— Линючий этот сарафан. Его красным цветом насквозь пропиталась Русь. Так пропиталась, что и в сорока щелочных водах ее не отмоешь.
— Отмоем! Сто пятьдесят лет была Орда на Руси, а что от нее осталось? Отмоем! И ты в этом убедишься, когда попадешь на свой родной Дунай.
Дорофей кивнул на реку.
— Дунай для меня роднее здесь, в Баварии, чем там, в гирле. Ладно, сбились мы с вашей тропки… Про что вы изволили опросить?
— Ты уже почти ответил на мой вопрос. Я хотел спросить, напоминает ли тебе этот баварский рыбачий огонек костры на родном острове?
Дорофей равнодушно посмотрел на инспектора и ничего не сказал. Дымил сигаретой, ковырял палкой в золе костра, пробуя, не испеклась ли картошка, и не тяготился молчанием.
Каждое слово, каждое движение «Белого» контролировались Картером, анализировались. Он видел его даже с закрытыми глазами, чувствовал так остро и безошибочно, будто сам и был той электронной машиной, которая определяла правду и ложь.
Сверху, из-за скалистого поворота левого берега, выскочила легкая спортивная яхта, оснащенная полным набором серых, еще не промытых дождями и не отбеленных солнцем парусов. На корме надпись: «Шварцвальд», «Пассау» — название судна и порт его приписки. Картер проводил глазами изящную каравеллу, будто сошедшую со старинной гравюры.
— Скоро и ты, Дорофей, помчишься вот на посудине. Мимо Линца, Вены, Будапешта, Белграда навстречу своей великой судьбе!
«Белый» оживился, спросил:
— А как скоро?
— Точная дата известна только высшему командованию. Я могу лишь догадываться. Думаю, что случится через две — три недели. Трудная у тебя миссия.
— Какие тут трудности! — возразил Дорофей. — Действуй посмелее, побыстрее, половчее. Одним словом, чувствуй себя в воде как дома — и все будет о'кэй.
— Да я не про это. С лягушечьими делами ты справишься хорошо. А вот с трудностями личного характера…
— Это что еще такое?
— Я имею в виду Лебяжий… Быть рядом с островом, где живут мать, жена, дети и не повидать их хоть краем глаза — это, знаешь, муки Прометея, выпавшие на долю простого смертного! Заранее, брат, сочувствую.
— Ошибаетесь, мистер Кеннеди. Никаких мук я не буду испытывать.
— Не будешь? — изумился Картер. — Почему? Да разве ты каменный? Разве у тебя вместо сердца арифмометр? Неужели тебе и в самом деле не хочется повидать родных?
— А чего на них смотреть? Давно забыл, какие они есть. Да и они такой же монетой платят. Похоронили как безвестно пропавшего. Пятнадцать лет ни слуху ни духу. За это время в голой степи лес может вырасти, реки высохнуть, горы с места сдвинуться.
— Это, конечно, верно, но все ж таки… родная мать, жена, дети.
— Детей тогда жалеешь и любишь, когда они на твоих глазах растут, когда пуповиной с ними связан. А насчет жены… с кем ночь делишь, та тебе и жена. В каждый свой выходной день, в воскресенье я нахожу себе жену в веселом доме Регенсбурга.
— Слушай, Дорофей, не валяй дурака. Ты гораздо лучше, чем хочешь показаться. Не верю я, что у тебя нет потребности в семейном очаге.
— Мало ли какие бывают потребности у нашего безродного брата.
— Но ведь семью создает даже африканский людоед. А ты… неужели бобылем на всю жизнь останешься?
— Да на какие шиши я создам ее, семью?
— У тебя будут деньги, когда выполнишь задание и вернешься. И немалые. Три тысячи долларов.
— Три тысячи!… Могли бы и больше заплатить, мистер Кеннеди. Головой все-таки рискую.
— Это верно. К сожалению, такова ставка, И я не могу ее сейчас увеличить. Но я буду ходатайствовать о пересмотре гонорара до пяти тысяч. И добьюсь.
— Получу эти пять тысяч, тогда и о семье подумаю. А пока, мистер Кеннеди, не до этой роскоши. Сейчас вся моя личная жизнь вот тут. — Дорофей кивнул на Дунай.,
«Прекрасно! Молодец!» — мысленно похвалил Картер «лягушку». Он уже гордился этим русским старовером, с начисто выпотрошенным человеческим нутром. И тем не менее он продолжал явно бесполезное дело.
Пришло время ввести в игру главные козыри. Надо было завершить испытание неожиданным, оглушающим, ослепляющим выстрелом из пушки главного калибра,
И Картер сделал это, хотя вовсе не надеялся на эффект.
На Дунай медленно наползали легкие прозрачные сумерки. На его светлой, тихой поверхности, вырос неуклюжий короткотрубый чумазый буксир «Барбаросса». Шлепая по воде плицами огромных колес, он тяжело пробивался вверх по течению. Буксир тащил две плоскодонные, черные от угольной пыли баржи.
