Маленький старичок Пимен Горячкин, известный на селе маловер, во всем сомневающийся, пустил из бороденки неожиданно осадистый бас:
- Не подсунули бы фальшивых денег, в тюрьму сядешь. Какой-то мой покойный тятятка поднял на дороге виколаевкп, а они поддельными оказались!
- Сам уж дед бородатый, а все еще тятякаешь, никак не можешь простить ему, что нашел не настоящие.
- Дядя Ермоша, умеешь ты краснобаить о земле, а работать нет сноровки у тебя. Не деловой ты мужик, не хозяин земли, - сказал Автоном.
- Помолчи, сосунок! Не знаешь ты цену земли - она и дня твоей не была. Земля тогда хороша, когда она твоя, как родная жена, и никто, окромя тебя, дела с ней не имеет. А теперь земля ничья. Бездомовная.
- Народная земля, не ругай ее. Заплакала бы земля, если и в твоих руках была.
Вышедшие из горницы нарядные разгоряченные девки потащили парней, подталкивая в спины.
- Ну, Автоном Кузьмич, бить тебя будем. Не совестно с женатиками про пахоту толковать, а невеста тоскует, и мы досуха исплакались. А ты, Тимофа, аи не накалякался на волюшке? - И вроде невысокая бокастенькая Грипка Горячкина втолкнула Тимку в горницу. Пахло от ее разгоревшегося лица девичьей чистотой, глаза смеялись.
Жарко и светло горела лампа-"молния". Марька в голубой кашемировой кофте с буфами сидела у передней стены за столом, облитым белой скатертью, вязала жениху шарф. Показалась она Тимке не прежней спокойно-доброй смущенно-увертливым взглядом встретила его, и румянец, бывало безмятежно горевший яблочками на щеках, поджег теперь все лицо. Автоном сел рядом с нег схватил Грипку за руку, усадил под бок к Тимке:
- Одари, Грипка, его платком, соблюдай обычай.
- Не надо мне. - Тимка ссутулился, как молодой.
только что оперившийся беркутенок, спрятал длинные руки в карманах.
Но Грипка сунула в карман пиджака Тимке платок с тыквенными семечками, принялась за шитье. Заигрывая, как это делали все девки со своими парнями, она уколола его иголкой, будто невзначай. Тпмка отодвинулся, запунцовели уши.
Здоровый красномордый Семка Алтухов, одолев дремоту, отлепился от голландки, вышел на середину горницы, скомандовал:
- Давайте в соседи играть, девки!
Семка и маленькая Санька Копцова подошли к Тимке.
- Сосед, соседка мила? - спросила Санька почтительно.
- Мила, мила! - ответила за Тимку Грипка.
- Ну, приткни, где была, - велел Семка.
Грипка смахнула шелуху семечек со своих губ, обхватила Тимку за шею и поцеловала. На его потерянно распущенных губах таял теплый запах постного масла.
- Сосед, соседка мила? - пристал Семка к парню, игравшему на гребешке.
- Постыла мне соседка, пилит и пилит весь вечер напролет.
- Значит, продаешь. Сколько просишь?
- Семьсот сковородок и запорку от ворот. Или две кормовозки дыму.
- Угоришь и с одного пуда. Уступай, шабер.
- Эх, жалко кобылу, она молоденькая, всего сто годов, и голова на плечах первая. Но люди вы, по рылу видно, хорошие - ночью с вами один на один не встречайся - так и быть, уступаю за два аршина кислого молока.
- Возьми десятину пельменей, и шабаш.
Два парня с рогачом встали среди горницы, и все парами подходили к ним.
- Ну, а ты, Тимофей: Ильич, чем собрался порадовать Грипку? Калоши у нее, кажись, есть.
- Купи мне платок, - подсказала Грипка.
Парни подняли рогач на уровень головы Грипки.
- Перекидывай, я легкая.
