Ныне, как мне кажется, при дворе господствуют совсем иные вкусы, чем вкус к литературе, но, быть может, туда скоро вернется мода мыслить: ведь королю стоит только пожелать - и из этой нации можно сделать все что угодно. В Англии, как правило, мыслят, и литература там в большем почете, чем во Франции. Преимущество это - необходимое следствие формы тамошнего правления. В Лондоне около восьмиста лиц пользуются правом публичных выступлений в поддержку национальных интересов; в свою очередь, пять или шесть тысяч человек претендуют на ту же самую честь, все остальные считают себя их судьями и каждый имеет возможность опубликовать в печати свое мнение по поводу общественных дел. Таким образом, вся нация в целом поставлена перед необходимостью получать образование. Здесь то и дело слышишь об афинском или римском государственном строе, поэтому волей-неволей приходится читать авторов, трактующих этот предмет, и занятия эти, естественно, заставляют обращаться к изящной литературе. Обычно умонастроение людей совпадает с духом их занятий. Почему, как правило, наши должностные лица, адвокаты, врачи и многие представители духовенства обладают большим образованием, вкусом и умом, чем люди всех остальных профессий? Да потому, что их положение действительно требует просвещенного ума, точно так же как профессия торговца требует знания своей области коммерции. Недавно один очень важный английский вельможа184 навестил меня в Париже на обратном пути из Италии; он сочинил описание этой страны в стихах, ничуть не уступающее по изяществу всему тому, что написал граф Рочестер185 и наши Шолье186, Саррасен187 и Шапелль188.
Перевод, сделанный мной, столь далек от силы и изящного остроумия оригинала, что я вынужден серьезно просить прощения у автора и у тех, кто понимает английский язык; однако поскольку у меня нет иного средства познакомить вас со стихами Милорда... то вот мой перевод:
Что видел я в Италии?
Горделивое чванство, интриги и бедность,
Высокопарную лесть, мало доброты
И множество церемоний:
Нелепую комедию,
Кою инквизиция* часто требует
Именовать религией,
Но которую мы здесь называем сумасбродством.
Напрасно благодетельная природа
Тщится обогатить эти прелестные края:
Священники пагубной рукой
Удушают прекраснейшие ее дары.
Мнимо великие монсеньоры,
Одинокие в своих великолепных дворцах,
Живут там знатными тунеядцами
Без денег и без слуг.
Для малых мучеников тягостного ярма,
Лишенных свободы,
Они сотворили обет бедности;
В праздности они возносят молитвы Богу
И вечно соблюдают голодный пост.
Эти прекрасные священные пределы пап
Кажутся населенными дьяволами,
И их злополучные обитатели
Прокляты в раю.
Быть может, мне скажут, что стихи эти принадлежат еретику. Но ведь сплошь и рядом делаются переводы, и довольно скверные, из Горация189 и Ювенала190, имевших несчастье быть язычниками. Вы отлично знаете, что переводчик не должен отвечать за мысли оригинала; единственное, что ему доступно, - это молить Бога за свой перевод; что я и делаю, прося милости Бога к моему переводу стихов Милорда.
*Без сомнения, он подразумевает здесь фарсы, разыгрываемые некоторыми проповедниками на городских площадях. - Примеч. Вольтера.
Письмо двадцать первое
О ГРАФЕ РОЧЕСТЕРЕ И Г-НЕ УОЛЛЕРЕ
Всему свету известна репутация графа Рочестера. Г-н де Сент-Эвремон191 много писал об этом, однако он познакомил нас со славным Рочестером лишь как с ловеласом и прожигателем жизни, я же хочу рассказать о нем как о талантливом человеке и большом поэте. Среди других творений, блиставших пламенной силой воображения, присущей лишь ему одному, он сочинил несколько сатир на те же темы, что и наш знаменитый Депрео. Я не знаю лучшего средства для совершенствования вкуса, чем сравнение между собой великих талантов, работавших над одинаковыми сюжетами.
Вот каким образом высказывается г-н Депрео против человеческого разума в своей сатире на человека192:
Между тем, его можно видеть подбитым ветерком.
Убаюкивающим самого себя собственными химерами.
Он - единственное основание и опора всей природы,
И десятое небо вращается лишь для него.
Он здесь повелитель всех живых существ;
Но ты спрашиваешь: кто может его отрицать? Быть может, я
Этот мнимый повелитель, издающий для них законы,
Этот царь животных - сколько у него самого царей?
