Альфонсо вновь был рядом с ними, и говорил он быстро-быстро, с жаром:
— Ну, видите — это же предзнаменованье! Видите, даже судьбе угодно, чтобы вы покинули эти стены. Ведь, сидели же там, запертые… Ведь, даже и не представляли, насколько прекрасен этот день! А теперь вот, стоило вам только увидеть эти небеса, так и запылали любовью очи ваши! И это правильно, правильно: ведь, для великих свершений были вы рождены…
— А как же ты свою Нэдию покинешь? — спросил тут, пронзительно в него вглядываясь, Вэллиат.
— Что, Нэдию?! — тут Альфонсо даже вскрикнул. — …Нэдию, Нэдию…
Он несколько раз повторил это имя, и тут понял, что разлука принесет ему много страдания… раз вспомнив, он уже не мог забыть, не мог подумать, о чем-нибудь ином. Он вспоминал ее облик, голос, а больше чувства — те небывалые чувства, которые переживал он, находясь рядом с нею. Вот проговорил голосом негромким, сбивающимся: «Да, да — действительно!..» — и свет дня стал меркнуть — он страстно, до муки жгучей жаждал увидеть ее, и он знал, что скорее всего, встреча эта принесет боль еще большую, и, все-таки, — он жаждал.
В это же время гонцы разговаривали с Гэллиосом:
— И что же теперь, когда ваше жилище разрушено?..
— Да — мое жилище разрушено, и сделано это с единственной целью, чтобы выманить их под свет небесный, чтобы зажечь в них кровь чистым сиянием этого дня. Я знаю — это звучит дико, но так оно и есть на самом деле. Этот Враг очень силен, хотя я и не знаю, кто он есть, на самом деле…
— Но бы почувствовали, если бы рядом был какой-то иной волшебник.
— И, все же, он или только его воля, была рядом с нами. Я прошу вас об одном: оставьте этих юношей в крепости, а, когда придете в Серую гавань расскажите все Кэрдану-корабелу, он поймет, он приплывет на одной из своих ладьей сюда. Поверьте мне — ради спасения их душ. Пожалуйста — ведь, над ними же проклятье нависло.
— Силой мы их, конечно, не повезем. Однако, ежели они только захотят, то и воспротивится не сможем; ведь — они же люди, они свободны и должны поступать так, как велит им сердце.
— Ну, так что же, Альфонсо? — спрашивал в это время у побледневшего, вздрагивающего брата Вэллиат. — Что у тебя с Нэдией? Опиши-ка мне свои чувства…
Он спрашивал так, потому что ему был интересен этот случай, он казался ему очень интересным, необычайным психологическим явлением; и, думалось ему, что — это только умственно-физическая болезнь этих двоих, но не более того; и вот он хотел услышать подробный отсчет об испытанных переживаниях.
— Что, чувства?! — вскрикнул Альфонсо. — Чувства хочешь услышать, братец ты мой. Они — бури, они… они сильнее, чем этот день, чем весь мир. Они…
У него не хватило сил досказать все до конца, он закашлялся, и вдруг, выразился стихами:
— Где ты, любовь моя, мученье?!Так одиноко без тебя,Мне буря слов, что птичье пенье,И в боли я живу, любя.
Как могут бездны две столкнуться,Как бури голос — голос твой,Но друг без друга не с кем слиться,Ведь буре скучен так покой!
Так проговорил он эти строки, и сделал несколько стремительных шагов к выходу из ущелья; еще немного, и бросился бы, что было сил, обратно, в крепость, дабы только увидеть Нэдию. Но, вот уткнулся лицом, в каменную стену — он даже и не заметил, как это произошло, просто ноги, независимо от его воли, подтолкнули его туда, и вот он уже стоит, вжимается в эту твердь; стоит, содрогаясь всем телом, и вновь видит то, что пришло из вне:
Прямо перед ним был огромный, все пространство занимающий, беспросветно черный глаз ворона, и говорил он: «Почему, почему вы такие слабые?! Почему, я все время вынужден вас поучать?!.. Куда ты побежал?! Ну, хочешь я тебе покажу, что будет с тобою, ежели ты останешься?!..»
