пересечься с траекториями положительных героев, и существуют одновременно во взаимоисключающих состояниях. Их передвижения в пространстве относятся к категории того, что Аленка Зупанчич называет «мимо-движениями» (mismovements)[1136]. В «Дороге цветов» Валентина Катаева (1936) один из самых отталкивающих персонажей, Завьялов, видит себя «человеком будущего» и проповедует свободу любви и передвижения. В «Простой девушке» потрепанный кладовщик, который, «согласно своей теории „свободного передвижения“, меняет объект любви и местожительство», якобы ухаживает за поверхностной и навязчиво претенциозной молодой женщиной. Однако он отвергает ее заявление о готовности выйти за него замуж, объясняя свою позицию следующим образом:
Егор Гаврилович. Я от вас не отказываюсь. Но браком, — нет, не интересуюсь. Женатым я был. И не раз и не два. Я этой бражки попробовал.
Ира. На что же вы рассчитывали? Зачем сюда приходили?
Егор Гаврилович. Я что-либо поэтическое подыскивал. Знаете, залечь после работы <…> Романтики хочется! А — «где был?», «почему опоздал?», «сколько денег принес?..» — это безвкусица, это меня не интересует.
Постоянная смена мест работы и жительства коррумпированными руководителями дома отдыха в пьесе «В сиреневом саду» также не соответствует новым нормам поведения. Даже малолетний сын одного из них жалуется: «Папа, говорит, мне, пионеру, стыдно из школы в школу переходить. Почему вы с Семен Семеновичем с места на место летаете, как перелетные птицы?» Отец, обиженный намеком на то, что он и его «коллега» по какой-то причине оставили предыдущее место работы, объясняет, как важно следить за точностью формулировок: «Номенклатурные работники не уходят, а перебрасываются. Улавливаете?»
Действительно, разница здесь принципиальная. Выбор терминологии этими людьми говорит сам за себя: они «перебрасываются» или «повышаются» («В сиреневом саду»). Они откровенно заявляют, что идеальная форма их существования — это быть «тут, там — везде. Главное, это попасть, потом вынырнуть». И для них нет ничего странного в том, чтобы ответить на вопрос об их семейном положении («Вы холостой, Вилли?») уклончивым «с одной стороны — да, а с другой — не совсем» («Благородная фамилия»).
«С одной стороны — да, а с другой — не совсем» — формула, по самой сути противоположная принципу «и… и…», которому следуют успешные, уважаемые, ответственные, положительные герои этих же пьес и фильмов. Марк Липовецкий называет советских трикстеров «джентльменами дороги»[1137]. Это определение точно подходит к перечисленным выше отрицательным персонажам: они всегда в пути, но никогда не достигают цели; всегда переживают период трансформации и становления, но никогда никем не становятся; всегда готовятся покинуть то место, где они находятся в данный момент, но никогда не стремятся достичь ничего, кроме собственной прямой выгоды. Эти убежденные меркурианцы проявляют
определенные качества, востребованные эпохой модерности, качества, традиционно ассоциируемые с внутренними чужаками, кочевниками, профессиональными «другими» (такими как, например, торговцы, ремесленники, посредники, предприниматели и актеры)[1138].
Род занятий комических персонажей в советских водевилях был, как правило, более прозаичен: кладовщики и продажные администраторы цирка, служащие управления железных дорог и завхозы домов отдыха. Им нелегко в новом обществе, они должны постоянно улавливать дух времени. Администратор общежития в «Весне в Москве» говорит от лица всех таких людей, сетуя, что «трудно становится жить на свете. / Трудно ход событий понять», и объясняя, что у него одна простая мечта: «а я всей душой стремлюсь к системе, / К начальству длительному стремлюсь».
Однако важно отметить, что, в отличие от классических трикстеров, эти «джентльмены дороги» ни в коем случае не ставят себе цель подорвать существующую систему отношений в обществе. О них нельзя даже сказать, что они притворяются кем-то, кем на самом деле не являются. Скорее наоборот: они буквально воспринимают принципы нового строя, особенно те из них, которые касаются перестройки собственной биографии и мобильности, и применяют эти принципы на практике абсолютно буквально. Это гротескные персонажи, объекты сатиры в жанре, где в центре действия должны оказываться исключительно положительные герои, представляемые в юмористическом ракурсе, но никогда не в сатирическом. Нельзя не согласиться с презрительным суждением критика, написавшего о фантастически популярном водевиле «Чужой ребенок», что многие герои в нем поверхностны и не имеют «биографии <…>, не имеют прошлого и не имеют будущего»[1139], однако в одном их никак нельзя обвинить — в пассивности. Напротив, эти паразиты на теле государства рабочих и крестьян всегда заняты чем-то, они никогда не останавливаются. Отличает их от примерных граждан (и делает их смешными) то, что они не столько активны, сколько беспокойны. Большую часть времени они пребывают в состоянии «навязчивой занятости» (busy-ness), которую Эрик Сантнер определяет как «занятость сверх разумных пределов»[1140]. Вот и эти герои постоянно в состоянии занятости сверх разумных пределов, потому что в обществе, достойные члены которого разделяют убежденность в важности великих целей, в стране безграничных просторов нет никакого разумного объяснения решению посвятить себя попыткам переправить незаконно добытую клубнику в вагонах поездов, не зарегистрированных в диспетчерской («В сиреневом саду»), заполучить кофе и шоколад через подозрительных лиц («Благородная фамилия»), найти — и удержать — мужа, лишенного хоть мало-мальски привлекательных качеств («Простая девушка»), добиться особого расположения, раздавать двусмысленные обещания, посвятить всего себя нахождению нужных людей, когда все это напрасно — момент упущен. Это глубоко тавтологичное состояние (занятость занятостью) потенциально смешно, как смешна любая тавтологичная или самодостаточная активность, любая деятельность, не совпадающая с организацией мира, в котором живут эти люди.
В то же время все их трансформации и их мобильность (и в пространстве, и между разными социальными ролями) структурируются и определяются в соответствии с нормами, установленными новыми людьми в новом обществе. Не стремясь разрушить господствующий нарратив, эти люди работают над реализацией обещаний, данных государством гражданам: счастье, благополучие, материальный комфорт в обмен на продуктивные усилия. Уже через несколько лет после революции стало ясно, что «даже хулиган стал нынче иным. Он не стремится выделиться из общей среды <…>, а старается, наоборот, быть похожим на нее»[1141]. Основное различие между действиями этих «хулиганов» и идеологически правильной мобильностью и формами переделки собственной биографии — в том, что последние активны как бы в режиме ускорения. Они — комические персонажи, потому что отдают предпочтение преувеличению и ускорению. Для этих людей путь между удовлетворением общих для всех желаний и потребностей и фактическим достижением этого удовлетворения сокращается до минимума, и идеи, на которых основана философия развития нового общества, реализуются немедленно на уровне личных интересов и потребностей. Советское общество объединило людей, всегда готовых помочь друг другу? Вне всякого сомнения: «вы мне — сейлончик, я
