десяток лет.)
Ну, и другой постоянный мотив: «Да кто нуждается в Солженицыне сегодня в России? кого сегодня направит его православная мораль?» – тем более что «время авторитетов в России прошло». (Этот тезис они тоже давно и усильно нагнетают, им просто позарез надо, чтобы в России никогда впредь не возникали моральные авторитеты: без этого насколько всем легче.) «Его пламенные речи к народу не услышит никто».
А вот тут, несмотря на 20-летнюю отлучку, я уверен, что – ещё как услышат! только не московская «элита» – а в провинции, в гуще народной, – для того и еду таким путём.
Однако в скептических предсказаниях западной прессы – есть и трезвость. За 20 лет моего изгнания и коммунистическая власть не уставала меня марать – настойчиво, всеми способами и при каждом случае. Да и в демократической печатности немало перьев насторожено ко мне. И я еду без иллюзий, что сумею эту вкоренившуюся враждебность преодолеть при возврате – да и при остатке жизни.
Да вот пока что – ни «Обустройство», ни обращение к украинскому референдуму, ни интервью с Говорухиным не сгодились и ничего никуда не подвинули. И книги мои в глубь страны продвинулись мало, и «Красное Колесо», раздёрганное по журналам[692], сработать не смогло.
Да что там! Ещё и «Архипелагом» не насытили, всё текли жалобы: «Я фронтовой офицер в отставке, ровесник Солженицына. Его книги “Архипелаг ГУЛАГ” в Казахстане нет» (Толебийский р-н, Казахстан); «В продаже в книжных магазинах “Архипелага ГУЛАГа” нет, на чёрном рынке купить не могу при своей пенсии» (Нижний Тагил); «Давно уже хочу прочитать “Архипелаг ГУЛАГ”, но такой возможности до сих пор не предоставилось. В продаже нет, в библиотеке она постоянно на руках» (пос. Шушенское, Красноярский край); «Я к вам, мать четверых детей, обращаюсь с наболевшим вопросом. Я не могу купить книгу А. Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”. Мне книга нужна, чтобы её прочитали дети, а не выросли дураками» (Усть-Илимск).
Приходится свои книги опередить собственными ногами?
Ногами… А в европейских наших с Алей поездках я ходил плоховато и выглядел старовато. Воротясь в Вермонт, ещё прошёл те две операции, без которых не рискнул бы ехать. С опасением думал, где ж набраться сил для пространного перемещения по России с весны и как бы от пятилетней стенокардии освободиться хоть на время? Убеждённо говорю: повседневная молитва, месяцами, – и вера в её исполнение. И вот, к решающей моей весне – я вдруг неузнаваемо окреп, по весне начал расхаживать по круто холмистым вермонтским дорогам – и стенокардии совсем не чувствую! Чудо.
В последнюю вермонтскую зиму, отдаваясь двучастным рассказам, взялся я ещё и свести воедино, что́ отстоялось во мне от русской истории XVII–XIX веков («Русский вопрос»). Многих горячих патриотов огорчит – а ведь та́к, было – та́к. И печатать – сразу на родине, в «Новом мире». Окончание статьи – уже о последней современности («…к концу XX века»)[693]. Вот и прожил я, додержался до изменений в России. Да – не такие грезились… В иные часы овладевает мною уныние: не вижу, вообще ли выберется Россия из этой пропасти? И как же и кому её вытаскивать?
…Весной 94-го у нас в доме наступила «эпоха укладки» – архивов, книг, в сотни картонных коробок, коробок, заклеивания их ленточным «пистолетом» и росписью их боков опознавательными знаками и номерами (неизвестно, когда придётся все их распаковать, так хоть знать, где искать нужное). – Тот год Ермолай работал на Тайване, в среде одних тайванцев, стал свободно говорить по-китайски. А к маю готовился, не возвращаясь в Штаты, сразу лететь во Владивосток на встречу с нами. – Игнат учился в консерватории, сразу по двум классам – фортепьяно и дирижирования, напряжённо, но счастливо, а прошлой осенью впервые гастролировал в Москве, Петербурге и Прибалтике. – Степан на 3-м курсе Гарварда изучал градостроительство, с параллельным курсом в Массачусетском Технологическом. Им ещё доучиваться. – А жадно ждал возврата на родину наш старший Митя: ведь он жил в России до 12 лет, теперь и память и привязанности остро тянули его.
Теперь вот ещё задача: попрощались мы с Европой – надо прощаться и с Америкой?
С окружными вермонтцами прошло очень тепло: в конце февраля пошли на их ежегодное городское собрание, и я искренне поблагодарил за терпеливое ко мне и дружеское соседство [см. здесь]. Передал им в библиотеку дюжину своих книг на английском, а они, неожиданно для нас, подарили нам мраморную плиту с выбитой сердечной надписью: что протягивают нашей семье руки на прощание, а если когда вернёмся – то вновь протянут с дружеским приветствием. Мы были тронуты, но: нет, не вернёмся, не вернёмся.
И вдруг – 18 марта – безпощадным ударом оглушила смерть Мити – мгновенная, в 32 года! – такая же безвременная, как его прадеда, деда, дядьёв по мужской линии. Ладный, красивый, в молодой силе. Так и застыл – на пороге возврата на родину, оставив вдову с пятимесячной дочерью Таней. Это было смятенное горе. Не только для семьи, для десятков повсюду друзей, но для всего нашего прихода. Похоронили его – в православном углу вечнозелёного клермонтского кладбища.
Так осталась у нас в Америке своя могила. Такое прощание…
Тоже – Цена Изгнания…
Но – с американской «элитой»? той читающей, пишущей, высокомерной, все годы так неотступчиво непримиримой ко мне? – тоже прощаться?
Уговаривали меня дать интервью CBS («без этого нельзя уехать из Америки»). Этого – совсем не хотелось давать – и правильно. Майк Уоллес задавал безцветные, а затем и гадкие вопросы – всё в ту ж налаженную дуду десятилетий, – ничего интересного не получилось и никакого прощания со Штатами не вышло.
Но предложил интервью влиятельный журнал бизнесменов и финансистов «Форбс» (Павел Хлебников) – и тут я высказался от души[694]. Вот это и вышло моё прощание.
А вермонтское – внезапно разнеслось по всему миру, и посыпались мне отовсюду, отовсюду – заявки, заявки на интервью.
Нет уж, поздно. Никому больше. Теперь я настроился разговаривать – с русскими и в России.
Посол В. П. Лукин подал мысль всё же предупредить Ельцина о моём необычном маршруте. Убедил, вежливость требует. И я послал письмо через посольство [см. здесь].
А ещё получил я немало частных писем из России, призывающих меня идти в президенты. Были такие и газетные статьи.
Нет, намерения подобного у меня нет. И – не по возрасту, и не моё это дело. Администрирование – квалификация другая, нежели писательская.
Прощай, ласковый к нам, благословенный Вермонт! Однако остаться бы тут доживать – было бы закисание векторной судьбы. Напротив, я боялся дожить в Вермонте до смерти или до последней телесной слабости. Умереть – я должен успеть в России.
Но ещё раньше успеть – вернуться в Россию, пока есть жизненные силы. Пока
