— Это не камушки! — возразил ей я. — Это бриллианты, дорогая!
— Тем более, — рассмеялась она.
— Ничего, скоро фамилию поменяешь, все и узнают. Кстати, твой новый паспорт очень быстро будет готов. Сатчан обещал ускорить процесс. Дом наш уже ордеровать начинают, паспорта наши срочно нужны.
Тут я услышал в трубке звонок в дверь.
— Подожди, я открою, — попросила жена и вскоре вернулась ко мне. — Это Витя Машу домой вернул, — доложила Галия. — В кино ходили.
— Они встречаются? Рад за них, — усмехнулся я. А как Витька, поначалу, разницы в возрасте испугался. — Привет им передавай.
Мы попрощались. Вроде и созваниваемся каждый день, а всё равно я скучаю.
Был на неделе рейд на пищекомбинат. После него решил, что газировку из бутылок я больше пить не буду. Так Борщевскому и сказал. Да он и сам был того же мнения. Вся наша команда после этого рейда была в культурном шоке. И людей жалко, что там работают…
Всё оборудование старое. Отовсюду хлещет масло. Самодельные плоские тазы стоят под всеми узлами, чтобы масло собирать. Но это не спасает, под всей линией поддоны надо ставить и постоянно их опорожнять.
Жуть! Весь пол в масле вперемешку с водой. Рабочие ходят в резиновых сапогах целый день. Бутылки реально толком не моются! Чуть криво на линии встали, и вода мимо льётся. Занимает это секунды, захочешь, не успеешь поправить. Никто и не поправляет. В часть бутылок вода, всё же, попадает, но не больше, чем на треть. В основном, вода попадает в бутылки на донышке и на какие-то секунды. Потом вода выливается. Всё, типа помыли. А если там пиво до этого было и засохло? Разве оно смоется такой манипуляцией? А если, вообще, что-то не пищевое?
Больше всего меня поразило, что фруктовую эссенцию разводили обычной водопроводной водой. Не кипятили, не фильтровали. Разливали по бутылкам и всё.
Усталый директор комбината, молча ходивший за нами, на моё недоумение по поводу водопроводной воды воскликнул:
— Вы прямо, как инопланетяне! А в автоматах на улицах вам что, другой водой сироп разводят? Пьёте же и ничего!
И правда. Никогда не задумывался, откуда в этих автоматах вода. Как сироп заправляли видел. А откуда там вода берётся? Даже мысли не возникло ни разу…
— Из автоматов я теперь тоже пить не буду, — заявила Света Костенко.
— Да ладно, — сбавил я обороты. — Правда ведь, ни с кем ничего плохого ещё не случилось.
Борщевский громко хмыкнул, взглянув на меня с усмешкой.
— Будешь дальше копать? — спросил он меня.
— Да что тут копать? — с досадой ответил я. — Раздолбайство и разруха. Здесь всё оборудование давно надо менять. Ты, кстати, поинтересуйся, какого оно года? Для акта пригодится. Пошли уже отсюда, а то всю обувь промочили и перепачкали.
Борщевский устроил допрос директору по поводу оборудования. Почему тот не заказывает новое.
— Тут надо всю канализационную систему сначала поменять, — взвыл директор. — Всю электрику.
Мимо нас проходили работники, такие же понурые, удручённые и усталые, как всё вокруг.
Окон нет, освещения не хватает, как в подземелье. — подумал я, глядя на работников комбината. — Дети подземелья…
— А что это за помещения такие странные? — оглядываясь по сторонам, я поднял голову вверх и увидел странные кирпичные своды слишком низкого для производства потолка.
— Так это… Здесь до революции каретный двор был.
— Чего? — заинтересовался Лёха. — А чей?
— Да почём же я знаю, — отмахнулся от него директор. — Дворян каких-нибудь.
— По сути это большой гараж, — оглядел я это помещение уже другими глазами. — Это сколько же карет сюда входило?
— Много, — устал от наших расспросов директор. — Ворота заложили когда-то, ещё до войны. Да хреново заложили! — он показал на стену. — То ли кирпич плохой, то ли раствор уже растрескался и выщербился. Мокнут стены. Как косой дождь, так тазы под своды подставляем. Но всё больше по стенам стекает прямо на пол. Штукатурим каждый год и изнутри, и снаружи. А всё равно, вон, всё мокрое, штукатурка отлетает…
— Кровлю надо подымать, смотреть, что там, — высказал я мысли вслух.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Директор махнул с досадой рукой и пошёл вдоль коридора, удаляясь от нас. Уже приготовился бедолага к тому, что по шапке получит, или вообще с работы вылетит.
