Четвертый пункт (о коллективном покровительстве всех европейских держав турецким христианам) вызвал со стороны французского посла повторное требование, чтобы Россия объявила потерявшими силу соответствующие пункты Кучук-Кайнарджийского договора 1774 г. Горчаков отказал наотрез. «Не касайтесь Кучук-Кайнарджийского договора. Это — одно из прекраснейших украшений нашего дипломатического венца. Это — право великой государыни на славу. Упоминание об этом договоре, повторяю, бесполезно по существу, потому что его постановления, касающиеся православного исповедания, найдут свое место в коллективной гарантии. Это ненужная попытка затронуть национальное чувство, и так как я признаю за всеми вами, господа, право войти в зал мирных переговоров с поднятой головой, я не могу допустить вашей претензии заставить меня войти туда, опустив голову».
Второе предварительное заседание близилось к концу, и нужно было сформулировать его результаты. Буркнэ сделал попытку свести к нулю результаты заседания, хотя сам же должен был признать, что сделан «огромный шаг» к миру. Тем не менее Буркнэ сначала требовал такой формулировки, которая констатировала бы, будто Горчаков «вполне согласился» с толкованием трех дворов (Англии, Франции и Австрии) касательно содержания всех четырех пунктов. Но в конце концов и он согласился, что теперь нужно только ждать, чтобы воюющие правительства снабдили своих представителей полномочиями для заключения мира. Этой уступчивости Буркнэ немало содействовало то, что граф Буоль заявил категорически об отсутствии теперь оснований к дальнейшей затяжке дела. Тут же было решено, что так как Горчаков уже имеет готовые верительные грамоты от русского императора, уполномочивающие его вести мирные переговоры, то теперь Буркнэ и лорд Уэстморлэнд испросят подобных же полномочий у своих правительств[1056].
Казалось бы, остается только исполнить еще несколько дипломатических формальностей, получить полномочия, собраться снова, пригласив на сей раз для приличия и турецкого представителя, и подписать мир. Так казалось князю А.М. Горчакову, но едва ли это могло казаться Буркнэ, твердо знавшему, что Наполеон III ни за что на мир не пойдет, пока Севастополь не будет взят. Но и Горчаков был оптимистичен только потому, что рассчитывал без хозяина.
Его иллюзиям был уже через несколько дней нанесен жестокий удар. Описанное только что второе предварительное заседание конференции послов происходило 8 января 1855 г., и Горчаков, торопясь поскорее удалить все препятствия к началу мирных переговоров, послал 12 января шифрованную телеграмму в Петербург: «Я желал бы вовремя узнать условия, при которых мы согласились бы на перемирие». На этой телеграмме мы читаем карандашную помету Николая: «Покинуть Крым другие (условия. — Е.Т.) невозможны (quitter la Crim — pas d'autres possibles)»[1057]. Другими словами: пока союзники не усадят на корабли и не увезут свои войска, осадившие Севастополь и занявшие южное побережье Крыма, царь ни на какое перемирие не пойдет.
Эта резолюция делала, конечно, абсолютно невозможным перемирие, но она вовсе не отрезывала путей к началу мирных переговоров. История знает сколько угодно случаев, когда мирные переговоры происходили неделями, месяцами, а иногда и годами под продолжающийся гром пушек. Переговоры, приведшие к концу Тридцатилетней войны, начались в 1642 г., а окончились Вестфальским миром в 1648 г. Но в данном случае резолюция Николая имела, конечно, зловещий смысл и говорила о том, что не только Париж и Лондон, но и Петербург еще далеко не готовы к мысли об окончании кровопролития. Одни спрашивали себя: кончать ли войну, со стыдом отойдя от невзятого Севастополя? Царь именно в это время ставил перед собой вопрос: не исправит ли в один день нападение на Евпаторию то, что было недоделано при Балаклаве и испорчено при Инкермане? Приближенные знали, что Николай ставит этот вопрос. Горчаков в Вене в точности не мог об этом знать. Отказ царя дать перемирие во всяком случае должен был показать князю Александру Михайловичу, что гордыня Николая поддалась, что царь не гнется, а сразу будет сломлен и рухнет, это наблюдавшие его видели ясно. Они только не знали, когда он писал свою резолюцию на шифрованной телеграмме Горчакова из Вены, что развязка так близка.
