до пупа и все наружу?
Странно. Но привлекательно.
На Аксинью, которая тоже поклонилась земно, он и не поглядел.
— Не прогневайся, боярин, а только нет сейчас батюшки дома. В имение они с братом отъехали по осени, должны вскорости вернуться. Не смогу я волю твою выполнить.
Данила кивнул.
А, ну понятно.
Боярышень воспитывают и держат в строгости, а тут батюшка из дома, а девушке захотелось немного вольности. Выдерут ее, конечно, за такое. А и ничего, жену бить и надобно. Послушнее будет. Чай, жена не горшок, не расшибешь. *
*- увы, и на Руси было много поговорок на эту тему. И жен били. Хотя это было нормой повсеместно, в том числе и в Европах. Прим. авт.
— Тогда мы иначе поступим, боярышня. Я заеду, да письмецо для батюшки твоего передам, а матушка твоя ему и отдаст, как он домой вернется.
— Благодарствую, боярин.
На Данилу Устинья могла глядеть спокойно. И руки в кулаки не сжимались, и гнева такого не было. А чего на него злиться? Он не злой, не плохой, просто никакой. Сестрин братик, который все просто так получил. Потому что сестра замуж за царя вышла.
А так, сам по себе, вреда он Устинье не причинял. Даже Фёдора иногда сдерживал.
Фёдор его и убьет в приступе гнева. Потом будет долго плакать, горевать, но человека уже не вернешь. И будет это за год до монастыря.
Есть еще время.
Можно подумать, исправлять что-то или нет. Зла Устинья ему не желала, но и добра — тоже. У него добра и так хватает.
— Разреши, боярышня, мы вас до дома проводим, чтобы не обидел никто?
Устя представила, как идут они все такие по улице...
Ой, сплетен-то будет! Отец ее точно выдерет... хотя он ее и так выдерет. Но все равно...
— Не гневайся, боярин, а только много вас. И сплетен много будет. А девичья честь — все, что у девки есть.
Это понял и боярин, и Фёдор. А и правда, явятся они сейчас всей компанией, то-то сплетен соседям будет на шесть лет вперед!
Данила задумался.
— Боярышня, и ты пойми. Вы, двое, беззащитные, и холоп твой ни с кем не сладит, потому как дурак бессмысленный.
— Ой! — Устинья за голову схватилась. — Аксинья, сестричка милая, поезжай с нянюшкой? Ведь не поймут дома ничего, суматоха поднимется... мы уж с Петрушкой бегом добежим, а ты поезжай, хорошо?
Аксинья головой замотала.
— Устя... лучше ты!
Лучше, конечно. Но если бы Устя такое предложила, сейчас скандал был бы. А так Аксинья решила, что сейчас весь материнский гнев на Устю падет, на ее долю ничего и не достанется. И уходить ей не хочется. Столько нового! Столько людей!
И царевич... знала б ты, дуреха, на кого глядишь!
Устя опять посмотрела на боярина, потом на царевича. И глаза сделала умоляющие, и ресницами длиннющими хлопнула. Мол, вы мужчины, а я девка глупая, вы решение примете, а я исполню со всем тщанием.
Мужчины не подвели.
— Данила, ты прикажи сюда еще мою карету подать. Довезем мы обеих девушек до дома честь по чести. А холоп и сам добежит, ничего с ним не случится.
— Благодарствую, царевич. Правду говорят, хороший у царя-батюшки наследник, добрый, умный да рассудительный, — льстить Усте было не привыкать. Врать тоже. — Другой бы рукой махнул, да и мимо прошел, а ты помог. Век молиться за тебя буду. Не дал ты мне грех на душу взять...
А если б не ты, если б этот шпынь у тебя мошну не срезал, так и не случилось бы ничего. Шляются тут всякие, полюби вас Рогатый.
Фёдор цвел и пах от похвал.
Устя многословно благодарила. И никто из них не замечал жадного взгляда зеленых глаз.
* * *
Михайла смотрел на Устинью.
Только на нее.
Он и по сторонам оглядывался, но краем глаза всегда видел боярышню.
Платье холопское? Золотых ожерелий на шее нет?
Да разве это важно?
Михайла женщин всяких навидался, напробовался, еще и тошнить начало. Но таких он не встречал никогда. Чтобы смотрела, улыбалась, разговаривала, а у него все внутри перехватывало. И еще ее слышать хотелось. Снова и снова.
Каждый миг, каждую секунду.
Это и царевич понял. Смотрит тут... ревность поднялась изнутри, скрутила внутренности жестокой судорогой, заставила сглотнуть горькую слюну.
Чего он на НЕЕ смотрит?! Видно же, что девке не в радость! Она этого хоть и не показывает, хоть и улыбается, и кланяется, а Михайла все равно видел.
Видел, как она отстраняется, неявно, но уверенно, как старается не подойти слишком близко, как сверкают гневом серые глаза...
Боярышня.
Сговорена ли она? А может, любит кого?
Неважно!
Все равно — его будет!
Не отдадут за него боярышню? Ха! А это смотря за кого и какого! За ненадобного шпыня Михайлу конечно не отдадут. Он хоть и Ижорский, да что у него есть-то, кроме имени? Исподнее в дырках?
Конечно, не отдадут. И она не посмотрит. То и правильно.
Не такая она, как другие бабы, на сеновал ее не затащишь, сладкими словами уши не зальешь, не заморочишь, то Михайла сразу понял.
А вот если он царским ближником будет... ладно, царевичевым, пока не царским, но это ж дело наживное, верно? Сегодня ты царевич, завтра царь, всякое случиться может.
Вот если будет Михайла при царе, то и все у него будет. Он-то сможет все обернуть к своей пользе. А когда будет он в золоте, при деньгах и при поместьях, тогда уж и она поласковее посмотрит. Верно?
Верно ведь?
Подожди, Устиньюшка. Моя ты будешь...
Только моя.
А царевич... а что — царевич? У него вон, царство есть, пусть сидит и правит. Ему надобно на царевне жениться, не на боярышне. Наверное.
Почему-то даже мысли Михайле не приходило о другом. К примеру, женится Фёдор на Устинье, а к Михайле та будет на сеновал бегать, как другие бегали.
Купчихи бегали, боярыни...
Не будет.
Что-то подсказывало Михайле, что эта — не будет. Эта будет слово держать до последнего.
А еще — даже мысли Михайла не допускал, что придется Устинью с кем-то делить! Никогда! Его она должна быть, и только его. только тогда он сможет дышать свободно.
Только. Его.
Подожди немного, Устиньюшка, я добьюсь. Убью, украду, солгу... моя будешь! Только моя!
* * *
Две колымаги, подъехавшие ко двору Заболоцких, никого и не взволновали. Колымаги — и колымаги. Во двор заехали — так что же? Колымага закрытая, мало ли, кто в
