«В связи с этим можно было даже подумать, что открытые в начале XVIII века «два гуменца промеж речками Полевыми»… были просто остатками работы одной из ватаг, долго отсиживавшейся здесь в удобном месте. Ведь известно же, что крестьяне Арамильской слободы задолго до постройки в этом краю первых заводов плавили железо в «малых печах», продавали его и даже платили за это «десятую деньгу». Почему таких же «плавильщиков» и «ковачей» не предположить среди ватаги «вольных людей»? Потребность в металле у них, конечно, была большая, и для оружия, и в качестве товара…»
В 1719 году началась новая разработка Гумешек. На реке Полевой, в трех километрах от Гумешек, вырос Полевской медеплавильный завод. Вначале главные надежды возлагались на соседний Полевской рудник. Разработка же самих Гумешек первое время шла вяло — видимо, не могли, наткнуться на основное рудное тело. Опасаясь истощения медных руд, на Полевском заводе построили домну и, не оставляя выплавки меди, начали выплавлять и железо.
Обилие железных руд повлекло за собой постройку Северского железоделательного завода (1735—1739 гг.) на речке Северной, в семи верстах от Полевского. Полевской, Северский и построенный около того же времени Сысертский (1732 г.), а позднее также заводы Верх-Сысертский (1849 г.) и Ильинский (1850—1854 гг.) и составили Сысертский горный округ.
Сперва заводы принадлежали казне. В 1759 году они были переданы — после соответствующего прошения — купцу и солепромышленнику Турчанинову (это его заводовладельческий знак — цапля — торчал на шесте над плотиной; прежде эти знаки были натыканы там и сям), «пожалованному» по соизволению императрицы Елизаветы Петровны в чин титулярного советника в ранге «сухопутного капитана». Отданы чуть не задаром. Все три завода, называвшиеся Полевскими, — собственно Полевской, Северский и Сысертский, — были оценены в сумме 129.353 рубля 761/2 копеек, с рассрочкой на пятнадцать лет.
Осуществляя наказ, которым сопровождалась передача заводов, «распространять и умножать сильной рукой и крайнее иметь старание, чтобы выковка железа и выплавка меди, против казенного содержания, была приумножена», а прежде всего — в погоне за наживой, Турчанинов в первый же год довел выплавку меди до десяти с лишним тысяч пудов, т. е. вдвое против прежнего. В последующие годы эта цифра возросла еще больше. Рекордным был 1866 год — 48.586 пудов меди. Основным поставщиком руды служил все это время Гумешевский рудник. Гумешки оказались настоящим кладом для заводчиков и давали баснословные прибыли. Вся добыча велась хищнически.
Но всемирную известность рудник приобрел все же не медью, а своими малахитами. Здесь нередкостью было встретить глыбу чистого малахита весом до полутора тонн. Одна такая глыба малахита и по сей день хранится в минералогическом музее в Ленинграде. Другая глыба «во сто пуд» находится в Свердловском музее краеведения. Не исключено, что встречались и еще более крупные гнезда малахита, но техника того времени не позволяла поднять наверх такую тяжесть, их приходилось дробить в шахте и извлекать по частям. Лучший малахит использовался как поделочный камень. Остальное дробилось и переплавлялось на медь. Вот откуда родилось и название «Малахитовая шкатулка»…
Для работы на рудниках и заводах владельцы переселяли из Соликамского уезда крепостных крестьян. С отменой крепостного права Гумешки стали чахнуть. В 1871 году «в виду обеднения руд, непомерной дороговизны работ, вследствие сильного притока воды и больших затрат на укрепление шахт», Гумешевский рудник был закрыт, шахты оказались затопленными.
…И вот — новое рождение Гумешек. В день нашего посещения на выработках встретились комиссия из инженеров, геологов, приехавших из Свердловска и Москвы, и группа старейших жителей Полевского. Встретились, чтобы решить судьбу Гумешек.
Богатейшей шахтой на Гумешках была старейшая — Георгиевская. Ее искали с помощью стариков. Долго ходили от одной заброшенной шахты к другой, спорили, судили-рядили.
Это новое оживление на Гумешках безмерно радовало Бажова. Он тоже ходил со стариками, тоже подавал советы, где лучше искать, откуда начинать откачку старых шахт, и, глядя на него в эту минуту, трудно было сказать: кто это — писатель или многоопытный, искушенный во всех тайнах земных «кладовушек», горщик, добытчик уральских недр?
Поразительны были наблюдательность, зоркость глаза Павла Петровича. Кажется, весь погружен в рассматривание старой «листвяной» крепи; в это время неподалеку, на отвале, взметнулся густой, жирный, черный столб сажи, дыма. Немедленно следует реплика:
— А ведь это техническое хулиганство: столько выпускать в воздух! Что они — не видят?!
