Холодок появился в ее голосе:
— Это похоже на допрос.
— Ты обещала, что если я поеду с тобой сюда, то ты расскажешь мне о нем.
— Я и не думала, что придется тебе что-то рассказывать. И уверена, что была права. Ты сам прекрасно справляешься, узнавая все, что нужно. Ты проверил журнал регистрации внизу и нашел там его имя. Нынче вечером, когда пришел ко мне в комнату, увидел его фотографию у моей постели. Даже когда ты встретил меня в «Ромеро» вечером после крушения, ты не поверил, что я там одна. Не правда ли?
— Да, правда. Когда мы танцевали, я чувствовал, что ты обнимаешь его, а не меня.
— Так оно и было, пока ты не сбился.
— Я сделал это нарочно, — признался Бишоп. — Не очень приятно чувствовать себя призраком в переполненном зале.
— Но сейчас ты не возражаешь против этого?
— Я останусь самим собой.
— Ты выполняешь свою часть соглашения. Ты говорил мне, что едешь ради того, чтобы узнать о Дэвиде. А я хотела, чтобы ты поехал сюда и был им. Когда я с тобой, он ближе ко мне, ты связываешь меня с ним. А здесь, в Монте-Карло, где мы с ним были ближе, чем где бы то ни было, это тем более так.
— Ну вот, я опять перестал быть собой. Теперь из призрака я превратился в связного.
— Ничего спиритуалистического в отношении Дэвида я не чувствую.
— Просто обычный болезненный страх.
— Если хочешь, пусть так.
— Если бы я пришел за тобой в эту комнату, повторилось бы то же самое, что было в «Ромеро», да? Меня бы здесь не было.
Гибко изогнувшись, Мелоди плавно поднялась и встала, глядя на него сверху.
— Хьюго, не уезжай пока, ладно? Не оставляй меня одну.
— Я возвращаюсь через пару дней.
— Вот и хорошо. Я тоже поеду. Я только хочу видеть тебя иногда, говорить с тобой, вот и все. Как бы ты ни называл то, что происходит во мне — самообман, страх, сентиментальность, — ты единственный можешь понять это, не теряя терпения, не раздражаясь и не испытывая презрения. И я начинаю чувствовать, что все нормально. Я преодолею это. Не уезжай от меня прямо сейчас, пока это не прошло.
Он встал. Не раздумывая, они направились к застекленной двери, на веранду. Воздух стал прохладнее, он струился с улицы, овевая их лица.
— Я не уеду, — пообещал Бишоп, — если не вынудят обстоятельства.
Мелоди коснулась его руки: простое выражение благодарности, но он поспешно отвернулся и медленно пошел к выходу. То была его собственная рука, не Брейна.
— Прекрасный был вечер, — проговорил он.
— Ты уже уходишь?
— Да, если не возражаешь.
Белое платье Мелоди мягко розовело в дверях веранды. Утренний свет стал теперь значительно ярче, чем лунный. Сейчас Мелоди казалась особенно тонкой и холодной; касаясь обнаженным плечом косяка и полуобернувшись, она смотрела на него.
— Как ты красива, — пробормотал Бишоп.
— Спасибо, милый. Я знаю, ты сказал то, что думал.
Он отворил дверь в коридор.
— Увидимся за завтраком? — тихо спросил он.
— Да. На моем балконе. — В бледном свете зарождающегося дня он едва различал улыбку на ее губах. — Без всяких обязательств.
Бишоп молча закрыл за собой дверь. В маленькой нише уже убрали стекло, упавшее внутрь на ковер. Он поднялся по главной лестнице на третий этаж.
Войдя в номер, Бишоп включил верхний свет. Сидящий в кресле лицом к нему Струве не шелохнулся.
— Привет, — сказал Бишоп, затворяя дверь.
— Надеюсь, ты не возражаешь, что я вломился сюда без разрешения.
— Нисколько.
Бишоп прошел в комнату и остановился, доставая из кармана пачку сигарет. Американец протянул правую руку и взял сигарету. Левая рука неподвижно лежала на подлокотнике. Бишоп дал ему прикурить и сообщил:
— Мне сказали, Доминик Фюрте будет жить. Я звонил примерно полчаса назад.
— Прекрасно. — Струве затянулся сигаретой. — Мне он понравился.
Бишоп поднял бровь.
— Понравился? Что же ты делаешь с теми, кто тебе не нравится?
Струве натянуто улыбнулся.
— Да тут ведь такое дело. Из-за женщин как на войне. На родного брата набросишься, хоть он, может, тебе ничего плохого и не сделал.
Бишоп изучающе глядел на него.
— Ну, а какой урон потерпел ты, если не считать сломанной руки и царапины на голове?
— Это все. Мне повезло. Тот парень… как, говоришь, его зовут?
— Доминик Фюрте.
— Он упал поперек садовой скамейки. А я оказался на мягкой травке.