С самого начала этих венских конференций, где за столом оказались друг против друга, с одной стороны, Буркнэ, Уэстморлэнд и граф Буоль, а с другой князь Александр Горчаков, было ясно, что первые три участника сделают все от них зависящее, чтобы сорвать переговоры, и что Франция и Англия во всяком случае постараются свести результаты переговоров к нулю до 1 января, после чего, в силу договора 2 декабря 1854 г., являлась надежда на вступление Австрии в войну. Буоль вел себя еще враждебнее, чем Буркнэ и Уэстморлэнд. Первое января приближалось… Перед лицом близкой опасности Горчаков испросил личную аудиенцию у австрийского императора и был принят им в январе 1855 г. Аудиенция длилась два часа сряду.
Горчаков начал с просьбы, не может ли Франц-Иосиф объявить русскому послу, чего собственно хотят от России. Он именно этими словами и сформулировал свой вопрос. Горчаков изложил императору историю совершенно бесплодных заседаний этой открывшейся в декабре конференции послов. Буркнэ и Уэстморлэнд, по словам Горчакова, желают ввести Франца-Иосифа в обман и сорвать совещания, поэтому они облекают все свои предложения в оскорбительную форму, коварно расставляют силки и всячески провоцируют его, Горчакова, на уход с конференции. Им это нужно, чтобы вовлечь Австрию в войну. Горчаков тут прочел императору вслух свою поданную в конференцию бумагу, в которой содержался ответ на все требования уточнений и на все редакционные придирки, которые были выдвинуты и послами обеих западных держав и Буолем с прямой целью — затруднить соглашение. Франц-Иосиф согласился с Горчаковым. Тогда Горчаков прямо поставил вопрос: пусть император австрийский скажет теперь же, какие именно интересы Австрии и в чем именно страдают от русских действий и русских прямо высказываемых намерений. И вот зачем это нужно русскому послу: «чтобы облегчить мне ответ на вопрос тех, которые спросят меня, если я покину Вену, почему же вспыхнула война между Россией и Австрией». И Горчаков уточняет свою жалобу и угрозу: «Уже пять месяцев, будучи действующим лицом в этой драме и зная всю эту механику (toutes les roues, в точности — все колесики), я не буду в состоянии ответить на этот вопрос, государь, иначе как сказав, что Австрия воюет с Россией потому, что такова воля Англии и Франции».
Долго еще длилась эта беседа. Горчаков систематически изложил все переговоры России с Австрией, начиная с июля, доказывая, что на всякую уступку России Австрия и западные державы выставляли новые и новые мотивы, почему они не могут считать себя удовлетворенными.
Горчаков и Франц-Иосиф одинаково понимали, что дело не только в редакционных придирках и нарочито задевающих гордость царя формулировках. «Пересмотр договора 1 (13) июля 1841 г. о Дарданеллах явно грозил выродиться в требование запрета России держать военный флот на Черном море…»[1058] Разногласие было безнадежное. Обе стороны предпочитали продолжать кровавую борьбу.
3
Неделя шла за неделей, дело конференции не сдвигалось с мертвой точки. Горчаков видел, что французский посол Буркнэ продолжает считать разоружение Севастополя и запрещение России держать военный флот на Черном море непременными условиями, понимаемыми под «третьим пунктом». Было ясно и то, что Буоль вполне поддерживает француза и что лорд Уэстморлэнд подавно не противоречит. Горчаков в конце января пришел окончательно к убеждению, что Австрия желает, не воюя, но угрожая войной, достигнуть полного согласия царя на требуемые уступки. Но хуже всего было вполне ясно обозначившееся решительное нежелание Франции покончить войну на этой стадии, не взяв Севастополя. Что касается Англии, то происходивший там как раз в это время министерский кризис до известной степени лишал английскую дипломатию ее обычной активности[1059]. Следовало выждать, чем окончится дело в Лондоне. Но и с этой стороны можно было в конечном счете ожидать только ухудшения: почти бесспорным кандидатом в преемники Эбердина являлся Пальмерстон — министр внутренних дел в эбердиновском кабинете. Дело сводилось к перетасовке внутри министерства, и никаких решительно перемен во внешней политике Англии не произошло.
10 января 1855 г. Сардиния присоединилась к союзникам и объявила России войну. Это было блестящим успехом дипломатической деятельности Наполеона III: в декабре он привлек Австрию обещанием не содействовать Сардинскому королевству в его возможных поползновениях отнять Венецию и Ломбардию у Австрии, а в январе он привлек к союзу Сардинское королевство неопределенными посулами помочь со временем Сардинскому королевству отнять у Австрии Ломбардию и Венецию.
