без особых осложнений…
— Сколько еще «если»? — Гюльнара сунула руки в карманы джинсов.
— Сколько возникнет… — бросила сестра и, усевшись за стол, раскрыла какой-то журнал и что-то стала писать.
— Можно поговорить с врачом? — спросила Гюльнара.
— Нет.
— Почему?
— Он спит.
— Послушайте! — взорвалась Гюльнара.
— Если бы он понадобился больному, его бы разбудили, — не поднимая головы, спокойно сказала сестра.
Резко повернувшись, Гюльнара вышла из приемного покоя. Она дрожала от возбуждения.
— Какая дрянь… — прошептала Гюльнара, когда Караш усаживался рядом.
— Почему? — пожал плечами Караш.
Она резко повернулась к нему.
— Почему?!
— Угу, — кивнул Караш и тронул машину.
— Бездушные, грубые люди! Спать на дежурстве!
— Бездушные к нам.
— Конечно.
— А мы не бездушны, не грубы?! А? — Тонкая улыбка тронула губы Караша.
— Чем?
— Лезем, пристаем к ним в ночь, за полночь, спозаранку…
— Мы волнуемся, переживаем, а они…
— Они работают, лечат.
— Спят. Просто спят на дежурстве.
— Я предпочел бы, чтобы мой врач подошел ко мне со сна, чем с дурной головой от бессонницы. И спят наверняка не все. Те, кому не нужно спать, не спят. Да и мы не беспрерывно волнуемся за близких и знакомых. И ты, Гюльнара, рассердилась на сестру и врача не из-за Алты.
— Ну знаешь…
— Ведь ты не звонила в больницу ночью…
— Это несправедливо! — воскликнула Гюльнара, но в голосе своем, в том, как она произнесла это «несправедливо», Гюльнара не ощутила уверенности. Восклицание прозвучало скорее просьбой о пощаде за ее слишком требовательное отношение к другим и поблажки себе.
— Давай бросим, Салахова, этот разговор, — сказал Караш.
— Уже «Салахова»…
— Да, «Салахова». Когда я говорю «Гюльнара», у меня не хватает духу выложить все, что я думаю о геологе Салаховой.
— Так было всегда или только теперь? — не сдержалась, чтобы не кольнуть, Гюльнара.
— Раньше я не задумывался об этом, — просто, словно не уловив подоплеки вопроса, ответил Караш.
— Почему?
— Не было причин.
С неба послышался глухой, но по мере нарастания становившийся все звонче стрекот. В стороне пролетел вертолет и приземлился около больницы.
— Наконец-то… — проговорил Караш.
— Ты никогда не видел грифонов?
— Нет, Гюльнара, не видел.
— Я тоже. — Ей захотелось признаться, что она очень боится, но она заставила себя замолчать. Однако не утерпела: — Очень я боюсь…
— Когда ты так говоришь, Гюльнара, тебя можно называть по имени.
— А когда нельзя?
— Когда ты говоришь и думаешь, забаррикадировавшись инструкциями, предписаниями. Они не страховой полис на все несчастные случаи.
— Инструкции написаны для того, чтобы их выполняли.
— Совершенно верно, Салахова. Но каждая инструкция выработана уже после случая. На случай повторения случая. Однако нельзя даже предположить, что все возможные случайности перечислены и предусмотрены инструкциями.
— Но кто-то же должен отвечать за аварию! Разве не так?
— Так, — улыбнулся Караш. — Так-то так, но все же однако же…
— Всякая авария происходит потому, что совершено грубое нарушение правил, — обернувшись к Иомудскому и стуча кулачком по коленке, настаивала Гюльнара.
— Ты, Салахова, со своей стороны, можешь утверждать, что нарушения не было.
— Твердо, товарищ Иомудский.
— Завидная уверенность… Ты даже можешь утверждать, что знаешь, каково давление в данном пласте на глубине четырех тысяч метров.
— Ничего не случается вдруг, — вспыхнула Гюльнара. — Всегда есть предвестники опасности.
