Она оставила Жожо еду, и мы сели в ее «Рено». Воздух сгустился; я опустил окно и подставил лицо ветерку. В воздухе смутно пахло дымом. Какое-то время мы молчали.
– Если он очнется… – произнесла вдруг Натали.
– Вот именно, «если». Не стоит обольщаться.
Я разглядывал ее профиль.
– Но я должна знать, – сказала она, переключая скорость. Машину она вела нервно – сразу видно, что городская, не умеет ездить по ухабам. – Если он очнется и все вспомнит – что с ним будет? Вы, может быть, слышали – в Америке был такой случай год назад. Человек пробыл в коме с самого детства. Пришел в себя через двадцать лет и назвал имена людей, которые на него напали. И их посадили в тюрьму.
Я в первый раз видел ее такой возбужденной; лицо ее перестало походить на маску.
– Что ж, – заметил я, – это же будет победа, правда?
– Но какой ценой? Вы что, не понимаете? – Она покосилась на меня и вновь уставилась на дорогу. – Это ведь его отец.
Я промолчал. Мы подъехали к больничной стоянке и припарковались. Натали выключила мотор, и мы молча посидели в машине, сквозь лобовое стекло глядя на сияющую белизну фасада. Жаркий вечерний ветер приносил запах дыма, сосновой смолы, а еще сладость цветов табака и жасмина. Трещали цикады, воздух давил тревожным предощущением грозы. Оно пробирало до костей, будто страсть или ужас.
– Послушайте, – сказала она. – Я, конечно, сорвалась, когда Луи сел в постели и позвал отца. Извините. Но мне просто хотелось его защитить. Я боюсь, он не переживет таких воспоминаний.
Может, она и права, подумал я; однако от моей солидарности добра не будет. Я посмотрел в небо – там сгущались облака.
– Я вам уже говорил, что в случае выздоровления его память целиком не восстановится. И потом, не стоит пересекать мост, до него не дойдя.
– Пойдемте в больницу, – вдруг сказала она. – Нехорошо, что мы тут сидим.
Как и обещал Наварра, в приемном покое уже обосновался полицейский – он сообщил, что заменяет обычного охранника, который совершает обход помещений. Мы сразу направились в палату. За весь вечер Луи ни разу не шевельнулся, сказала ночная медсестра Марианна. И прибавила, что заходил полицейский, обещал заглядывать каждые полчаса.
Марианна нервничала.
– Бедный Луи, – прошептала она. – Я и не знала.
– Возможно, в больницу будет звонить Пьер Дракс, – предупредил я. – Если позвонит он, или кто-нибудь позвонит и бросит трубку, или откажется назваться, мигом звоните Жоржу Наварре, а потом мне. Но беспокоиться вам не о чем.
Гостевые комнаты располагались в новом здании на четвертом этаже. Я прихватил в приемном покое ключ, и мы с Натали молча поднялись на лифте. Комната была большая, обставлена скудно. Натали увидела чайник и предложила кофе. Я замялся, потом согласился. Натали пошла в ванную за водой.
– Натали, – медленно проговорил я, когда она вернулась, – расскажите, что случилось тогда в горах.
Она покраснела, настроение мгновенно испортилось.
– Я бы не хотела об этом вспоминать, – тихо сказала Натали. Включила чайник, присела напротив меня в кресло, честно посмотрела мне в глаза. – Это очень больно.
– Я понимаю. Еще бы. Простите меня. Но… Вам ведь уже пришлось давать показания в полиции. Мне-то вы можете рассказать? Мне кажется, я имею право знать, как его лечащий врач. Быть может, в мозгу у Луи происходит больше, чем мы думаем. А если он выйдет из комы, его душевное состояние может влиять пагубно.
Натали еле сдерживала слезы. В унисон гудению ветра за окном заворчал в комнате чайник. Я ждал, дыша очень размеренно.
– Мы поссорились. Я и Пьер. Луи терпеть не мог, когда мы ссорились, пытался это прекратить.
– Из-за чего началась ссора?
– Пьер заметил, что Луи жует конфеты – у него их оказался полный карман. Пьер рассердился. Ему не нравилось, что Луи ест конфеты. Заявил, что я неправильно воспитываю сына. А я про конфеты даже не знала. Но Пьер все никак не мог успокоиться. Все говорил и говорил. Обвинял меня и в том, и в этом. Твердил, что я плохая мать. Луи не выдержал и побежал к обрыву. Мы – за ним. Пьер догнал его первый. Он очень сильный. Схватил Луи и потащил к машине, сказал, что забирает его в Париж. Луи вырвался и побежал, но Пьер снова его нагнал у самого обрыва, они там боролись и… В общем, я не успела.
Она подняла глаза – в них была боль.
– Я запомнила его лицо, когда он падал. Рот открыт, будто он что-то хочет мне сказать, но…
Натали умолкла, а я зажмурился. Я видел эту сцену: Пьер орет на сына; Натали кричит; мальчик в панике мечется. Оступился ли он случайно, или его столкнул отец, который в ярости готов был сметать все на своем пути? Я ждал продолжения, но Натали молчала. Мы прислушивались к раскатам грома, потерявшись в своих мыслях.
