Время от времени Редж задумывался о том, что сталось с Горовицем. Он считал, будто тот просто дезертировал, как только со стороны боевых товарищей посыпались угрозы его жизни. Но уже через пять лет после окончания войны он узнал от пьяного в стельку, полного раскаяния рядового Хэнсона, что ранним утром они с группой солдат связали Горовица, заткнули ему рот кляпом, привязали к ногам булыжники и бросили в воды реки Сайгон. Горовиц, как поведал Хэнсон сквозь рыдания, даже не сопротивлялся и относился ко всему происходящему со спокойствием, словно это была воскресная прогулка на пляж.
К тому времени сам Хэнсон умирал от эмфиземы, потому что выкуривал по две пачки сигарет в день – эту дурную привычку он приобрел во Вьетнаме, – остальные же причастные к убийству Горовица погибли еще до окончания войны. Так что предстать перед военным трибуналом было некому. Тем не менее, Редж отправился к своему начальству и объяснил, что случилось, а в ответ ему сообщили: никаких записей о том, что рядовой Джек Горовиц служил на войне, нет, как нет и свидетельства о рождении и номера страхового полиса, доказывавших его существование. Все это Реджу показалось чертовски странным (но, заметьте, не настолько странным, чтобы поверить, будто мертвый мужчина на самом деле был учеником Смерти).
Хэнсон умер через месяц от мучительной боли – захлебнулся на больничной койке из-за скопившейся в легких жидкости. «Справедливая смерть», – подумал тогда Редж.
У Горовица не было ни могилы, ни памятника, ни места, куда Реджинальд мог прийти и оплакать бедолагу, с которым был знаком всего несколько часов – несчастного мужчину, чье психическое расстройство стоило ему жизни.
Вот почему для Реджинальда стало большим потрясением, когда в 1982 году далеко не мертвый Джек Горовиц появился на пороге его дома и попросил быть шафером на свадьбе.
14
4/50: Замкнутые пространства
![]()
Вот так все и началось. Эстер не понимала, как встречи с Джоной исключительно по воскресеньям переросли в нечто большее, но после дня в «Сторадж Кинг» он стал почти каждый день после школы приходить к ней домой и помогать с выпечкой. Джона обучал ее и Юджина Шекспиру, в котором те были не сильны, а они в свою очередь обучали его математике, в которой он был не силен. Сидя на неудобном, плохо обитом диване, они смотрели фильмы ужасов: «Бабадук», «Зловещие мертвецы-2» и «Птицы», – и пытались придумать новые способы привлечь Смерть, записывали в почти полный список наихудших кошмаров Эстер все безумные вещи, которые могли бы попробовать.
Чудаковатая Флийонсе повсюду ходила за Джоной, вывалив язык набок, однако он обращался с ней как с самой лучшей кошкой на свете: баюкал и таскал на руках, словно младенца, разговаривал с ней как с человеком, а еще временами носил на шее, будто шарф – это она особенно любила.
Иногда Джона звонил Эстер по телефону до прихода отца, чтобы обсудить список, альбом с вырезками Реджинальда, Сенокосца или вопрос, кто и зачем вынес все вещи со склада. При этом он никогда не говорил о школе, своих родителях или доме, что полностью устраивало Эстер, поскольку ей самой не хотелось говорить о школе, своих родителях или доме. Он ставил ее на громкую связь, пока расписывал стены, или помогал Реми с домашним заданием, или работал над портретом Эстер. И пусть она ненавидела телефонные звонки (они находились под номером 41 в ее списке), присутствие Джоны на другом конце провода ее устраивало. Хотя и не до такой степени, чтобы вычеркнуть их из списка – она по-прежнему не могла звонить незнакомым людям, – но все же.