А вот как изъясняется граф де Рочестер в своей сатире на человека, правда, читателю необходимо постоянно помнить о том, что мы даем здесь свободные переводы английских поэтов и что природа нашего стихосложения и деликатная пристойность нашего языка не способны адекватно выразить буйную вольность английского стиля.
Сей разум, ненавистный мне, исполненный ошибок,
Принадлежит не мне: он твой, ученый доктор.
Сей разум легковесен, беспокоен, спесив,
Он - надменный соперник мудрых животных,
Полагающий, что занимает место между ними и ангелами,
И воображающий, что являет собой образ Бога здесь, на Земле.
Подлый, назойливый атом, верующий, сомневающийся, дискутирующий,
Раболепствующий, вздымающийся ввысь, низвергающийся стремглав и
вдобавок еще отрицающий свое падение,
Он говорит нам: "Я свободен", и в то же время грозит нам своим
оружием; , Его неверный и лживый взор думает проникнуть вселенную.
Ну же, преподобные дурни, блаженные фанатики,
Сочиняйте груды вашей схоластической ерунды!
Вы - отцы фантазий и священных ребусов,
Создатели лабиринта, в котором вы сами заблудились;
Давайте же путаные объяснения ваших тайн
И спешите в Школу, чтобы поклоняться своим химерам.
Есть и другие ошибки - ошибки тех ханжей,
Что сами себя присудили к нудному ничегонеделанью.
И этот запертый в уединении мистик, гордый своею ленью,
Сподобившийся покоя в лоне божьем - на что он способен?
Он мыслит.
Нет, злополучный! Ты не мыслишь, ты спишь!
Бесполезный Земле, причисленный к мертвецам,
Твой раздраженный разум коснеет в неге.
Проснись, стать человеком, стряхни с себя дурман!
Человек создан для действия, ты же притязаешь на роль мыслителя!
Истинны ли или ложны эти идеи, верно лишь одно: они выражены с энергией, выдающей поэта.
Я поостерегусь исследовать этот предмет как философ и бросить сейчас кисть ради компаса. Единственная моя цель в этом письме - продемонстрировать гений английских поэтов, и потому я буду продолжать в той же тональности.
Во Франции много слышали о знаменитом Уоллере193. Похвальное слово ему произнесли господа де Лафонтен, Сент-Эвремон и Бейль, однако широко известно лишь его имя. В Лондоне он пользовался примерно такой же репутацией, как Вуатюр194 в Париже, и, думается мне, он с большим правом ее заслужил. Вуатюр появился во времена, когда мы только-только выходили из варварства и когда еще царило невежество. Стремились к остроумию, но пока что им не обладали; хватались за ловкие обороты, заменявшие мысль - ведь фальшивые бриллианты легче отыскать, чем драгоценные камни. Вуатюр, от природы обладавший фривольным и легковесным талантом, был первым, кто блистал на заре французской литературы; если бы он явился после великих людей, украсивших собой век Людовика XIV, он либо остался бы неизвестен, либо о нем говорили бы с худо скрытым пренебрежением, либо, наконец, он должен был исправить свой стиль. Г-н Депрео хвалит его, но лишь в своих ранних сатирах, т.е. в то время, когда собственный вкус Депрео не сформировался; он был молод и находился и том возрасте, когда о людях судят по их репутации, а не в соответствии с собственным их достоинством; впрочем, Депрео в своих похвалах и и критике часто бывал несправедлив. Он хвалил Сегрэ195, которого не читала ни одна живая душа; он бранил Кино196, которого весь свет знает наизусть, и ничего не сказал о Лафонтене. Уоллер, лучший поэт, чем Вуатюр, был, однако, далек от совершенства: его галантные стихи дышат грацией, но небрежность делает их тягучими, и часто их обезображивают ложные мысли. К его времени англичане не научились еще писать в соответствии с правилами. Его серьезные произведения исполнены силы, которой трудно было бы ожидать от его остальных, вялых пьес. Он написал надгробное слово Кромвелю, которое при всех своих недостатках считается шедевром: дабы почувствовать это творение, надо знать, что Кромвель скончался в день, когда бушевал ураган исключительной силы. Вещь эта начинается так:
Его больше нет, все кончено, покоримся жребию.
Небо отметило этот день бурей,
И звук грома, разносившийся над нашими головами,
Возвестил его смерть.
Своим последним вздохом он сотряс этот Остров,
Тот Остров, который его руки не раз заставляли содрогаться,
Когда в ходе своих деяний
Он разбивал головы Королей
