С Габи.
Я словно горела изнутри, а вместе со мной сгорал, осыпаясь серым пеплом, привычный мир. Потускнели краски,исчезли звуки, голоса за стеной превратились в неясный гул. Ощущения – холод узорчатой плитки, дыхание ветра, раскачивавшего тонкие занавески, шероховатость дерева, мягкость ковра – растворились в плотном тумане. Стало трудно дышать – воздух, в одночасье сделавшийся густым,тяжелым, застревал в горле. Паника придавила к полу каменной плитой, не давая пошевелиться.
В точности как тогда. В точности как на площади. Тяжесть, глухая звенящая тишина, пепел и жар. Все, что не уничтожил взрыв, поглощало жадное пламя темной силы.
Тогда, на площади, Габи спас меня. Вытащил из-под завалов, напитал своей силой. А теперь я стала ему не нуҗна.
Габи ушел. Папа мертв. Нет смысла бороться…
Я не почувствовала , как распахнулась запертая дверь, впуская в комнату маму, окутанную вихрем силы. Не услышала голосов, криков, суетливых шагов. Чьи-то руки подняли меня, перенесли на ближайший диван, опустили на лоб смоченный в воде платок. Изумрудная энергия обняла, будто ласковые руки. Но ни платок, ни сверкающий кокон не могли остудить сжигающий меня жар.
– Фран… Фран, милая… – донеслось как сквозь вату.
Поздно. Поздно.
– Позвольте мне, миледи.
Шорох, негромкие голоса. Что–то коснулось губ, полилось в горло,и я через силу сделала глоток. В нос ударил острый запах циндрийских пряностей.
– Пейте, пейте, леди Франческа, - повелительный голос Арры пробился сквозь шум в ушах. На удивление, я послушалась . – Вот так.
Платок сменила узкая ладонь служанки – прохладная, полная неожиданной внутренней силы. И это прикосновение принесло облегчение. Тяжесть, давившая на плечи, ушла, воздух стал холоднее и чище. Я рвано выдохнула – и погрузилась в забытье, чтобы пpийти в себя лишь в карете, когда мы были уже далеко за пределами Ниаретта.
Первые полгода в Лареццо я не запомнила. Жить – вдали от Кординны, дома, могилы отца – не хотелось. Друзья молчали, письма терялись, а скудные обрывочные вести с родины не приносили ни радости, ни облегчения. За окнами почти всегда лил дождь. Камин,тяжелые шерстяные платья и грелқа с раскаленными углями, которую тут было принято класть под матрас, не согревали сердца, промерзшего изнутри.
Я думала, что никогда больше не стану собой, никогда не смогу разбить корку льда, сковавшую темное пламя силы. Но однажды утром я прoснулась, раздвинула плотные шторы, нашла на дне сундука яркую ниареттскую накидку и впервые за много дней спустилась к завтраку, чем заслужила неодобрительный взгляд бабушки – за неподобающий ромилийской леди внешний вид – и тихую улыбку матери. И постепенно, шаг за шагом, все пошло на лад.
Потому что жаркий огонь Льедов не мог долго тлеть в оковах льда.
*** Утверҗдая, что после прогремевшего на всю Иллирию дела о бомбистах Корона уничтожила в Кординне городское самоуправление, лорд Сантьяри несколько преуменьшил масштабы произошедших перемен. Собрание было не просто распущено – на месте величественного дворца городского собрания, разрушенного магическим огнем, красовался пустырь, заросший выгоревшей под ярким солнцем высокой травой. Казалось бы, шесть лет – достаточный срок, чтобы возвести новое здание, восстановив архитектурный ансамбль центральной площади Кординны, однако вместо этого городские власти оставили все как есть. Возможно,так они хотели почтить память погибших, но вместо этого лишь растревожили старые воспоминания, отчего под веками заплясали огненными всполохами красные пятна.
С прoтивоположного берега Кортисса желтый квадрат пустой земли смотрелся выбитым зубом в ряду каменных стен и ажурных арочных окон, выходящих на реку. Болезненно заныло сердце. Взрыв и из меня вырвал кусок, отобрав отца и навсегда отдалив от того, с кем так опрометчиво связала черная магия Ниаретта. И если здание еще можно будет когда-нибудь возвести заново,то отца уже не вернуть, как не склеить и разбитое сердце.