— Когда люди знают: наблюдаемые явления — предвестники. Хотя… хотя попробуй определи, что чему предшествует… гром молнии или молния грому.
— Ну, знаешь, Караш! — рассмеялась Гюльнара.
— Очевидное и истинное — вещи разные. Ты слышишь треск разрываемой материи. Треск — следует, сопутствует или предшествует разрыву? И что ощущают змеи, собаки, кошки, птицы, наконец, когда в земной коре возникают напряжения, предшествующие разрыву, смещению пластов в коре — землетрясениям.
Произнеся это, Караш замолчал. Некоторое время они ехали не разговаривая. Неожиданно Гюльнара с горечью спросила:
— Судя по тону, мне остается спросить: женщина — участковый геолог — следует, сопутствует или предшествует аварии на буровой?
От неожиданности Караш снял ноги с педали сцепления и акселератора и резко повернулся к Салаховой.
Машина остановилась. Мотор заглох.
— В старину говорили: язык из-под яшмака больно жжет… — проговорил наконец Караш и хотел было завести мотор, оставив без ответа нелепый выпад Гюльнары. Но тут он заметил впереди санитарную машину, мчавшуюся им навстречу. — Опять что-то случилось на буровой. Идет «скорая помощь».
Гюльнара поднялась и вцепилась рукой в верх смотрового стекла.
— Ничего там не случилось, — неожиданно сказала она. — Прилетел Субботин-старший. Ему что-то понадобилось в поселке, вот он и погнал «скорую».
— Оттуда недавно ушел вертолет.
— Значит, решение послать кого-то зачем-то в поселок пришло на пять минут позже. После того как улетел вертолет. Как будто ты не знаешь Михаила Никифоровича. У него «хочу» и «могу» — синонимы. Завидный характерец.
— Однако ты не очень жалуешь Субботина-старшего.
— Ничего ты не понимаешь, Караш. Ни-че-го. Как есть… Мне до чертиков тошно. Выть хочется. И я сейчас всего и кругом боюсь. Боюсь за Алексея, за себя… — и Гюльнара махнула рукой. — А!
— Почему ты думаешь, что на буровой ничего уже не может случиться?
— Нет буровой. И машина ползет еле-еле.
Караш пригляделся и не мог не согласиться с Гюльнарой. Поравнявшись с ними, «скорая» остановилась, и из кабины вышел шофер.
— Что у вас стряслось?
Из санитарной машины вылез Саша. Он, прищурившись, оглядел Гюльнару, Караша, потом сказал:
— Ваши ребята, Караш, уже подъехали. И ждут.
— Очень большой грифон? — неожиданно для себя спросила Гюльнара. Ей совсем не хотелось спрашивать об этом у Саши. Но, спросив, Гюльнара тут же выругала себя втихомолку.
А Саша глядел на нее, посмеиваясь. Он видел по глазам Гюльнары, как та боялась грифона. И еще он считал: Гюльнара боится грифона, потому что грифон поглотил буровую Алексея Субботина. Поэтому в ответ на вопрос Гюльнары, большой ли грифон, Саша сказал:
— Вы, Гюльнара Курбановна, видели петродворецкие фонтаны? Тогда и фонтан «Самсон» видели. — Саша улыбнулся шире, потому что Салахова лишь кивала на каждый его вопрос и смотрела на него, словно Ахметов вещал откровение. — Так вот грифон бьет в десять раз выше фонтана «Самсон», и струя его в десять раз шире чаши фонтана. А сверху над столбом воды пляшет пламя, которое выше Петровского дворца. Вот и все.
— Зачем ты так? — с укоризной сказал Караш.
— Чтобы Гюльнара Курбановна не испугалась грифона, когда его увидит, — сказал Саша и пошел к машине. Открыв дверцу, он добавил: — Лучше всего начать смотреть на грифон издали. Вон с того бархана. Оттуда он кажется игрушечным.
Ахметов хлопнул дверцей, и машины разъехались.
Голубая прогалина на небе распускалась все шире и шире, становилось теплее, начало парить, и воздух над барханами задрожал, заструился, а отдаленные верхушки зеркально засияли;
