Ибо, ты это должен знать, хозяин, Бог велик, и быть Благородным - значит прощать!
Я помню, что в тот вечер, когда Зорба рассказывал мне свои глубокомысленные бредни, я смеялся. Тем не менее «благородство» Господа Бога проникло в моё сознание, я запомнил его сострадание, великодушие и всемогущество. В какой-то из других вечеров, когда из-за дождя мы укрылись в нашем сарае и занялись тем, что жарили каштаны, Зорба повернулся ко мне и долго смотрел, будто хотел понять какую-то великую тайну. В конце концов, он не выдержал:
- Я хотел бы знать, хозяин, - сказал он, - что ты всё-таки находишь во мне. Почему ты не схватишь меня за ухо и не выгонишь вон? Я тебе однажды говорил, что меня называют «паршой», потому что где бы я не появлялся, я не оставляю камня на камне… Все твои дела скоро полетят к черту. Гони ты меня, говорю тебе!
- Ты мне нравишься, - ответил я, - и больше не спрашивай меня об этом.
- Ты всё же не понимаешь, хозяин, что у моего мозга нет нужного веса. Возможно, он тяжелее или легче, во всяком случае, он наверняка не такой, какой нужен! Подожди, ты сейчас поймёшь: вот нынче, к примеру, эта вдова не даёт мне покоя ни днем, ни ночью. Но речь не обо мне, нет, клянусь тебе. Что касается меня, я могу сказать наперёд, я её никогда не трону. Она мне не по зубам, чёрт бы её побрал! Более того, я не хочу, чтобы она была потеряна для других. Не хочу, чтобы она спала одна. Это было бы очень печально, хозяин, и я не смогу этого перенести. И вот я брожу по ночам вокруг её сада. Ты знаешь почему? Чтобы увидеть, что кто-то ходит к ней ночевать, и успокоиться.
Я рассмеялся.
- Не смейся, хозяин! Если какая-нибудь женщина спит одна, то виноваты в этом мы, мужчины. Нам всем придётся отвечать за это на страшном суде. Бог прощает любые грехи, как мне видится, с губкой наготове, но такой грех он не прощает. Горе тому, кто мог бы спать с женщиной, но уклонился, хозяин. Горе той женщине, которая могла спать с мужчиной и не сделала этого! Вспомни-ка, что сказал ходжа. Он на минуту замолчал и вдруг спросил:
- Когда человек умирает, может он вернуться на землю в каком-то другом виде?
- Не думаю.
- Я тем более. Но если бы он мог, тогда те люди, о которых я тебе сказал, ну, кто отказался служить, назовём их - дезертиры любви, они вернутся на землю, ты знаешь в каком обличье? В обличье мулов! Зорба снова замолчал и задумался. Потом глаза его засверкали.
- Кто знает, - сказал он, возбуждённый своим открытием, - может быть, мулы, которые бродят сейчас по свету, и есть те самые люди, эти размазни, которые всю жизнь считались мужчинами и женщинами, не будучи ими на деле. Может, поэтому они без конца лягаются. Что ты об этом думаешь, хозяин?
- Твой мозг весит, несомненно, меньше, чем нужно, Зорба, - ответил я, смеясь, - лучше встань и возьми сантури.
- Сегодня вечером не будет сантури, хозяин, и не обижайся. Я говорю, говорю, уже наговорил столько глупостей, а знаешь почему? Потому что я очень озабочен. Большая неприятность. Новая галерея, она сыграла со мной злую шутку. А ты мне говоришь о сантури… С этими словами он достал из золы каштаны, дал горсть мне и наполнил наши стаканы раки.
- Да поможет нам Бог! - сказал я, чокаясь.
- Да поможет нам Бог, - повторил Зорба, - если ты этого хочешь… Но до сего времени это ничего хорошего не дало.
Он залпом выпил огненную жидкость и вытянулся на своей постели.
- Завтра мне потребуется много сил. Мне предстоит бороться с тысячью чертей. Доброй ночи! На следующий день с раннего утра Зорба отправился на шахту. Проходя галерею в богатой жиле, где с кровли капала вода, рабочим приходилось шлепать по чёрной грязи. Они продвинулись недалеко.
Ещё с позавчерашнего дня Зорба велел подносить крепёжный лес, чтобы укрепить галерею, однако он всё равно был обеспокоен. Брёвна были недостаточно толстыми и инстинкт старого грека, позволявший ему чувствовать всё, что происходило в подземном лабиринте, словно это было его собственное тело, подсказывал, что крепёж ненадёжен; он слышал пока ещё легкое и неуловимое для других поскрипывание, похоже, крепь кровли стонала под её тяжестью.
Беспокойство Зорбы в этот день усилилось ещё и оттого, что в ту минуту, когда он готовился спуститься в шахту, мимо проезжал на своем муле деревенский поп, отец Стефан, спеша в соседний монастырь, чтобы причастить умирающую монахиню. К счастью, у Зорбы хватило времени плюнуть три раза прежде, чем поп обратился к нему.