Эстер всегда могла сказать, когда отец Джоны вернулся домой: в такие мгновения Джона бормотал «мне пора» – или звонок резко обрывался, и Эстер понимала, что перезванивать не нужно. После того как это происходило, она весь оставшийся вечер думала о нем и Реми: представляла их в комнате, где стены были полны жизни и цвета, даже если дом по соседству оставался мертвым, темным и пустым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наступило воскресенье – день встречи с четвертым страхом; Джона пришел утром навестить Флийонсе и «подержать ее за лапку», поскольку сегодня должны были снять гипс. Второй раз за четыре недели Эстер спустилась в подвал; пусть Питер ничего не говорил, но она видела, что его переполняло счастье (возможно, это было как-то связано со стаканом джина, который он опрокинул в 9 утра, но скорее всего – с присутствием других людей). Он перекладывал свои груды хлама точно безумный фокусник, совал Эстер в руки старые фотографии, пока занимался кошкой, рассказывал Джоне истории из ее детства – только теперь они казались выдуманными, поскольку были слишком нормальными и оторванными от всего, что напоминало ее нынешнюю жизнь.
Эстер и Юджин на игровой площадке с папой до того, как тот стал агорафобом.
Эстер и Юджин в орхидейной оранжерее Реджа Солара: близнецы сидят на коленях у деда, когда тот еще в здравом уме.
Если однажды что-то было правдой, а потом перестало, можно ли вообще считать это настоящим?
Джоне приходилось ласково успокаивать кошку, спрашивать, почему она мяукает, поскольку Питеру потребовалось в семь раз больше времени, чтобы снять с нее гипс и провести надлежащий осмотр. Язык у Флийонсе по-прежнему вываливался изо рта, а с такой координацией она никогда не смогла бы лазить по деревьям и ловить мышей. Однако Джона ничуть не расстраивался, что его кошка, даже по самым скромным меркам, была убогой. Когда осмотр закончился, он, как и всегда, взял ее на руки, как младенца.
Сидя на диване, Эстер старалась ни к чему не прикасаться. Старалась не коситься на их с Юджином фотографии в рамках, которые Питер хранил на прикроватной тумбочке – на эти окна в давно ушедшее прошлое. Она не могла точно вспомнить, когда они перестали спускаться сюда. В одиннадцать лет им было еще весело здесь: благодаря усыпанным звездами елкам и запаху старых книг создавалось впечатление нескончаемого Рождества. Она лишь помнила, что Юджин первым прекратил сюда спускаться. Когда Питер пропустил очередную бейсбольную игру, очередной день рождения, очередное родительское собрание, несмотря на все уговоры брата. Близнецы постепенно взрослели, а ситуация только усугублялась, им все труднее становилось находиться рядом с отцом, поэтому в один прекрасный день они просто… не пришли.
Эстер снова включилась в разговор в тот миг, когда Питер сказал:
– Не хочешь как-нибудь прийти сюда на ужин? Я готовлю немного – у меня здесь только газовая плита, – но мы могли бы втроем что-нибудь заказать. Я накоплю на нечто особенное.
– Конечно, – ответил Джона, пожав Питеру руку и похлопав его по спине. – Звучит здорово.
– Тебе не нужно ужинать с ним, если ты не хочешь, – тихо проговорила Эстер, как только они вышли из дома. Ребята как раз направлялись на съемки встречи с четвертым страхом, о чем она сильно переживала: боялась, что Джона замурует ее в гробу или вроде того. – Никаких обязательств.
– Что? У тебя нормальный отец. Мне он нравится.
От этих слов сердце Эстер словно увеличилось в три раза, как у Гринча.
Далее им предстояла очередная долгая поездка на мопеде в некое неожиданное место. Приехав, они спешились и еще двадцать минут продирались сквозь заросли кустарников, которые то и дело цеплялись за ее наряд (Индианы Джонса – с хлыстом, шляпой и коричневой кожаной курткой) и выдергивали из хвоста волосы, ниспадавшие на плечи неряшливыми локонами.
Сначала Эстер решила, что Джона снова привез ее в заброшенное место, чтобы убить, но чем дальше они шли, тем больше людей встречали. Людей с касками и фонариками на головах. Людей с веревками и пристегнутыми к обвязкам карабинами. Только добравшись до входа в пещеру, Эстер поняла, в чем заключался план Джоны, оказавшийся в разы хуже того, что она себе представляла. Не успела она возразить, как он взял снаряжение у экскурсовода – парня в футболке с надписью «Иисус чертовски любит тебя».