И, лучше бы, представились Альфонсо мрачные поля, грязные болота из которых тянулись за ним хохочущие мертвецы — это было принять гораздо легче, нежели то, что он на самом деле увидел: вот он бежит в крепость, вот встречается в Нэдией, вот молит ее о прощении, они мирятся, но потом вновь жуткая ссора, с битьем, с кровью — и вновь мольбы о прощении, и вновь мучительная, до умоисступления ссора, и вновь страстные клятвы — и все это повторяется вновь и вновь, а он чувствует, что, как бы не захотел теперь: все одно — не смог бы избавиться от этого — ему необходимы эти чувства, он как раб их, он не мыслит, как может находится где-то в отдалении от нее, и так проходит несколько мучительных, иссушающих лет — и, наконец, они объясняются в любви, они сочетаются браком, и теперь, связанные его узами, вынуждены терпеть пытку день ото дня — терзать друг друга беспрерывно, и не в силах расстаться. А затем Альфонсо, не выдержав этого отчаянья, начнет пить, и будет пить помногу, проводить в кабаке целые часы; потеряет за кружкой дешевого вина и разум и совесть; будет возвращаться домой, для встречи с Нэдией, которая с каждым днем будет презирать его все больше и больше — возвращаться для нового ора, для новых мучений. В этом застенке, он протянет еще лет десять, а там уж последние силы покинут его, и он спившийся, отупевший, похожий на какую-то грязную скотину, а не на Человека — сдохнет, как в какой-то трясине потонет, и даже пожалеть о загубленной своей жизни не сможет — настолько отупеет…
Такое вот было виденье, и вспыхнуло оно чередою ярких образов, и были они столь правдоподобны, что Альфонсо уверился, что, именно так все и будет. А голос продолжал наговаривать: «Что же теперь?! Еще к ней хочешь?! Остановись, прояви силу воли!..»
Но Альфонсо уже и не требовались эти слова: виденье возымело на него столь сильное действие, что он, отрыл глаза, и бросившись обратно, к братьям своим, темным, мрачным облаком над ними возвышаясь, проговорил:
— Вперед!.. Бежим отсюда — немедленно, чего бы это нам не стоило: бежим, и даже не вздумайте мне перечить! Ради спасения ваших душ от этого болота — вырвемся сегодня, ради…
В это время, подошел Гэллиос, стал увещевать, что бы он остался, и говорил убедительно, и речью этой мог бы убедить даже твердо убежденного, в чем то человека — но человека простого, а Альфонсо вновь и вновь, с ужасом, вспоминал тот ад, который его ожидал, если бы он только остался — и он даже не слушал Гэллиоса — все убеждения старца казались ему ничтожными, он не хотел их принимать, он их попросту выметал…
— Ну, братья мои!.. Как вам сердце велит — так теперь и поступайте.
— Мне сердце ничего не велит — в груди сокращается и кровь разгоняет. — усмехнулся Вэллиат.
— Неужто не видите, что это злая сила гонит вас прочь, в бурю. — проговорил Гэллиос, и в голосе его было волнение. — Вы только вспомните, о чем я вас сегодня поутру просил. В чем вы мне слово дали.
— Не слушайте его! На небо взгляните!..
И что-то такое было в голосе Альфонсо, что заставило трех близнецов задрать головы, и смотрели они на это лазурное око, со зрачком-солнцем, на сверкающий золотистыми крапинками снег, который застал на склонах, так в вышине — и как же кипела их молодецкая кровь! Это была жгучая жажда, это было стремление к бурной деятельности, и каждый захотел поскорее оседлать коня, и мчаться, предводительствуя некой и великой силой!
Не отрывая взора от неба, произнес Вэлломир:
— Да Я чувствую, что мои таланты раскроются там в большей мере, нежели здесь. Пожалуй я почту эту армию Своим присутствием. Таково мое решение.
— Нет, нет… Видел ли ты, чтобы я так вот волновался когда-нибудь? — спрашивал у него Гэллиос — и голос у него действительно был молящий, в глазах слезы блистали.
— А мне никто не указ. Сердца только Своего слушаюсь, и оно ведет Меня к Славе. — произнес Вэлломир торжественным голосом, и, при этом, даже и не взглянул на Гэллиоса.
— Вот-вот — разумное слово! — вскрикнул восторженно Альфонсо. — Я же уже чувствую себя так, будто я юноша… Прочь, прочь мученье прожитых лет!
И вот он слепил снежный комок, и запустил его с такой силой, что он, ударившись о каменные стены, разлетелся, образовав в воздухе золотящееся облачко.
— …Ну, а вы что еще ждете? Над чем размышляете?! Нет — я не могу поверить, что, после такого вы еще сможете бродить изо дня в день среди тех же постылых стен. Вот послушайте:
— Нам в юности даны святые чувства,Когда в груди все бьется и дрожит,И сердце вдруг охватят вихря буйства,Строка за строчкою в стихах бежит.
Весь мир, огромный и прекрасный,И в зимний день весной горит;Не дай то небо, что бы жар тот был напрасный:Ведь этот жар и новый мир и космос сотворит.
Неужто ты, мой друг любимый,В тени, без солнца загниешь,И пламень сердца негасимый,До смерти, в пустоту вберешь?!
Выкрикивая эти стихи, он все вспоминал то виденье, которое пришло к нему, когда он стоял, уткнувшись лицом в камни, и говорил с таким жаром, так искренно! И вот схватил одной рукой Вэллиата, другой — Вэллоса — заглядывал каждому в глаза — спрашивал, что чувствуют они.
