревни хищник или хищники могли обходить снежные островки, то в лесу это уже было неосуществимо.
— Действительно, похоже на волков, — Кунц прекрасно видел следы лап и когтей. Зверей было не менее четырех.
— Один хромой промеж ними, — сказал узколицый селянин. — Глядите, след лапы покалеченной. Он старается вес на нее не переносить, еле отпечатывается лапа-то. Приметная, видать.
— Куда ведет след? — спросил Кунц Гакке. — Не проследили?
— До леса его светлости Филиппа де Линя, — ответил селянин. — Туда я один не ходок — вздернут егеря и разбираться на станут, решат, я промышлять в евонных лесах вознамерился.
— Что ж они, не люди, егеря-то? — презрительно бросил Кунц. — Поведал бы им, что детишек губят по-звериному, небось, и пустили бы тебя в тот лес.
— Что детишки, — пожал плечами узколицый, скривив рот, — мальцы кожную зиму, как мухи, мрут. Эка невидаль — одним больше, одним меньше.
— Почтительней будь! — прикрикнул на земляка запыхавшийся староста, изо рта у которого валил пар. — Энто все ж детская душа, которую мы не оборонили. Святые отцы помочь приехали, а ты вот как! Не серчайте на дурня, ваша милость, у его жена с младенчиком об энтой зиме померли.
— Выделите ему коня, — приказал инквизитор, кивнув на объяснения старосты. — Выезжаем втроем, прямо сейчас, пока еще до темноты есть время.
Коня — не коня, а крепкого мула у кого-то из общины взяли, и теперь узколицый проводник ехал на нем, а Кунц и Энрике на своих добрых верховых — следом. Волки, казалось, задались целью усложнить преследование всевозможными способами. След сначала завел в глубокий овраг, потом в густой ельник, спустился в яр и, наконец, привел к замерзшему озерцу, на которое лошадям ступать было рискованно. Энрике спешился и, связав поводья мула и коней, двинулся в обход озера, а Кунц пошел вслед за проводником напрямик. На противоположном берегу волчьи следы очень скоро обнаружились, но узколицый селянин остановился, пройдя по ним не более пятидесяти туазов.
— Слышишь, святой отец?
— Что это? — в отдалении вроде бы слышалась непонятная возня, и вдруг, ее прорезал человеческий крик, наполненный ужасом.
— Тварь! — Кунц растянулся на снегу, едва уклонившись от широкого замаха топора. Узколицый наступал, легко играя смертоносным оружием. Следующий удар инквизитор остановил гардой наполовину выдвинутой шпаги, но от этого сломавшийся клинок остался в ножнах, а противник совсем уверовал в легкую победу.
— Мастер Иоханн велел тебе кланяться! — крикнул он, занося топор для решительного удара. Было весьма поучительно наблюдать на то, как рот нападающего селянина еще выговаривает победную фразу, в то время как его глаза округляются, узрев пистолет, который Кунц Гакке наконец-то достал из-под плаща.
Торопливо, стоя на колене, инквизитор перезарядил оружие, предусмотрительно вытащенное из седельной кобуры и взятое с собой, потом схватил топор и побежал в ту сторону, откуда прозвучал крик. Выстрел оцарапал его плечо, но Кунц даже не обратил на это внимания. Двое голых мужчин и двое волков неслись на него. Меткий выстрел Кунца отбросил прыгнувшего хищника, инквизитор, бросив пистолет, в развороте зарубил топором человека, пытавшегося ткнуть в него шпагой, и кинжалом пронзил третьего, в руке у которого дымился разряженный пистолет Энрике.
— Иоханн! Стой, тварь! — закричал Кунц вслед последнему волку, который удирал в лес, заметно прихрамывая. Тот, однако, даже не обернулся и вскоре исчез среди деревьев. Тело Энрике со следами рваных ран лежало рядом с загрызенными лошадьми и мулом.
Шпага тоже оказалась ненадолго трофеем оборотней: кастилец даже не успел ее обнажить, занятый лошадьми, когда волки неожиданно набросились на него. Кунц бережно вложил шпагу своего фамильяра в ножны, потом закрыл ему глаза и прочел молитву. Зарядив оба пистолета, Кунц Гакке отцепил от перевязи свое сломанное оружие, пристегнул на его место шпагу Энрике и двинулся по следу хромого волка.
* * *
Иоханн де Тилли был старше Феликса на те же два года, на которые тот превосходил десятилетнего Ламораля де Линя. Если в обычные будни замка Белёй Ламораль, освобождаясь от занятий с домашними преподавателями, видел в юном ван Бролине старшего товарища по играм, то в дни визитов семьи графа Тилли пухленький наследник де Линь бегал за Иоханном, как собачонка за хозяином.
Сам Феликс тоже волей-неволей попадал под обаяние этого энергичного, порывистого юноши, который, будучи старшим, одновременно казался прирожденным лидером мальчишеских забав. Как и Феликс, Иоханн в прошедшем году распрощался со школой, и теперь выбирал между военной и духовной карьерой. Де Тилли были одним из старейших аристократических семейств католической Фландрии, и понятно, что в играх Иоханн изображал герцога Альбу, строя крестьянских мальчишек в подобие знаменитой терции, а Ламораль был его адъютантом и заместителем. Соответственно, Феликсу приходилось изображать командующего протестантской армией, он в шляпе с желтым пером (оранжевого не нашлось) старался командовать крестьянскими увальнями, представляя себя графом Людвигом Нассау, которого когда-то видел вблизи.