Тимка мельком видел смеющиеся глаза, яркие в сдержанной улыбке губы Марьки. Рывком оторвал от пола Грипку, а она, поджав ноги в гусариках, перескочила через рогач, прошуршав по держаку подолом шерстяной юбки.
Семка Алтухов, откинув чуб, запел:
Ох, как вольну мелку птаху
Я с налета сбивал,
А красну девчонку
С коня ворона целовал.
А Санька Копцова ответила ему:
Моя мама встала рано,
Цветок алый сорвала,
Меня, бедну, не спросила,
Рано замуж отдала.
Девки разлучили невесту с женихом, посадили ее за свой стол и запели печально:
Не давай меня, батюшка, замуж,
Не губи меня, молоду, рано.
Марька заплакала.
Автоном, поеживаясь, плотнее врастал спиною в угол, беспомощная жалость, виноватость и злое недоумение наперекос гнули его.
"Вот и пойми ее, - думалось с раздражением. - Плачет, будто на казнь ведут. Не хочется замуж - не ходи.
Зачем я женюсь? Как закрутится жизнь в селе? По-старому не будет, а новая не лежит в кармане. Вон на кухне мужики весь вечер болтают, табак курят. Хоть бы валенки детям починили, за скотом приглядели. Нет, режутся в картишки, пьют в складчину. Не люблю я нашу Хлебовку, скучно жить в ней. Кажется, всех деревень богаче колдунами, ворами, богомольцами, пьяницами горькими да поножовщиной".
- Тпмоха, друг, опостылели мне все эти спектакли, и вся жизнь в надоеду стала... Вели ей не выть, а то хлопну дверью, уйду куда глаза глядят...
- Да разве можно тебе жениться с такой хворью.
- А что делать? Все родятся, женятся, детей пестуют:
помирают. Марья добрая, умная... сам небось завидуешь, Тимша?
Девки запели величальную жениху и невесте, потянули их в круг:
Там куга, там куга подымалася,
Там вода, там вода разливалася.
Выпущу, выпущу лебедя с лебедушкой.
Вел лебедь, бел лебедь Автоном Кузьмич,
Лебедка, лебедка Мария Максимовна.
Им люди, им люди дивовалися:
Что ровня, что ровня сравнялася..
Aвтоном с усмешкой уступил им.
Безрадостным показался Тпмке этот девпшнпк, и оп жалел Марьку, не понимал Автонома. Стыд и боль угнали его на кухню.
14
Несколько парней и молодых женатиков разыгрывали Паню-дурачка, поили подкраспенноп клюквенным соком ьодоп, уверяя его, что это самая крепкая водка. Он пил стаканами, качая бритой до макушки головой, подписывал какие-то декреты, разыгрывая роль большого начальника.
Тимке он вдруг осмысленно подмигнул левым глазом, улыбнулся.
- Садись тут, - сказал он, подвигаясь на скамейке.
Потом сунул свои декреты в карман кителя Острецова.
Застеснявшись Тимки, парни убрали бутылку с водой.
- Ну, а в баню-то сейчас не боишься сбегать, мокрую листву от веника принести, а? - спросил Паньку Степан Лежачий.
Панька ответил, что сейчас не пойдет - выпил и забыл молитву "Да воскреснет бог и расточатся враги его",- - а кто помнит, смело может сбегать в баню.
- Разбегутся они, как тараканы. Понабилось их полная баня. Мороз! - Он погрозпл пальцем глядевшему на него во все глаза парню. - Не дыхни!
Парней подмывала отвага и вязала по рукам робость - столько страшных историй порассказали друг другу. А за окнами завывала вьюга, седая от лютости.
Тпмка надел шапку, на плечи накинул хозяйский зипун. Проводили его в сени, светя лампой. Ветер стучал дверью, сипела в щелях поземка. Свет лампы будто вытолкнул Тпмку в спину, и тьма подхватила его, раскрылатив зипун, понесла по двору.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
