Мороз пробежал у меня по спине. Дело принимало серьезный оборот. В этот раз это не был только ночной выезд. Сияние пламени вело нас прямо к цели. Здесь нельзя было заблудиться. Потом мы услышали пулеметы.
— Оружие на боевой взвод! — приказал Маретти и включил дальний свет. Из темноты вынырнула широкая ухоженная дорога между плантациями. Мы почувствовали запах дыма. Он тянулся низко над землей и образовывал белые полосы. Перед транспортером сержанта Додеса брызнул гейзер глины, а вслед за ним — другой. Гранаты!
Началось! Маретти нажал на спусковой крючок пулемета, грохот нас оглушил. Мы резко свернули на табачное поле. Транспортер Додеса застыл в неестественном положении поперек дороги. Его фары погасли. Только из амбразур били полосы жгучих искр и впивались в темноту. Додес должен помочь себе сам. Мы встретились с передовым охранением, которое должно задержать продвижение подкреплений.
— Быстрее, быстрее! — орал Маретти. Короткими очередями мы начали обстреливать обочины дороги. Появились первые горящие домики. Обычные круглые хижины черных рабочих из бамбука и глины. Здания фермы пылали ярким белым пламенем. Только кирпичный жилой дом еще не поддавался. Шофер включил сирену атаки. Очередь из пулемета застучала по стальным бортам нашего бронетранспортера. Машина завибрировала. Мы ехали между горящими хижинами по освещенной колее. Жуткий вой сирены вызывал ужас. Пулемет затих. Из фермерского дома появилась цепь десантников. Беневенто. Теперь настало их время. А на другой стороне реки вспыхнули фары. Туда добрались остатки патрульного отряда. Светящиеся стрелы хлестали по водяной поверхности. Нападающие бежали на другую сторону, но мы их все еще не видели.
— Давай, ребята, давай! — выкрикнул Маретти и нажал на спуск пулемета. Однако поток искр был направлен вверх в темноту. На мгновение мы отвели глаза от амбразур. Маретти упал на колени на стальной пол, и только пальцы судорожно сжимали гашетку. Первым опомнился Тенсер. Оторвал руку, — и тело рухнуло к его ногам. Потом он нажал на спусковой крючок. Поток стрел косил полосы камыша на берегу реки. Пусто. Только мы стреляли как одержимые. Никто не пытался пробиться на другой берег.
— Назад, к ферме! — приказал Тенсер. Шофер повернул машину. Пальба на другом берегу утихла. Противник исчез, улетучился, растворился. Только хозяйственные постройки освещали окрестности ослепительным пламенем. Мы вынесли сержанта из машины и положили его к ногам поручика Беневенто. Пятидесятилетний мускулистый итальянец с римским профилем. Казалось, что униформа трещит на нем от каждого движения.
Он только показал на стену дома.
— Белых — направо, черных — налево. А где Додес?
— Завязли с транспортером на дороге, атака ручными гранатами, — сказал Тенсер и закурил сигарету. — По всей вероятности, удержится.
— Все осмотреть, не удаляться вне пределов освещения, — приказал поручик.
Остаток ночи мы свозили мертвых. Черные рабочие, трудившиеся на ферме. Мужчины и женщины из селения.
Семья белых, жившая в доме, спаслась. Старый англичанин с девяностолетней матерью и взрослой дочерью.
Перед рассветом машины, возвращающиеся с другого берега, привезли команду транспортера Додеса и сложили ее на правую сторону к стене дома. Несмотря на то, что, собственно, даже не было боевых действий, потери были чрезвычайно тяжелыми.
Утром прилетел капитан Гофман с белым районным комиссаром и черными представителями Аfrican Council[9] и African Advisory Board.[10] В их сопровождении фермер Хармер со своей матерью опознавали мертвых. Среди них не было никого из чужих, все работали на ферме. Ни одного незнакомого из нападавших.
— Черные, работающие на фермах белых, для партизан — враги, — сказал мне Тенсер, когда мы стояли над длинным рядом убитых. — Хотят их запугать и принудить не работать на белых. Хозяйство от этого быстрее бы обанкротилось. Застрелить представителя Африканского комитета или Африканского консультативного совета для них важнее, чем застрелить белого комиссара. Я живу в Африке двадцать лет и служил в самых разных местах. Расизм — не главная преграда, здесь проходит социальная революция в самой явной форме. Она, как стихийное бедствие, всюду начинается одинаково.