Потолковал с мастером буровой, высказав по пути свои соображения насчет возможных результатов бурения, о том, где, на его взгляд, лучше бурить, чтобы результаты были значимее.
— Сегодня ваша лекция? — прощаясь, спрашивает мастер, уважительно глядя на Бажова.
— Что вы, какая лекция! Беседа хоть! — скромно отзывается Павел Петрович и старается сразу сделаться незаметным, не мешать работе.
Речь шла о беседе, на которую по просьбе Павла Петровича пригласили большую группу рабочих завода и геологоразведки.
Изменения, которые он обнаружил на Гумешках, нашли свое отражение первоначально в небольшой записи «На том же месте», а затем в очерке того же названия. Короткая, по существу почти хроникерская, зарисовка эта замечательна тем, что в ней очень скупыми, лаконичными штрихами (что характерно для всей творческой манеры Бажова) убедительно изображено огромное расстояние между тем, что было когда-то и что стало теперь. И изображено «через человека».
На следующий день с утра отправились на Северский завод.
Сейчас, в дни, когда пишутся эти строки, бывшая «Северка» — вполне современное предприятие. В годы, последовавшие за победоносным окончанием Великой Отечественной войны, в Северске пущены цехи белой жести, оборудованные по последнему слову техники, совершенно изменившие лицо завода, насчитывающего более двухсот лет. А тогда, в 1939 году, очень многое все еще дышало стариной.
Еще был «жив» — и даже использовался — неуклюжий и массивный подъемный кран, сделанный полностью из дерева; поднимал он до 16-ти тонн, приводясь в движение ручным воротком. В угловом помещении одного из заводских зданий медленно ржавел ставший ненужным «швам — круг» — гигантское водяное колесо, заставлявшее действовать старинную воздуходувку. Примечательно было не то, что эти сооружения достояли до нашего времени: достойно восхищения, что когда-то это была передовая техника, намного обогнавшая технику Западной Европы.
Подстать технике было и мастерство людей того времени. В кузнечном цехе нам показали бездействующий паровой молот, похожий на перевернутую римскую цифру V. На этой неуклюжей для современного глаза машине виртуозно работали крепостные мастера. В анналах истории завода сохранился такой эпизод: однажды в цех пришел владелец с гостями — похвалиться предприятием. Остановились у молота. «Барин» потребовал, чтобы ковач показал свое умение в обращении с молотом. Тогда тот, недолго думая, попросил у хозяина часы-луковицу — дорогую заграничную вещицу — и, прежде чем кто-либо успел ему помешать, положил ее под молот да как «ахнет» по часам! «Барин» побледнел: пропали часы! А ковач спокойно предлагает: вынь-ка. Оказалось, и вынуть нельзя — зажаты, и — целехоньки. Даже крышки не помялись. Настолько точно — с размаху! — опустил молот. «Барин» рассердился, а ковач смеется… Собирательный тип этих замечательных мастеров прошлого, постоянно совершенствовавших свое искусство, выведен П. П. Бажовым в образах Тимохи Малоручко из сказа «Живинка в деле», Иванка-Крылатко из сказа того же названия и ряда других героев.
После обхода завода в конторе, в помещении парткома, состоялась продолжительная беседа Бажова со старейшими северскими рабочими. Прошла она очень активно. Говорили главным образом о периоде концессии, когда на заводе было засилье иностранцев, которые душили всякую свежую мысль и не давали развиваться предприятию. Период хозяйничанья «Лена-Голфилдс-Лимитед» — акционерного общества с английским капиталом — был в истории завода самым тяжелым. Перед уходом концессионеры пытались разрушить завод. Помешали рабочие.
Вспомнили и про то, как в годы гражданской войны, в 1918—19 годах, на головы неугодных заводскому начальству рабочих обрушились репрессии озверелых колчаковцев. Расстреливали десятками, спускали живьем в стволы шахт. Заброшенные шахты Гумешевского рудника и Северский пруд стали могилой для многих передовых рабочих.
Вспоминали и более глубокую старину (о ней были наслышаны от отцов и дедов), но именно — только вспоминали. Насколько мне удалось заметить, Павел Петрович наиболее охотно беседовал на темы, интересовался теми сведениями, которые мог получить из первых рук, то есть услышать из уст очевидцев, а не в пересказе, — всего же остального касался постольку, поскольку в этом возникала необходимость. Не знаю, собирался ли Павел Петрович писать что либо в будущем специально о Северском заводе, так как в его опубликованных работах Северскому заводу уделяется сравнительно немного внимания, но тогда он увез из Северска большой материал.
