Мессинский пролив, повторил я мысленно. Как часто прежде в истории Запада, Мессинский пролив снова был в центре внимания. На материке, в «носке» Италии, лежит деревня под названием Сцилла, а перед ней, на острове, Каридди, – Сцилла и Харибда.
Наш грузовик сломался на ухабистой дороге, ведущей к взлетной полосе «шторьха». Последнюю сотню метров я и Хелбиг преодолели пешком и присоединились к сидящему на корточках под брезентовым тентом летчику, который одновременно исполнял функции коменданта аэродрома, механика и офицера управления полетами.
Бахманн вылетел из Трапани на «шторьхе», чтобы забрать меня. Хелбиг должен был остаться и ждать его следующего прилета, но тоже должен был быть в Трапани к вечеру. Без наших «шторьхов» мы были бы немобильными и беспомощными. Подвиги, совершенные этими маломощными хитроумными изобретениями из ткани, фанеры и легких сплавов, были почти невероятными. Они сопровождали нас на безграничных пространствах России, продолжали летать и в зное украинского лета, и на жестоком морозе северной зимы. Они не были быстрыми и действительно не были «настоящими» самолетами по сравнению с нашими истребителями, обладавшими высокими летными качествами, однако могли преодолевать в течение дня огромные расстояния. При полете при сильном встречном ветре складывалось впечатление, что они стоят на месте. Но было бы ошибкой предполагать, что они кротко подчинялись, когда их выбирали неопытные летчики со слабым чувством полета. Аварии с участием «шторьхов», на которых летали пилоты, незнакомые с ними, были нередкими. В начале войны считалось особой привилегией летать на «шторьхе» или даже иметь один из них в подразделении.
Видя одну из этих машин, я неизменно вспоминал инцидент, уникальный в моей летной карьере. После совещания у рейхсмаршала, передав свою прежнюю ночную эскадрилью преемнику, я принял новую эскадрилью, базировавшуюся около столицы. И почти сразу был вызван в Шёнефельд[64], чтобы обсудить с начальником технического управления люфтваффе технические проблемы ночного боя. Мы стояли на бетоне перед одним из ангаров и ждали прибытия генерала. В дополнение к командирам эскадрилий, командиру недавно сформированной ночной истребительной группы, также присутствовали офицеры из зенитной артиллерии и технической службы. Все соглашались, что вопросами ночного боя были, с одной стороны, взаимодействие между зенитной артиллерией и истребителями, а с другой – технические проблемы, касающиеся определения местонахождения и навигации. Разбившись на маленькие группы, мы ходили взад и вперед, обсуждая это, в то время как резкий ноябрьский ветер резал нас словно нож. Внезапно над дальним концом аэродрома появился генеральский «шторьх»; сделав над стоянкой крутой вираж, он остановился прямо перед нами, спустя момент после того, как его колеса коснулись земли. Генерал был одет в черное кожаное пальто, которое контрастировало с его ярко-белыми лампасами. Он дружески приветствовал нас, обменялся рукопожатиями с нами и сразу же приступил к неформальному обсуждению. Без того, чтобы упрекать нас, он сказал, что наши нескоординированные и достаточно хаотичные ночные атаки на британцев пока неудачны и что он хочет выяснить, почему это происходит. Мы приложили все усилия, чтобы объяснить ему то, на что я уже пробовал указать рейхсмаршалу в своем злополучном выступлении, а именно то, что было фактически невозможно с неадекватными средствами, имевшимися в нашем распоряжении, обнаружить и атаковать одиночный бомбардировщик. Мы рассказали об удачных перехватах, произведенных случайно во время ночного патрулирования на одноместном «мессершмитте» без надежного навигационного оборудования. Зенитчики сказали, что у них недостаточно прожекторов и что эти немногие, рассеянные вокруг важнейших объектов на территории рейха, образовывали сеть со слишком большими ячейками. Офицер-инженер, которого я не знал, говорил о «новой вещи», называемой радиопеленгатором, которая могла обнаружить невидимый вражеский самолет ночью и в тумане.
Но я хорошо помню замешательство, которое вызвало обсуждение, как предотвратить вражеские ночные налеты. Очевидно, опасность ночных бомбежек наших городов еще не воспринималась всерьез, а возможность британских налетов на Берлин исключалась полностью.
После окончания этого обсуждения я точно понял, что ничего не изменится ни для меня, ни для моей эскадрильи и что мы продолжим летать на наших одноместных «мессершмиттах» в черной как смоль ночи – летать, но не сражаться.
Поскольку генерал намеревался улетать, мы собрались вокруг его «шторьха». Неожиданно он спросил меня, – возможно, запомнив по совещанию у рейхсмаршала, – хочу ли я сопровождать его обратно в Штаакен[65]. Я без колебаний занял заднее место в кабине и застегнул привязной ремень. Он молча передал мне назад свою фуражку, чтобы я подержал ее. Я взял ее осторожно, двумя руками, как будто это было что-то чрезвычайно драгоценное.
– Теперь я хочу показать вам, на что «шторьх» способен.
Произнеся это, он дал полный газ и после очень короткого разбега оторвал самолет от земли. Носом против ветра мы поднимались, словно воздушный шар. Затем этот великолепный мастер воздушной акробатики безупречно выполнил программу из глубоких виражей и замедленных разворотов с крутым креном. Все это происходило непосредственно над небольшой стоянкой, с которой мы взлетели и с которой оставшиеся участники встречи наблюдали за нами, задрав вверх голову.
В конце концов он взял курс на Штаакен. После того как мы какое-то время летели над предместьями большого города, он повернулся и спросил меня: «Вы курите сигары?» Когда я ответил положительно, он достал из нагрудного кармана две сигары, обернутые в серебряную фольгу, и одну протянул мне. Они были толстые и длинные, из изумительного табака, темного, насыщенного и ароматного, и, чувствуя себя в маленькой кабине как дома и дымя с большим удовольствием, мы летели над Берлином.
Прибытие Бахманна выдернуло меня из моих воспоминаний. Мы должны были дозаправиться и взлететь без задержки. Наш маршрут проходил через центральную часть острова. Теперь, когда вражеские истребители могли летать над Сицилией фактически как угодно, было желательно придерживаться смены их патрулей. По этой причине мы хотели как можно быстрее достигнуть северного побережья, так как оно находилось на пределе их радиуса действий и давало нам шанс лететь в относительной безопасности.
Одной из плохих черт «шторьха» было то, что почти неизменно его двигатель отказывался запускаться, если еще не остыл. И здесь, под солнцем, вертикально палящим на двигатель и кабину, ни о каком охлаждении не было речи. Мы заняли наши места, отлично зная, что нечего и мечтать о запуске с первой попытки. Механик, стоя на левом колесе, вставил заводную рукоятку в отверстие в капоте двигателя. Я подал ему знак, чтобы он начинал запуск.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
