И вот мы снова в пути втроем. Я был очень рад их обществу и придерживал язык даже в отношении Генри, который, оправившись от изумления, сделал несколько ехидных замечаний о том, как трудно мне будет теперь после роскоши, к которой я привык в замке. Бинпол вмешался, остановив его. Мне кажется, Бинпол решил, что, поскольку в каждой группе должен быть предводитель, в нашей таким предводителем будет он. Я не хотел возражать ему, по крайней мере в этот момент.
Ходьба показалась мне утомительной. Для езды верхом нужны совсем другие группы мускулов, да и отвык я от напряжения во время болезни и последующего выздоровления. Я сжал зубы и держался наравне с остальными, стараясь не показать своей усталости. Но обрадовался, когда Бинпол предложил остановиться для еды и отдыха.
Ночью, когда мы спали под звездами, а подо мной был не мягкий матрац, к которому я успел привыкнуть, а жесткая земля, мне стало даже немного жаль себя. Но я так устал, не спав предыдущую ночь, что недолго бодрствовал. Утром у меня болело все тело, как будто кто-то всю ночь бил меня. День был снова ярким и тихим, и не было даже легкого ветерка, освежавшего нас вчера. Это четвертый, последний день турнира. Будет общая схватка и езда по кругу. Элоиза по-прежнему носит свою корону и раздает награды победителям. А завтра…
Вскоре мы достигли прохода, обозначенного на карте. Двигались мы вдоль реки, спускавшейся вдоль холмов, ее течение прерывалось время от времени водопадами, иногда довольно большими. Карта показывала, что выше есть еще одна река, и на некотором расстоянии эти реки текут параллельно. К этому месту мы подошли вечером.
Вторая река, за исключением нескольких мест, где она разбила свои берега, была удивительно прямой и одинаковой по ширине. Больше того, она текла на разных уровнях, и границы между ними обозначались хитроумными приспособлениями — сгнившими балками, проржавевшими колесами и т.д., — видимо, работой древних. Бинпол, конечно, все рассмотрел в свое удовольствие. Люди сделали вторую реку, выкопали русло и, может быть, пустили в нее воду из главной реки. Бинпол показал нам под вокруг растущей травой и другой растительностью, покрывавшей берега, блоки, тщательно уложенные и скрепленные. А что касается приспособлений, то они предназначались для того, чтобы помочь лодкам проходить с одного уровня на другой, последовательно заполняя водой секции. В его объяснении это звучало разумно, но он умел правдоподобно выдумывать.
Эта идея все больше воодушевляла его, пока мы шли вдоль реки. Он был уверен, что перед нами водная шмен-фе, лодки перевозили по ней грузы, а люди входили и выходили в тех местах, где были колеса и другие устройства.
— А лодки толкали твои паровые котлы, — сказал Генри.
— А почему бы и нет?
Я сказал:
— Некоторые остановки совсем рядом друг с другом, другие — в милях. И ни признака того, что здесь когда-то были деревни.
Бинпол нетерпеливо возразил:
— Невозможно понять все, что делали древние. Но они построили эту реку, это несомненно, и должны были использовать ее. И ее можно снова заставить работать.
Там, где прямая река резко сворачивала к северу, мы оставили ее. Дальше местность стала более неровной, следы человека там встречались гораздо реже. Пища снова стала проблемой. Мы съели то, что захватили в замке, а находить здесь что-нибудь было трудно. Однажды мы набрели на гнездо дикой куропатки. В гнезде было четырнадцать яиц, десять из них мы смогли съесть; остальные оказались порчеными. Мы с большим удовольствием съели бы и саму куропатку, если бы поймали.
Наконец мы увидели с холмов широкую зеленую долину, по которой протекала большая река. В отдалении поднимались другие холмы. За ними, в соответствии с картой, находились горы. Там конец нашего пути. Но долина была покрыта полями, виднелись дома, фермы, деревни. Там была пища.
Но добыть ее оказалось труднее, чем мы ожидали. Три наши первые попытки ни к чему не привели: два раза из-за яростно лающих собак, в третий раз из-за самого фермера, который проснулся и выбежал с криком, когда мы бежали по его двору. Мы нашли картофельное поле и отчасти удовлетворили свирепый голод, но картофельная диета слишком бедна для путешествий и жизни. Я тоскливо думал о пище, которая пропадает в замке. Я рассчитал, что сегодня день надевания шапок, когда задается еще более великолепный пир, чем во время турнира. Но, думая об этом, я вспомнил и об Элоизе, которой на пиру уже не будет. Существует нечто худшее, чем голод, и из-за него можно перенести и болезни, и физические неудобства.
На следующее утро нам повезло. Мы прошли уже половину долины (реку мы переплыли, а потом, когда уставшие лежали на берегу, солнце нас высушило) и снова начали подъем. На пути была деревня, которую мы решили обогнуть. Даже на расстоянии в ней виднелись флаги и вымпелы; отмечался какой-то местный праздник. Я подумал о надевании шапок, но Бинпол заметил, что скорее это какой-то церковный праздник — они более обычны в этой земле, чем в Англии.
Мы следили некоторое время и стали свидетелями исхода из фермы, находящейся в нескольких сотнях ярдов от кустарника, в котором мы лежали. К передней двери подвели две телеги, люди сели в них, лошади были украшены лентами, а люди одеты в праздничные костюмы. Они выглядели веселыми и, что гораздо важнее, сытыми.
Я голодно сказал:
— Как вы думаете, они все ушли?
Мы подождали, пока телеги не скрылись из виду, потом произвели разведку. Бинпол приблизился к дому, а мы с Генри ждали поблизости. Если в доме есть кто-нибудь, Бинпол извинится и уйдет. Если нет никого…
Там не было даже собаки — может быть, их взяли с собой на праздник, — и нам не пришлось взламывать дверь. Оказалось открытым окно, через которое я влез и откинул задвижку на двери. Мы не стали тратить времени и направились прямо в кладовку. Мы съели половину жареного гуся, холодную свинину, сыр с хрустящим хлебом. Когда мы съели сколько смогли, то наполнили и наши мешки и ушли, пресыщенные и сонные.
А чувство вины? Это было наше самое крупное воровство. В деревне звонили колокола, и вдоль главной улицы двигалась процессия: дети в белом в сопровождении взрослых. Там были и фермер с женой. Вернувшись, они обнаружат свою кладовку пустой. Я мог представить себе, как расстроилась бы моя мать, представить гневное презрение отца. В Вертоне странника не отправляли голодным, но правило “твое и мое” было священно.
Разница заключалась в том, что мы не были странниками — мы находились вне закона. Специфическим, жалким образом, но мы вели войну. Непосредственно — с треножниками, но не непосредственно — со всеми теми, кто, независимо от причины, поддерживал их. Включая — я вынужден был смотреть фактам в лицо — всех тех, кого знал и полюбил в замке де ла Тур Роже. Все были против нас в этой стране, через которую мы шли. Нам приходилось жить, опираясь на свои силы и средства: старые правила для нас недействительны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