— Слушай, — обратился я к Борщевскому. — Ты обо всем этом в акте напиши. Помещения изначально не приспособлены для размещения пищевого производства. — Кирюха сразу достал свёрнутую в несколько раз тонкую тетрадку из кармана куртки и торопливо стал записывать за мной. — Комбинат занимает дореволюционную постройку, представляющую из себя по назначению каретный двор. Участки кирпичной кладки, которой заложили в более позднее время многочисленные ворота, разрушаются и пропускают влагу. Вероятно, кровля тоже обветшала. От этого стены всего здания с одной стороны постоянно мокнут, на них не держится штукатурка и развивается чёрный грибок.
— Где чёрный грибок? — испуганно озираясь по сторонам, спросила Маша.
— Вот эти все пятна на потолке и стенах — это и есть грибок, — показал ей я.
— Давай, дальше диктуй! — потребовал Борщевский.
— Наш комсомольский коллектив считает, что производственная площадка, на которой сейчас работает пищевой комбинат, абсолютно не подходит для размещения данного вида производств и должна быть срочно заменена вместе с оборудованием, таким же старым и ветхим, как и само здание бывшего каретного сарая.
— Красиво сказал! — похвалил меня Кирюха. — Так всё и напишем. Все согласны?
— А что тут можно возразить? — недоумённо пожал плечами Лёха. — Я вообще удивляюсь, как они тут ещё что-то выпускают.
— Это точно, — согласилась Света.
— Кирюх, ну давай так и напишем в акте, — предложил я. — В тяжелейших условиях коллектив пищекомбината продолжает выпускать продукцию в запланированных объёмах и обеспечивает трудящихся такой необходимой продукцией.
— Записал! — отозвался Кирилл. — Ну что, пойдёмте. Угощать нас тут, похоже, никто не собирается.
— Да он уже вещи свои собирает, готовится кабинет освобождать, — грустно усмехнулся я.
— Что, думаешь, его уволят? — расстроенно спросила Маша.
— Если он об этом начальству докладывал, то не должны, — неуверенно ответил я. — Хотя большой надежды на это нет.
Мы вышли на улицу. Уже стемнело и заметно похолодало, но мы чувствовали себя гораздо лучше, чем в помещениях комбината.
— Какая же там обстановка удручающая, — заметил я.
— Да уж. Не хотел бы я там работать, — подтвердил мои ощущения Лёха.
Мы закончили раньше, чем планировали. И я решил заехать к Шадриным, навестить жену. Поехали вместе с Машей к ней домой. Позвонил от метро жене. Галия встретила меня у метро, и мы пошли на набережную погулять, а Маша побежала домой.
— У нас сегодня Василию Иннокентьевичу плохо стало на работе, –возбуждённо начала рассказывать жена. — Хорошо у нас на заводе своя поликлиника. Сразу доктор прибежала, укол сделала.
— Что с ним случилось-то? — для поддержания разговора спросил я.
— Давление. Он уже старенький.
— Что, в больницу отправили?
— Нет. Полежал. После укола полегче стало. Домой пошёл.
— Что же вы его одного в таком состоянии отпустили? — удивился я.
— Зачем одного? Шура наша его домой проводила. Он недалеко живёт.
— Это правильно, — кивнул я.
Целовались с женой на ветру… Как подростки.
Проводил её домой и поехал к себе. Учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин. И мне нужно научиться говорить такие вещи без иронии, как привыкли в девяностых. Сейчас за попытки пошутить таким образом может здорово влететь, если кто стуканет куда нужно. В лагеря не отправят, не сталинские времена, но карьеру себе испортить можно на раз.
На следующий день после пар во время телефонного разговора Сатчан сообщил, что Галие можно забирать паспорт. Договорились с ним, что сегодня получим, а завтра я привезу ему все наши документы. Жена как раз сегодня после пар домой идет, а не на завод. И весь в нетерпении я помчался к Шадриным, предварительно предупредив Викторию Францевну тут же из университетского автомата.