Въехав на главную площадь по широкому каменному мосту, связывавшему два берега реки, я обнаружила еще одну примету новых смутных времен. Главные ворота дворца Морелли, прежде гостеприимно открытые для любого горожанина, желавшего отдохнуть от полуденного зноя в тени роскошных садов, оказались заперты. Пришлось пообещать вознице дополнительный серебряный илльер и двинуться дальше, к Часовой башне, откуда обычно начинали свой путь просители,ищущие аудиеңции у лорда Энрико.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Проезд в Часовой башне был уже, а охрана – многочисленнее и cтроже. Карета остановилась под темной аркой ворот. Через стенку до меня донеслись негромкие переговоры возницы и одного из стражей – проверяли цеховую печать и верительную грамоту. Минуту спустя раздался почтительный стук.
– Будьте добры, ненадолго оставьте ваш экипаж, - послышался голос охранника. - Необходимо провести досмотр – таковы правила для всех без исключения посетителей дворца.
Я послушалась, решив не вступать в споры. Раньше представители первых десяти знатных семейств Ниаретта были избавлены от этих формальностей и никто не посмел бы остановить экипаж, зная, кто внутри. Но то были другие времена, когда Кординной управлял городской совет, лорды и торговцы не ожидали каждую минуту нападения бомбистов и их подражателей, а простые горожане свободно гуляли по садам Морелли.
Страж – судя по нашивкам на пепельно-сером мундире, старший в отряде – подал мне руку, помогая сойти с подножки. Слабая волна чужой силы осторожно коснулась окружавшего меня защитного кокона и мoментально схлынула, признавая родственную темную магию.
– Добрый день, миледи, - учтиво поприветствовал страж. - Прошу прощения за задержку, но нам нужно ваше согласие на досмотр кареты и личных вещей. Леди…
– Льед.
«Льед».
Стражи изменились в лице. Мгновение назад я была благородной леди и вдруг превратилась в опасную преступницу. Улыбки пропали. Старший страж коснулся груди, активируя защитный артефакт,и сухо кивнул подчиненным – и те уже безо всякого разрешения полезли в карету. Бледный возница, не имевший магической защиты, наблюдал за обыском с неподдельным ужасом.
– Миледи, - от былой учтивости не осталось и следа, - сожалею, но я не смогу пропустить вас.
В груди кольнуло – неужели запрет приближаться к дому Морелли, озвученный леди Эмиллией, еще действовал? Я качнула головой, усмехнувшись этим мыслям. Вряд ли пять лет спустя я могла представлять для сердца лорда-наследника, успевшего обзавестись невестой, какую-либо угрозу. Конечнo же, дело в другом. В бомбистах.
Вздохнув, я полезла в саквояж за королевской амнистией.
Щелчок магического замка заставил стража вздрогнуть, а возницу испуганно зажмуриться в ожидании взрыва. Я поморщилась – подобная чрезмерная реакция неприятно удивила – и извлекла папку. По лицу стража скользнула тень облегчения. Приняв из моих рук документы, он пробежался глазами по строчкам, уделив особое внимание оттиску королевской печати.
– Как видите, – проговорила я, - род Льед помилован приказом его величества Сильвестро Леони.
– Я отвечаю за безопасность лорда земли и его семьи, миледи, – хмуро откликнулся страж. - И даже королевский указ не является пoводом халатно относиться к моим обязанностям. Насколько нам известно, в данный момент проводится расследование по факту обнаружения в вашем багаже взрывоопасных нестабильных кристаллов.
– Обвинений предъявлено не было.
– И тем не менее…
– Все чисто, – раздалось из кареты.
Я забрала документы и скрестила руки на груди.
– Теперь я могу продолжить свой путь, господа?
Но вместо страҗа ответил возница.
– М-миледи, - запинаясь, проговорил он, - вы уж простите, но я вас дальше не повезу. Господа стражи, конечно, все проверили, но кто поручится, что вы пальцами не щелкнете и не взорвете половину дворца вместе с моей каретой, раз уж ваш папенька это дело до конца не довел. А меня потом сообщником выставят. Если выживу. У меня и без того на той площади трое знакомых покалечились.
