Всякий капитал, как замечено было выше, идет на содержание производительного труда – иначе он перестает быть капиталом; но количество труда, которое он приводит в действие, изменяется в зависимости от того, к чему именно он прилагается. Наиболее выгодным приложением капитала по количеству приводимого в действие труда Смит считает земледелие. Здесь производительными работниками являются не только люди, но и рабочий скот. “Мало того, в земледелии вместе с человеком работает природа, и хотя труд последней достается даром, тем не менее то, что производится им, имеет такую же ценность, как и то, что приготавливается самыми дорогими работниками… Поэтому капитал, приложенный к земледелию, не только приводит в деятельность большее количество производительного труда, чем такой же капитал, употребленный на фабричное производство, но он присоединяет еще несравненно большую ценность сравнительно с количеством употребляемого им производительного труда к годовому производству земли и труда страны, к богатству и действительному доходу ее населения. Из всех назначений, какие могут быть даны капиталу, это, без всякого сравнения, самое выгодное для общества”.
Третья книга “Богатства народов” представляет исторический очерк развития промышленности и может служить прекрасным доказательством той широты, с какой Адам Смит относился к изучению экономических явлений.
В этой книге он пользуется, можно сказать, историческим методом и рисует, насколько позволяло тогда состояние исторических познаний, упадок земледелия после разрушения Римской империи, возникновение и развитие городов и торговли. Но исторический метод в руках Смита не служил той лесенкой, по которой теперь так часто взбираются от давно прошедшего к настоящему, и, доказав, как дважды два четыре, неизбежность существующего, успокаиваются. У него были принципы, которых не мог поколебать исторический метод. Если земледелие пало, если с развитием городов международная торговля и мануфактурная промышленность выдвигаются на первый план, то, во-первых, на то были свои особенные причины, и, во-вторых, далеко нельзя сказать, чтобы это был самый кратчайший путь к общественному благосостоянию. Правильным путем, по мнению Адама Смита, была бы такая последовательность: сначала развивается земледелие, затем – мануфактура, и потом уже – международная торговля. Ввиду исторического характера этой части сочинения мы не станем излагать ее содержания. Отметим лишь, что уже Смит считал крупных поземельных собственников неспособными успешно вести свое хозяйство. “Чтобы заставить землю приносить доход, – говорит он, – нужно внимательно следить, как и во всяком торговом предприятии, за всеми мелочными расходами и сбережениями, на что редко бывает способен человек, окруженный роскошью, хотя бы и бережливый по своей природе. Окружающие его условия скорее влекут его к удовлетворению своих прихотей, чем к заботе о барышах, в которых он не чувствует никакой надобности. Изящная одежда, жилище, экипаж, мебель – вот предметы, которым с самого детства он привык давать цену. Направление, естественно придаваемое привычками всем его понятиям, продолжает свое действие и тогда, когда он обратится к улучшению своих земель. Он приведет в изящный вид, быть может, четыреста или пятьсот акров вокруг своего дома, и истратит на это в десять раз больше того, что это будет стоить, пока не увидит, что если бы он предпринял такого рода улучшение во всех своих владениях (а по своим склонностям он не способен на улучшения иного рода), то разорился бы, не выполнив и десятой доли своих замыслов… Достаточно сравнить настоящее состояние этих владений с участками мелких окрестных собственников, чтобы судить и без всяких других аргументов, как маловыгодны обширные владения для успехов земледелия”.
Четвертую книгу Смит посвящает изложению меркантильной и земледельческой (физиократической) теорий. Первую он излагает и опровергает весьма пространно, а вторую, которую он находит несравненно ближе к истине, – слегка. Мы знаем уже сущность того и другого учения. Оба они составляют теперь достояние истории. Меркантильная система после критики Смита погибла безвозвратно. Теперь уже никто не станет защищать торгового или денежного баланса. Если же протекционизм и поднимает, в особенности в последнее время, голову и овладевает умами мыслителей и деятелей, то он обращается к совершенно иным аргументам, чем прежде; отсюда, конечно, не следует еще, чтобы эти новые аргументы отличались обязательно и большей доказательностью. Как бы там ни было, однако всякому протекционисту приходится теперь считаться с основными положениями свободной деятельности, установленными Адамом Смитом, и нельзя сказать, чтобы новейший протекционизм не только опроверг их, но даже поколебал. Мы не станем входить в подробности Смитовой критики (это завело бы нас слишком далеко) и остановимся лишь на некоторых рассуждениях Смита, сохраняющих до сих пор свою научную силу и все свое непосредственное практическое значение.
