умиление. Видя ужасное замешательство Дагобера, она захотела ему помочь и сказала маршалу ласковым и взволнованным голосом:
— Господин маршал… я Адриенна де Кардовилль, родственница… ваших… прелестных детей…
Пьер Симон с живостью обернулся. Ослепительная красота Адриенны не меньше ее слов поразила маршала… Он пробормотал в смущении:
— Вы… мадемуазель… вы… родственница… моих детей?
Он подчеркнул последние слова, с удивлением глядя на Дагобера.
— Да… маршал… ваших детей, — поспешила заговорить Адриенна, — прелестных сестер-близнецов!
— Сестры-близнецы! — прервал Адриенну Симон с порывом невыразимой радости. — Две девочки вместо одной! Как должна быть счастлива их мать! — Затем он прибавил, обращаясь к Адриенне: — Простите меня, мадемуазель, за невежливость… я и не поблагодарил вас за такое известие… Но вы поймете… семнадцать лет я не видал жену… Приехал. Оказывается, моей любви ждут три, а не два дорогих существа… Умоляю вас, мадемуазель, скажите, как я могу отблагодарить вас? Вы наша родственница? Значит, я у вас?.. Моя жена, мои дети тоже здесь?.. Вы боитесь, как бы им не повредило мое неожиданное появление? Да? Это так? Хорошо… я подожду… Но я уверен, что вы так же добры, как и хороши… пощадите же мое нетерпение… Подготовьте их… всех троих… к свиданию со мной!
Дагобер, все более и более волнуясь, дрожал, как лист, и избегал взоров маршала. Адриенна также опустила глаза, ничего не отвечая. Ее сердце разрывалось при мысли о жестоком ударе, который приходилось нанести маршалу. Тот, наконец, заметил их смущение. Его изумление перешло в тревогу, и он воскликнул:
— Дагобер! ты что-то от меня скрываешь?
— Генерал, — бормотал солдат, — я право… я… я…
— Мадемуазель! — воскликнул Пьер Симон. — Умоляю вас… сжальтесь… скажите мне всю правду… Моя тревога ужасна… Ко мне возвращается прежний страх… Что случилось? Мои дочери… моя жена… здоровы ли они? Не подвергаются ли они какой опасности? Говорите же, говорите!
— Ваши дочери немножко утомились после долгого путешествия, — сказала Адриенна, — но их состояние не вызывает беспокойства…
— Боже!.. значит, в опасности моя жена?
— Соберитесь с мужеством! — печально проговорила мадемуазель де Кардовилль. — Увы! вам приходится искать утешения только в любви двух ангелов, которые у вас остались!
— Генерал! — тихо и твердо произнес Дагобер. — Я вернулся из Сибири… один… с вашими дочерьми…
— А их мать? мать? — раздирающим голосом вскрикнул Пьер Симон.
— Мы выехали в путь с сиротами на другой день после ее смерти! — отвечал солдат.
— Умерла! — с мрачным отчаянием повторил маршал, — умерла!
Ответом ему было гробовое молчание.
При этом неожиданном ударе маршал пошатнулся, схватился за спинку кресла и упал на него, закрыв лицо руками. Несколько минут ничего не было слышно, кроме заглушаемых рыданий. Мало того, что Пьер Симон до безумия любил жену, но среди всех тяжелых и ужасных испытаний его всегда поддерживала надежда, что наконец-то он будет вознагражден за все. Пьер Симон был фаталист, как все люди с нежной душой, и твердо верил, что застанет в живых и жену и ребенка, что его ждет двойное счастье, что судьба у него в долгу и уплатит ему с лихвой.
В отличие от тех людей, которых привычка к несчастью делает менее требовательными, Пьер Симон рассчитывал, что его будущее счастье должно быть по крайней мере равносильно невзгодам, испытанным им до этих пор… А для счастья ему были необходимы жена и ребенок, без которых оно было немыслимо. Если бы жена пережила детей, она бы так же не могла их ему заменить, как не заменяли они свою мать. Что это было — слабость или ненасытная жадность сердца? Мы не можем этого объяснить, но последствия такой неутолимой, горькой печали сильно повлияют в дальнейшем на судьбу маршала Симона.
Адриенна и Дагобер отнеслись со всем уважением к страшному горю маршала. Облегчив душу потоком горьких слез, он поднял наконец мужественную голову, провел рукой по покрасневшим глазам, встал и, обращаясь к Адриенне, сказал:
— Простите меня… я не мог справиться с первым порывом отчаяния… Позвольте мне удалиться… Мне надо поговорить со старым другом о горьких подробностях последних минут жены… Будьте добры… проводите меня к дочерям… к моим бедным сиротам!
И голос маршала снова задрожал от волнения.
— Господин маршал, — сказала Адриенна, — мы ждали сюда ваших милых девочек… К несчастью, наши ожидания не сбылись…
Пьер Симон взглянул на молодую девушку молча, как бы не понимая смысла ее слов.
— Но успокойтесь, — продолжала она, — отчаиваться еще рано…
— Отчаиваться? — машинально повторил маршал, переводя взоры с мадемуазель де Кардовилль на Дагобера. — Отчаиваться? Но почему?
— Оттого, что вы не сможете увидеть ваших дочерей, — сказала Адриенна. — Ваше присутствие позволит вам, как отцу… скорее отыскать их.
— Отыскать? — воскликнул маршал. — Разве моих дочерей здесь нет?
— Нет, сударь, — призналась наконец м-ль де Кардовилль. — Их похитили у этого преданного, превосходного человека, привезшего их из Сибири, и скрыли в монастыре…
— Несчастный! — закричал маршал, страшный в своем гневе, угрожающе приближаясь к Дагоберу. — Ты мне ответишь за все…
— О, не обвиняйте его! — воскликнула Адриенна.
— Генерал! — твердым голосом, но с грустной покорностью начал солдат. — Я заслужил ваш гнев… вина моя: мне пришлось покинуть Париж и поручить детей своей жене. Духовник задурил ей голову, убедив ее, что вашим дочерям будет лучше в монастыре, чем у нас. Она поверила и отпустила их. Теперь в монастыре говорят, что не знают, где они, вот вам вся правда… Делайте со мной, что хотите… мне остается терпеть и молчать.
— Но это гнусно! — воскликнул Симон, указывая на Дагобера жестом горестного негодования. — Кому же можно довериться… если этот… если и он обманул…
— Ах! господин маршал! не обвиняйте же его! — воскликнула Адриенна. — Не верьте: он рисковал и жизнью и честью, чтобы вырвать ваших детей из монастыря… и не ему одному не удалось ничего сделать. Вот сейчас еще следователь, человек большого ума, облеченный властью… и он ничего не мог сделать. Его твердость в разговоре с настоятельницей, тщательный обыск всего монастыря ничего не дали. До сих пор найти этих бедных девочек не удалось.
— Но где же этот монастырь? — вскричал маршал, побледневший от гнева и горя. — Где он? Эти люди, вероятно, не знают, что такое отец, у которого отняли детей?
В то время как маршал произносил эти слова, повернувшись к Дагоберу, в дверь, оставшуюся открытой, вошел Роден. Он вел за руки Розу и Бланш. Услыхав восклицание маршала, иезуит вздрогнул от изумления: он совсем не рассчитывал так кстати явиться перед маршалом Симоном, и дьявольская радость осветила его мрачное лицо.
Мадемуазель де Кардовилль первая увидала пришедших. Она бросилась к Родену, воскликнув:
— Ах, я не ошиблась!..