- Добрый день, поп! - ответил Зорба сквозь зубы на приветствие.
И совсем тихо пробормотал:
- Чур, меня!
И чувствуя, что эти слова, должные изгнать дьявола, мало утешают, он вконец расстроенный, полез в новую галерею.
Чувствовался тяжёлый запах лигнита и ацетилена. Рабочие уже начали устанавливать столбы и крепить галерею. Зорба с кислым видом отрывисто пожелал им доброго утра, затем засучил рукава и принялся за работу.
С десяток рабочих врубались в жилу ударами кирок, уголь ссыпался к их ногам, другие сгребали его лопатами и на маленьких тачках вывозили наружу.
Внезапно Зорба остановился, дал знак рабочим прекратить работу и напряг слух. Как всадник сливается воедино с лошадью или капитан со своим судном, так Зорба составлял одно целое с шахтой; он предвидел, где галерея разветвляется, будто вены в организме, словом, он чувствовал то, что тёмным массам угля было невдомёк.
Зорба напряг свои большие волосатые уши и ждал. Именно в эту минуту я и застал его. Утром у меня было предчувствие, будто рука какая-то толкнула меня, я вздрогнул и проснулся. Поспешно одевшись, я выскочил наружу, не отдавая отчёта, почему я тороплюсь и куда иду; ноги сами понесли меня к шахте. Я остановился в тот самый момент, когда обеспокоенный Зорба напряженно вслушивался.
- Ничего… - сказал он через минуту, - мне показалось. За работу, ребята!
Обернувшись, он увидел меня и, поджав губы, сказал:
- Что ты тут делаешь в такую рань, хозяин?
Затем подошёл ко мне и шепнул:
- Не поднимешься ли ты наверх подышать свежим воздухом, хозяин? Ты бы пришёл сюда на прогулку как-нибудь в другой раз.
- Что случилось, Зорба?
- Ничего… Я вот вбил себе в голову. Сегодня рано утром я видел попа. Уходи!
- Если здесь опасно, будет стыдно, уйти.
- Да, - согласился Зорба.
- А ты пойдёшь?
- Нет.
- Так чего же ты хочешь?
- То, что годится для Зорбы, - сказал он, волнуясь, - не годится для других. Но раз ты решил, что тебе неловко уходить в такой момент, оставайся. Тем хуже!
Он взял свой молоток, поднялся на цыпочки и стал прибивать большим гвоздём доску кровли. Я отцепил с одного из столбов ацетиленовую лампу и стал ходить взад-вперёд по грязи, разглядывая тёмно-коричневую сверкающую жилу. Земля поглотила огромные леса, прошли миллионы лет, земля жевала и переваривала своих детей. Деревья превратились в лигнит, лигнит в уголь и вот пришёл Зорба…
Я повесил лампу и стал смотреть, что делает Зорба. Он весь отдавался работе, как бы слившись воедино с землей, киркой и углём. А когда брался за молоток и гвозди, сражаясь с досками, то страдал вместе с кровлей выработки, которая прогибалась. Он боролся с целой горой, чтобы, используя хитрость и силу, завладеть углём. Зорба разбирался во всём этом с непоколебимой уверенностью и безошибочно находил самое слабое место и налаживал дело. И такой, каким я его видел в эту минуту, перепачканный, весь в пыли, со сверкающими белками, он мне казался как бы олицетворением угля, он как бы прикинулся угольком, чтобы подкрасться к противнику и проникнуть в его укрепления.
- Давай же, смелее, Зорба! - воскликнул я в порыве наивного восхищения.
Но он даже не обернулся. Мог ли он в эту минуту разговаривать с какой-то бумажной крысой, которая вместо кирки держала в руках презренный огрызок карандаша? Он был занят и не удостаивал меня беседой. «Не говори со мной, когда я работаю, - сказал он мне однажды вечером, - я ведь могу сломаться. - Как это сломаться, Зорба? - Ну вот, снова ты со своими вопросами! Совсем, как ребёнок. Как тебе объяснить? Когда я чем-то занят, я весь отдаюсь этому, напряжён, натянут, как струна, в такие минуты я как бы сливаюсь с камнем, углём или же с сантури. Если вдруг ты меня коснёшься, заговоришь, и я повернусь, то могу сломаться. Вот и всё».
Я посмотрел на свои часы, было десять.
- Сейчас время перекусить, друзья, - сказал я, - вы даже переработали.
Рабочие тотчас бросили в угол свой инструмент и вытерли пот, готовясь выйти из галереи. Зорба, весь предавшийся работе, не услышал. Возможно, он и слышал, но даже не обернулся. Обеспокоенный, он снова напрягал слух.
- Подождите, - сказал я рабочим, - давайте закурим! Я стал шарить по карманам, рабочие стояли вокруг меня в ожидании.
Внезапно Зорба вздрогнул. Он прижался ухом к стенке штрека. При свете ацетиленовой горелки я различал его судорожно раскрытый рот.
- Что с тобой, Зорба? - воскликнул я.