Существует баланс, говорит Смит, который вовсе не походит на торговый, – это равновесие между годовым производством и потреблением. Когда меновая ценность годового производства превышает меновую ценность годового потребления, то капитал страны возрастает в размере этого превышения; когда же, напротив, меновая ценность годового производства ниже годового потребления, то капитал общества уменьшается в размере этого недостатка. В первом случае общество богатеет, во втором – беднеет. С этой точки зрения и следует смотреть на всякие поощрения, ограничения и запрещения ввоза и вывоза товаров. Запрещение или ограничение ввоза известных предметов, несомненно, усиливает местное производство этих предметов, – но увеличивает ли оно вообще производительность общества и дает ли оно наивыгоднейшее направление последней – это другой вопрос. Никакое постановление торгового законодательства не в состоянии увеличить количество труда против того, сколько может содержаться его на существующие капиталы, и все, что оно может сделать – это дать части общего труда направление, какого она не приняла бы без такого вмешательства. Но если какое-нибудь иностранное государство может доставить нам товар дешевле, чем во сколько бы он обошелся при домашнем приготовлении, то, разумеется, для нас выгоднее купить его за часть произведений нашего собственного труда, приложенного к более выгодной для нас отрасли промышленности, чем производить его дома. Когда же это ограничение ввоза принуждает нас производить такой товар дома, то, очевидно, труд прилагается не наивыгоднейшим образом. “Ценность годового производства труда естественно более или менее понижается, когда он отклоняется от приготовления произведений, которые имели бы большую ценность, чем какую он производит по принуждению. При сделанном предположении, товар этот может быть приобретен за границею дешевле, чем стоило бы изготовить его дома; стало быть, его можно было бы купить только за часть товаров, или, что то же, за часть цены товаров, произведенных народным трудом при содействии того же капитала, если бы последний предоставлен был естественной свободе”. Следовательно, ограничение и запрещение ввоза тех или других товаров понижает в конце концов общую производительность труда. Что же касается вопроса, что такими постановлениями можно содействовать развитию отдельных отраслей производства, которые не могли бы существовать при полной свободе ввоза, то, по мнению Смита, вовсе не важно, чтобы страна стремилась произвести обязательно все, необходимое ей для удовлетворения своих потребностей. Она должна производить то, что по совокупности всех естественных условий в ней выгоднее всего производить, и получать путем обмена все прочие предметы потребления из стран, где оказывается выгоднее производить эти последние. “При содействии теплиц, оранжерей и парников, – говорит он, – можно вырастить в Шотландии превосходный виноград и делать из него отличное вино, если расходовать на это в тридцать раз больше того, что стоит такое же вино, получаемое из-за границы. Но можно ли считать благоразумною мерою запрещение ввоза всех иностранных вин с единственной целью – поощрить производство бордоских и бургундских вин в Шотландии?” Конечно, это было бы безрассудство; но такое безрассудство представляет и стремление употреблять хотя бы на одну тридцатую, одну трехсотую труда больше против того, сколько его можно употребить на производство известных предметов. Затем, кто будет решать вопрос, в какой именно отрасли народного труда частному лицу следует затрачивать свой капитал? Несомненно, наиболее компетентным судьею будет само заинтересованное лицо. “Государственный человек, – говорит Смит, – который бы принял на себя труд указывать частным лицам, как они должны употреблять свои капиталы, мало того что занялся бы совершенно бесполезным делом, – он присвоил бы себе власть, которую безрассудно было бы поручать не только одному лицу, но какому бы то ни было совету или сенату; власть эта нигде не может быть до такой степени опасна, как в руках человека, который настолько безумен и самонадеян, что воображает себя способным к ее отправлению”. Допустим даже, продолжает свои рассуждения Смит, что благодаря такого рода мероприятиям развилась бы известная отрасль промышленности и что произведения ее поставлялись бы на рынок спустя некоторое время по той же цене или даже дешевле, чем производство заграничного происхождения. Получила бы от этого вся сумма труда и доходов общества хоть какой-нибудь прирост? Нет, отвечает он. “Труд общества может увеличиться только в размерах прироста его капиталов, а капиталы его могут увеличиться только в размерах того, что может быть сбережено из его доходов; между тем непосредственное действие такого рода постановлений состоит в уменьшении доходов общества, а то, что уменьшает его доход, конечно, не может увеличить его капитала быстрее, чем он увеличился бы сам собою, если бы как ему, так и труду предоставлена была полная свобода”. Итак, всякого рода ограничения и запрещения ввоза создают монополию, выгодную лишь для купцов и фабрикантов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