Картер кивнул на унылый караван головой, засмеялся:
— Смотри, Дорофей, жив курилка! Бар-ба-ро-сса!… А я думал, что немцы предали забвению этого древнего императора, не оправдавшего их надежд в войне с русскими. Удивительно! С громом и треском провалился «план Барбаросса», увлекая за собой миллионы немцев во главе с Геббельсом и Гиммлером, Гитлером и их генералами. И все-таки имя Барбаросса не наводит на немцев ужас.
«Белый» тоже засмеялся — охотно, во весь рот, громко.
— А это потому, что у них память короткая.
И эти слова и этот возбужденный смех с плохо скрытой злобой обрадовали Картера. Кажется, есть контакт.
— Да, память у них действительно короткая, — сказал он. — Еще западный Берлин лежит в развалинах, еще не сгнили березовые кресты на миллионах немецких могил, разбросанных по всему свету, а потомки Гитлера, его тайные и явные последователи мечтают о новом могуществе, о подводном флоте, атомных пушках, ракетной артиллерии, о генералах, стоящих во главе неокрестоносцев Европы.
«Белый» с удивлением, но не без одобрения взглянул на инспектора, хотел что-то сказать, но сдержался, промолчал.
Картер ясно почувствовал, что нащупал плохо защищенную, уязвимую позицию в круговой обороне дрессированной «лягушки», и пошел в решительную атаку.
— Слушай, Дорофей, как тебе нравится мой русский язык? Если бы ты не знал, кто я, принял бы меня по разговору за русского?
— Хорошо маскируетесь, мистер Кеннеди. Я знаю, кто вы, и все-таки мне кажется, что вы русский.
— Значит, ты считаешь, что я говорю по-русски, как русский? И тебя это не удивляет?
— А чего ж тут удивляться? Мало ли русских людей живет под чужими фамилиями? Своих земляков с турецкой, французской и даже арабской фамилиями довелось мне встречать и в Африке, и в Южной Америке, и в Штатах.
— А давно ты понял, что я русский с американской фамилией?
— Сразу, как вы только появились тут… Вы откуда родом?
— Пермяк, соленые уши.
— С Урала, значит. С Камы-реки. В американца когда перекрестились?
Картер медленно, прямо глядя в глаза «Белого», покачал головой.
— Не крестился. И не буду.
— Как так? Подданство у вас американское?
— Да, чин американский, а в душе я никогда не поддавался американцам. Был и есть и буду русским.
— Чудные вы речи говорите, мистер Кеннеди. Не понимаю, как американцы держат вас на таком высоком посту?
— А они ничего не знают. Перед тобой вот только разоткровенничался.
— А почему? Чем я заслужил ваше доверие?
— Себя в тебе увидел.
— Чего-чего?
— Понял, говорю, что ты такой же, как я.
— Ну, это вы далеко хватили. Какой я вам родственник?
— Да ты не бойся, Дорофей, давай потолкуем начистоту.
— А чего тут толковать? Все ясно.
— Нет, друг, не все тебе ясно. Ох, далеко не все!
— И не надо мне ясности. Ни к чему. Поедем, мистер инспектор, домой.
— Нет, ты должен знать, Дорофей. Для этого я тебя сюда и затащил. Не щетинься. Знаю, и ты ненавидишь этих… заокеанских живоглотов. Доллары у них в груди, а не сердце. Доллары их черт и бог. Ради доллара они залезли в Европу и на Дальний Восток, в Иран и в Турцию. Ради доллара и атомную бомбу сварганили. Во имя доллара и войну хотят начать. Правильно их Советы окрестили — поджигателями. Не в бровь, а в глаз. Мы с тобой хорошо знаем, что это так и есть. Истинные поджигатели! С разбойничьим факелом по всему миру мечутся.
На эту длинную тираду «Белый» откликнулся спокойной усмешкой:
— Мистер Кеннеди, за кого вы меня принимаете? Я же не Иван-дурачок.
— Эх, Дорофей! Дорофей!… Так тебя изувечили эти живоглоты, что ты потерял способность разбираться, где красное, а где черное. Опомнись, посмотри на себя! Кто ты? Во что они тебя превратили? Ч"м вооружили? Ты ж не человек, а лягушка, ночное существо. Ты способен только убивать и разрушать. Разве ты один такой в колледже? А сколько таких колледжей в так называемой зоне американского влияния!
— Мистер Кеннеди, зря вы разливаетесь передо мной соловьем. Туговат я на ухо, не слышу ваших песен. Понятно? А теперь поедем. Добром пока прошу, поедем!
— Постой!… Я не все сказал… Надоело мне тянуть эту лямку, прислуживать поджигателям. Плюнуть им в морду хочу, наотмашь рубануть и сбежать. Все ждал подходящего случая. И вот дождался!… На тебя возлагаю большие надежды. Как только переплывешь границу и попадешь на русский Дунай, сразу же держи курс на погранзаставу, потребуй разговора с глазу на глаз с начальником государственной безопасности. Есть у них такой… его кличка «Компетентное лицо». Доложи ему о себе, скажи, что решил добровольно перейти к Советам. А потом скажи следующее: майор Кеннеди, работник американской разведки, ищет связи с русской разведкой. Понял?
