кухарка Мятлевых, проживающая в соседней даче, показала, что поутру слышала одиночный душераздирающий крик со стороны Петергофской дороги, о чем и поведала встретившемуся ей почтальону. Тот оказался большим любителем подобных историй и, движимый любопытством, взялся прочесать вместе с дворником Новознаменский парк и окрестности. Он-то и обнаружил в густоте леса распластанное тело, сваленное в канаву.
— Когда почтарь наткнулся на труп?
— В осьмом часу. Он же и сообщил участковому приставу о происшествии, пока дворник караулил тело.
— Стало быть, вся компания в сборе была, и Кавендиш, когда за ним кучер приезжал, мог узнать об убийстве, — задумался Чаров.
— Мог даже в нем и поучаствовать, что, однако противно всякому смыслу. Да и показания господина Мятлева и его гостей, включая цыган и вызванных из города камелий, говорят против этого. Когда яхта бросила якорь в Матисовом канале, бывшая на борту троица под разудалые цыганские хороводы выгрузилась на берег, где была встречена высланной с дачи коляской. С того времени никто дом и прилегавшую к нему территорию парка не покидал.
— Значит, англичанин был первым?
— После его отъезда увеселения продолжались вплоть до моего прибытия. Когда же я опросил цыган и камелий, те немедля убрались. Цыгане разъехались своим ходом, а вот женщин отвез на железнодорожный вокзал в Лигово кучер Мятлевых.
— Все ясно, господин Блок. Век не забуду, что с Палицыным помогли, да за Кавендишем человека ходить отрядили. Завтра уж буду сам управляться, — с нескрываемым сожалением проговорил он.
— Поскольку мне поручено расследование и этого убийства, начальство дозволило употреблять по розыскным надобностям свободных людей из числа чинов городской полиции. А посему, могу оставить агента Ермилова ходить за англичанином и далее. Тем паче, что в отсутствии господина Путилина, его можно выдать, в случае чего, за подозреваемого, причем в обоих убийствах, — немного помявшись, с лукавой улыбкой предложил сыскарь. Гибель Михеева не давало ему покоя. Вопреки мнению начальства, посчитавшего убийство столяра раскрытым, он продолжал поиски, увы, пока безуспешные.
— С благодарностью принимаю ваше великодушное предложение, господин Блок! Вот выручили, так выручили! — Чаров был готов расцеловать его и броситься на шею. Он горячо пожал ему руку и, наговорив массу любезностей, оставил наедине смущенного сыщика.
Глава 19. Нечаев вступает в игру
После ухода Палицына Нечаев долго не мог уснуть. Своими речами Кондратий Матвеевич разжег в нем давно тлевший огонь потаенных желаний. Еще в Иванове, где он хлебнул лиха и откуда был родом, Нечаев поверил в свою избранность.
Сдав не без труда экзамен на народного учителя и получив место преподавателя Закона Божия в младшем классе Андреевского приходского училища, Нечаев явственно осознал, что лишь к старости выбьется в люди и сможет надеяться на чин коллежского советника[40]. Подобная унылая перспектива служения власти не вдохновляла его. С максимализмом юности он остро переживал вопиющую несправедливость общества и ничтожность собственной жизни. Перед его мысленным взором промелькнули изнуренные тяжкой работой, высохшие мальчики ткачи, умиравшие на фабриках русского Манчестера. Идея переустройства мира всецело завладела им, едва он оказался в столице. Обучая малых детей Закону Божию, он оставался атеистом, алчущим слома существующего строя через социальную революцию.
Преследуя сугубо практическую цель — пристроить герценовский «Колокол», Палицын невольно задел больные струны его души. Когда Кондратий Матвеевич завел речь о состязавшихся в салонном острословии баричах, боявшихся идти на улицы и делать революцию на местах, Нечаев понял, чего от него ждут и воспрял духом. Из-за нехватки образования он избегал участия в публичных студенческих спорах, так как редко выходил из них победителем. Отсюда, он не видел смысла в бесплодных политических диспутах, а жаждал уличных демонстраций и беспорядков. Игнорирование образования и науки перерастало в нигилизм и плохо скрываемое презрение к окружающим, коими он безбожно манипулировал в своих целях. Подкинутая Палицыным мысль о создании собственной революционной организации пришлась как нельзя по сердцу Нечаеву, а посулы познакомить со столпами российской политической эмиграции подарили надежды, казавшиеся еще вчера несбыточными.
— Алексей, — обратился он к жившему у него земляку, — вот тебе деньги, сходи завтра на рынок в оружейную лавку и купи револьвер и патроны к нему, — бесстрастным тоном провозгласил Нечаев, протягивая банкноту. — На сдачу купишь себе пальто и нам провизии на неделю, а сколько останется, принесешь мне. Я после сапоги себе присмотрю.
— Револьвер-то, какой брать? — сделал круглые глаза он.
— Скажешь, что для медвежьей охоты товарищ попросил, но бери не дороже тридцати рублей вкупе с патронами, — не будучи сильно сведущим в означенном вопросе, бросил Нечаев и закрылся в кабинете.
Навестив после службы известное ему место в Чернышевым переулке, Палицын забрал привезенное оказией послание Герцена, кое проглядел тут же в лавке. Возбужденный нелицеприятным общением с Натаниэлем и ознакомившись с ехидной запиской его дяди Джеймса, Александр Иванович рвал и метал, а когда засел за письмо Палицыну, едва сдерживался, дабы не нарушить рамки приличий в своей отповеди ему. У того язык прилип к нёбу, когда он дочитал экспрессивно негодующий текст возмущенного Искандера.
Засунув конверт в жилетный карман, он выскочил на улицу красный как рак и стремительно зашагал к дому, решив немедля ответить Герцену. Шнырь аж вспотел, поспевая за ним. Миновав Гостиный двор, Кондратий Матвеевич обернулся, и их глаза встретились. Дабы не привлекать к себе внимания, агент свернул на Перинную линию и затерялся в толпе, тогда как Палицын, еще более ускоряя шаг, продолжал беспрестанно оглядываться. Заметив беспокойство наблюдаемого, Шнырь оставил преследование и, выйдя на Невский, расслабленной походкой двинулся к Екатерининскому каналу. «Видать, чем-то его в той лавке огорошили, ишь как разволновался!» — рассудил агент, озираясь. Кропивший дождь подсказал решение. Коснувшись ладонью намокшей фетры котелка, он сдал к торговым рядам, остановившись против лавки, торговавшей зонтами и прочими предметами для ненастной погоды. Зайдя внутрь, он вышел оттуда другим человеком — с пелериной макинтош на плечах и натянутой по самые брови широкополой водостойкой шляпой.
Переждав дома дождь и немного успокоившись, Палицын повременил с письмом Герцену, взял извозчика и поехал на Васильевский. «Узнаю, как дела у Нечаева, а уж потом отпишусь в Женеву».
— Сергей Геннадьевич в кабинете, я провожу, — открыл ему дверь все тот же юноша и, подойдя к запертой двери, постучал три раза. Спустя мгновение щелкнул замок, и приглашающим жестом Кондратия Матвеевича попросили войти.
— Признаться, не ожидал! — радостно воскликнул Палицын, узнав, что осталось реализовать последние семь экземпляров газеты.
— Я и сам сомневался в результате, однако репутация «Колокола» все ж таки сладила дело. Помимо университета, газету удалось распространить в Медико-хирургической академии и Технологическом институте. Вы были правы. Едва я достал номер, как меня обступили студенты и появились