— М-м. Кто-нибудь знает о том, что ты в моей комнате?
Струве покачал головой. Бишоп бросил взгляд на открытые окна.
— Не будем говорить слишком громко. Вдруг полиция ищет тебя, чтобы забрать.
— Тебе-то чего беспокоиться?
— Потому что мне хочется тебя лучше узнать. Думаю, ты можешь быть мне полезен, — Бишоп сел рядом с американцем.
— С чего ты взял, Бишоп, что я стану тебе помогать?
— Просто я верю, что если сначала дать человеку то, что ему нужно, то потом он не откажется сделать что-то и для тебя.
— Ничего мне от тебя не нужно.
— Ты пришел сюда и дожидался меня, хотя тебе ничего не нужно? Ты ведь прекрасно знал, что я могу сразу сдать тебя в руки полиции, как только увижу. Ведь ты чуть не убил человека, а это дело серьезное. Там тебе придется ответить на множество вопросов: кто ты, откуда приехал. И есть некоторые вещи, о которых ты особенно предпочел бы помалкивать. Или лучше, наверное, сказать, предпочел бы не ворошить старое? Но ты все же рискнул прийти сюда, значит у тебя есть серьезные причины. Так что давай не будем терять времени — уже светает.
— Ты все просчитываешь заранее, не так ли?
— Я слишком занят, чтобы что-то заранее просчитывать. Так что же тебе нужно, Струве?
Лицо американца напряглось.
— Просто хотел кое-что тебе сказать. Держись подальше от Мелоди.
— И все?
— Все, что я от тебя хочу.
Бишоп медленно встал и принялся ходить по комнате.
— Не могу этого обещать, — бросил он через плечо. — Не хочется, правда, быть таким неуступчивым. — Он обернулся. — Могу я сделать для тебя что-то другое?
Глаза Струве потускнели, но решительности в них не убавилось.
— Ладно. Мы выяснили отношения.
— Ну, Струве, не глупи. Нельзя же просто прийти сюда и диктовать мне, как я должен жить. — Голос Бишопа звучал ровно, почти дружелюбно. — Мне совершенно наплевать, кто ты. Из того немногого, что я видел, я сделал вывод, что чем меньше мы будем встречаться с тобой в будущем, тем целее я буду. Не подумай, что я сержусь, просто считаю тебя дурно воспитанным человеком, судя по тому, как ты вел себя на вечере. Кстати, пепельница справа от тебя на столе.
Струве стряхнул пепел, не отводя взгляда от лица Бишопа.
— Ты не особенно выбираешь выражения…
— Не уверяй меня, что ты чересчур чувствителен.
Струве минуту наблюдал за ним, не произнося ни слова. Когда же заговорил, стало ясно, что он придумал что-то новое.
— Откуда ты вообще тут взялся, Бишоп?
— Где?
— Один парень разбился, потому что слишком быстро ехал. И ты сейчас же подцепил его девушку. Зачем?
— Она красивая, привлекательная. Ты не считаешь?
— Считаю. Но случилось так, что она принадлежит мне.
Бишоп вновь принялся расхаживать по комнате, поворачиваясь к Струве спиной и давая ему время вынуть оружие, если захочет. Вряд ли он явился сюда безоружным; ведь пришел он не за тем, чтобы выкурить сигаретку и попросить его держаться подальше от Мелоди.
— Ну вот, ты опять за свое, Струве, — сказал он. — Мелоди вовсе не «принадлежит» тебе. По правде говоря, я вообще сомневаюсь, чтобы ты ей нравился. Тебе следовало бы выяснить это наверняка, прежде чем произносить вслух.
Бишоп повернулся, прислоняясь спиной к оконному переплету. В руке Струве не было ничего, кроме сигареты.
— Гладко говоришь, Бишоп, — сдавленным голосом произнес Струве. — Я так тоже умею. Пусть не очень красиво, но тебе придется потерпеть. Я университетов не кончал. Зато моя голова свободна от всякого мусора. Чего это ты так заинтересовался Мелоди после того, как разбился Брейн? Ты никогда с ней раньше не встречался. Я специально проверял. Но с тех пор буквально не расстаешься с ней. Почему?
— Так значит ты тоже кое-что выяснял? Ну, что же, я рад. А Мелоди? Она все знает? Или несколько не в курсе?
— Что знает?
— О, разные мелкие детали. Например, ты сказал ей, что прилетел в Англию за пару дней до следствия по делу Брейна. А ведь фактически ты прибыл раньше — в тот день, когда произошла катастрофа.
Лицо Струве не изменилось. Он просто смотрел на свою сигарету, потом решительно поглядел на Бишопа. Этого было достаточно.
— Она знает об этом? — спросил Бишоп. — Ты наврал ей или она соврала мне? Все это здорово усложняет дело, не так ли?
— А тебе-то что, Бишоп? Ты не являешься официальным лицом, насколько мне известно.