– Луи всегда был на моей стороне, – наконец произнесла Натали. – И никогда на стороне Пьера. Говорю же, они плохо ладили.
– Почему?
Вскипел и выключился чайник. За окном громыхнуло, заглушив стрекот цикад. Натали закрыла глаза и ответила, не поднимая век:
– Может, все было бы иначе, будь Пьер его родным отцом. Но Пьер ему не родной отец.
– Что? – в изумлении переспросил я. Натали так и сидела молча, с закрытыми глазами, словно боясь увидеть мое лицо.
– Отец Луи – совсем не Пьер.
– А кто?
– Другой человек. Жан-Люк. К счастью, он исчез из моей жизни. Мы не собирались заводить ребенка.
– А. Простите. То есть…
– Я познакомилась с Пьером, когда Луи было месяца два. Мы поженились, и Пьер усыновил Луи. Но ничего не вышло. Начались проблемы. Пьеру трудно было принять Луи как собственного сына. У него были… ну, смешанные чувства. В том числе негативные. Все эти несчастные случаи с Луи… я начала подумывать, что таким образом Луи старался подлизаться к Пьеру. По-моему, то же самое думал и Марсель Перес. Терапия продвигалась очень медленно. Были свои удачи и неудачи. А потом… Ну, в общем, сеансы прекратились.
Настал мой черед молчать – я обдумывал ее рассказ. Вполне логично. Натали не обязана была делиться со мною раньше, но теперь многое прояснилось. Прежде всего, неприязнь Пьера к Луи.
– А полиция все это знает? – в конце концов спросил я.
– Разумеется.
И все же что-то не складывалось. И не только потому, что ссора возникла из-за конфет. Господи боже мой, такая трагедия из-за каких-то конфет!
– Если Пьер так не любил вашего сына, я совершенно не понимаю, зачем ему было увозить его в Париж. В чем там было дело?
Натали открыла глаза почти удивленно, будто вопрос мой абсурден.
– Он хотел проучить меня. Меня и Луи. За то, что мы так близки. За то, что любили друг друга сильнее, чем его. И могли обходиться без него. Было еще множество причин, непонятных любому здравомыслящему человеку. Но Пьеру они были понятны. Есть люди, которым нужны заложники.
Мне хотелось расспросить больше об отношениях Луи с Пьером и о настоящем отце мальчика, но я сдержался. Натали этого не вынесет – по крайней мере, сейчас. Она заварила кофе, и мы выпили его в молчании. Интересно, принимала ли она антидепрессант, прописанный Филиппом Мёнье? Но и этого я не стал спрашивать – на сегодня достаточно. Натали сидела прямая как струна и напряженно глядела в пустоту, словно в этом мире ее не существовало. И в ней самой тоже. Я спросил о родных, и Натали сказала, что завтра позвонит матери в Гваделупу, сообщит о случившемся, постарается не напугать.
– Мне пора, – произнес я. – Здесь вам будет спокойно.
Мы оба поднялись, и Натали проводила меня до двери. Я поцеловал ее в обе щеки.
– Мне спокойно с вами, – пробормотала она, и воздух словно расцветился. Она грустно улыбнулась, и в сумраке я видел, как разглаживаются ее черты. Нет, она не была классической красавицей. Но в тот момент она была прекрасна детской, почти ангельской невинностью. Невысказанные чувства переполнили меня, и я оторвался от нее. Когда я ушел, нас обоих словно окутало громадное нежное облако, невидимое, легче воздуха.
Когда я подходил к дому, началась гроза. Первый час ночи, но воздух жарко загустел. В кухне я сделал себе бутерброд; есть, однако, не хотелось. Я принял душ и, чтобы не будить Софи, на цыпочках пошел в соседнюю комнату. Видимо, жена меня услышала, потому что дверь распахнулась. На Софи было старое хлопчатобумажное кимоно, глаза красные от слез. Софи вытащила из кармана какой-то белый квадрат и подняла его, точно флаг парламентера. Письмо.
– Тебе сегодня пришло, – сказала она. – Я открыла.
Я задохнулся.
– Ты открыла письмо на мое имя?
– Мне показалось, это интересно. А что, не нужно было? Ты ведешь себя так, словно тебе есть что скрывать. Тебе есть что скрывать?
Тут-то я и заметил, что она пьяна.
– Дай сюда, – сказал я и вырвал из ее руки письмо. Конверт такой же, как у Натали. Адрес, накорябанный тем же безумным почерком. Я читал молча, и сердце мое сжималось и разжималось, точно кулак в панике.
Дорогой доктор Даннаше, Вы должны меня лечить, а вместо этого вы все время думаете, как бы сделать секс с моей мамой. Держитесь от нее подальше. Я вам точно говорю, если не послушаетесь, случится плохое. Я вас предупреждаю. Не приближайтесь к моей маме.
