необходимы…
— Говорите, говорите, друг мой!
— Молодая девушка, приютившая у себя мою сестру, — продолжала смущенно Горбунья, опустив глаза и краснея, — ведет… не совсем правильную… жизнь. Один из постоянных участников ее развлечений, по имени господин Дюмулен, сообщил ей настоящее имя господина Родена, которого в том доме все знали как господина Шарлеманя.
— Да ведь он говорил мне об этом еще у Балейнье… а потом он даже объяснил, почему ему необходимо иметь такую скромную квартирку в отдаленной местности… и я могла только похвалить его за это.
— Ну, так вчера у господина Родена был аббат д'Эгриньи.
— Аббат д'Эгриньи! — воскликнула Адриенна.
— Да… и он пробыл два часа взаперти с Роденом.
— Дитя мое… вас обманули!
— Вот что я узнала, сударыня. Аббат приехал утром, но не застал Родена дома. Тогда он оставил привратнице записку, где написал: «Я буду через два часа». Молодая девушка, о которой я говорила, увидела эту записку, и так как все, что касается господина Родена, окружено какой-то таинственностью, то она решилась из любопытства дождаться у привратницы приезда аббата д'Эгриньи. И действительно, два часа спустя он вернулся и застал господина Родена у себя.
— Нет, нет, — повторяла с дрожью Адриенна. — Это невозможно… тут вышла какая-то ошибка!
— Не думаю. Зная, как важно это сообщение, я попросила эту молодую особу описать мне наружность аббата д'Эгриньи.
— Ну, и что же?
— Она мне его описала так: человек лет сорока, высокий, стройный, одетый просто, но изящно. С очень проницательными серыми глазами и густыми бровями; волосы у него темные, лицо бритое и очень решительные манеры.
— Правда! — сказала Адриенна, не имея сил поверить тому, что слышит. — Это вполне точное описание.
— Желая собрать как можно больше сведений, — продолжала Горбунья, — я спросила привратницу, не казались ли Роден и аббат д'Эгриньи поссорившимися, когда они выходили из дома. Она отвечала, что нет и что, прощаясь на пороге, аббат сказал: «Завтра… я вам напишу… решено».
— Что же это — сон или нет? Боже мой! — воскликнула Адриенна, охватив голову обеими руками. — Я не могу сомневаться в ваших словах, мой бедный друг, но подумайте: ведь в этот дом вас послал сам Роден, чтобы снести пособие вашей сестре. Значит, он мог предположить, что вы узнаете о тайных свиданиях с аббатом. Признайтесь, ведь для предателя он поступил очень неловко!
— Я подумала об этом! Но встреча этих людей показалась мне столь опасной для вас, что я вернулась в сильном страхе.
Люди исключительной порядочности с трудом верят в возможность измены. Чем она чернее, тем сильнее их сомнения. Характер Адриенны был именно таков. Кроме того, одним из качеств ее ума была строгая прямота. Поэтому, хотя рассказ Горбуньи произвел на нее сильное впечатление, она все-таки сказала:
— Полноте, друг мой, не будем пугаться заранее, не станем торопиться предполагать дурное. Поищем вместе объяснение: припомним все, что было. Роден открыл мне двери больницы доктора Балейнье; он в моем присутствии принес жалобу на господина д'Эгриньи; он добился угрозами от настоятельницы монастыря освобождения дочерей маршала Симона; он открыл, куда спрятали принца Джальму; он выполнил все мои желания относительно него; вчера еще он дал мне множество дельных советов; ведь все это правда… не так ли?
— Да, мадемуазель!
— Теперь представим себе худшее: что у Родена кроется задняя мысль получить хорошее вознаграждение… Но ведь до сих пор он проявлял полное бескорыстие?
— И это правда! — отвечала бедная Горбунья, уступая, подобно Адриенне, очевидности совершившихся фактов.
— Теперь рассмотрим возможность измены. Соединиться с аббатом д'Эгриньи, чтобы предать меня? Но каким образом меня предать? В чем мне изменить? Чего я могу бояться? Напротив, ведь это аббату и княгине придется предстать перед правосудием за причиненное мне зло! Не так ли?
— Но как же объяснить тогда эту встречу двух людей, которые должны питать друг к другу только ненависть и отвращение?.. Не кроются ли тут какие-то коварные замыслы?.. И потом, не одна я так думаю…
— Как?
— Сегодня утром, когда я вернулась, я была настолько взволнована, что Флорина спросила меня о причине моего смущения. Зная, как предана вам эта девушка…
— Нельзя быть более преданной!
— Я решилась с ней поделиться. Я считала необходимым сообщить вам об этом поскорее и обратилась к Флорине. Она, кажется, еще больше меня испугалась свидания Йодена с аббатом. Но, немного подумав, она сказала: «Будить мадемуазель Адриенну совершенно лишнее. Два-три часа ничего не значат, а я, быть может, за это время успею узнать что-нибудь новое. Мне пришла в голову мысль, которую считаю очень дельной… извинитесь за меня перед мадемуазель… я скоро вернусь». Затем она послала за каретой и уехала…
— Флорина — прекрасная девушка, — сказала мадемуазель де Кардовилль, улыбаясь, так как почти совершенно успокоилась. — Но я думаю, что доброе сердце и усердие завели ее, как и вас, на ложный путь, мой бедный друг! Знаете, мы с вами обе легкомысленны! Мы не подумали об одной вещи, которая должна была нас разом успокоить…
— О чем же мы забыли?
— Да о том, что аббат д'Эгриньи теперь очень боится Родена; мудрено ли, что он его разыскал, чтобы просить пощады. Не правда ли, вот вполне удовлетворительное и единственное разумное объяснение этому свиданию?
— Может быть! — сказала Горбунья, подумав. — Да… это весьма вероятно!.. — Но затем, как бы уступая внутреннему убеждению, более сильному, чем всякое разумное объяснение, она воскликнула:
— А между тем… нет!.. нет!.. Поверьте мне, вас обманывают! Я это чувствую… Казалось бы, все против того, что я утверждаю… а все же я убеждена, что мои предчувствия верны… Они слишком сильны, чтобы я могла обманываться… А кроме того, разве вы сами не проникаете в тайные изгибы моего сердца, разве я, в свою очередь, не могу угадать, что вам угрожает великая опасность?
— Что вы хотите этим сказать? что именно я угадала? — спросила невольно тронутая мадемуазель де Кардовиль, поразившись убежденному и встревоженному тону Горбуньи, которая продолжала:
— Что вы угадали? Увы! вы угадали, что такое бедное создание, как я, обреченное на обособленную жизнь, должно страдать болезненной щепетильностью; и вы меня поняли. Вы должны же, наконец, узнать, что если я до сих пор молчала, то не потому, что не понимала, чем вам обязана. Кто вам мог внушить, что единственная для меня возможность принять, не краснея, ваши благодеяния заключалась именно в тех обязанностях, какие вы мне поручили? Кто вам сказал, что мой отказ занять в вашем обществе, за вашим столом положение равной вам подруги, — чем вы хотели в моем лице вознаградить трудолюбие, покорность судьбе и честность, —