Старая госпожа Хармер, тощая, костлявая, со сморщенным лицом, громко плакала.
— Что с нами будет, что теперь с нами будет, — причитала она над рядом тел, поразительно однообразных в утреннем сиянии солнца.
— Что будет? — оборвала ее раздраженно взрослая, такая же некрасивая внучка. — Первым самолетом летим в Европу. Я сыта по горло! Мы должны были давно это сделать, но это уже зашло слишком далеко. Или ты еще надеешься на правительственные обещания? Ты не в своем уме, живешь как во времена королевы Виктории, и отец тоже сумасшедший! — Теперь она уже кричала.
— Не забудь, что тут похоронены твои мать и дедушка! — прикрикнул на нее строго Цецил Хармер из группки людей, стоящей около капитана Гофмана. Извините, она все еще в шоке, но ночью была великолепна, стреляла как ваши парни, капитан.
Тенсер неопределенно мне улыбнулся, и мы пошли садиться в машину. Нас это не касалось. На стальном полу чернело темное пятно. Сержант Маретти.
— Он один тут отличается здравым смыслом, — сказал тихо бывший телохранитель. Или кто он там, собственно говоря, был на самом деле. — Здесь не удастся ничему воспрепятствовать, мы только делаем вид, что поддерживаем жизнь трупа. Нам за это платят, но диагноз мы знаем. — И он снова улыбнулся слабой, ничего не говорящей улыбкой. — Гофман спасает золото с тонущего корабля. Это опасно, но если он способен угадать момент и, прежде чем корабль пойдет ко дну, выбраться из него с тем, что выловил, — почему бы и нет?
Он оскалил зубы и сдвинул широкую шляпу на затылок.
Солнце раскаляло обшивку. Все было опустошено: и цветочные клумбы, и заборы, и декоративные кусты. Хозяйственные строения еще тлели, а от круглых хижин остались кучки горячего пепла.
— Ничего не будем ждать, отец! — кричала мисс Хармер. — Уедем на транспортере капитана. За то, что осталось, нам все равно никто ничего не даст. Я не останусь тут, чтобы меня прирезали, ни за что не останусь даже на одну ночь!
Я оперся о броню в том месте, которое оставалось еще в тени, и устало закрыл глаза. Прочь! Я должен отсюда уйти! Ни в чем не хочу принимать участие. Все, что тут разыгрывается, — это ужасно, но насколько ужаснее судьба миллионов черных, которые то же самое испытывают целые столетия. Одна трагедия настигает другую, и так без конца. Вечно одинаковые судьбы людей.
В одиннадцать мы дали прощальный залп салюта. Здесь с похоронами торопятся. Могилы белых остались в саду дома, а черных — на берегу реки. Районный комиссар и представители Африканского комитета и Африканского консультативного совета вежливо помогали мисс Хармер грузить багаж в командирский вертолет. Потом в него сели расстроенный фермер и его мать. Неожиданно все для них потеряло цену, смысл; всей их прошлой жизни словно и не было. Они возвращали все до последнего клочка земли, оставляя тут свои души. Однажды так уйдут все.
Винты вертолета гнали волны горячего воздуха.
— Занять места в машинах! — приказал поручик Баневенто, стоявший у пулемета нашего транспортера, и мы двинулись во главе колонны обратно на базу.
ТОЛЬКО ДЛЯ БАНТУ! Из белых уже никто не вернется.
— Краус! — крикнул в окно через москитную, сетку сержант Грааб. — К шефу!
Я вскочил с казарменной койки. Наш отряд отдыхал, остальные прочесывали границу с Мозамбиком. Все вертолеты и бронетранспортеры были в деле. Ночное нападение на ферму, во время которого мы понесли более чем двадцатипроцентные потери, пробудило командование от летаргии. Откуда нападающие пришли и куда исчезли? Никто не сомневался в том, что нападение совершено Патриотическим фронтом Зимбабве. Если они пришли из Мозамбика, то для них должна быть закрыта дорога обратно. Они не смогут достичь границы раньше, чем вертолеты корпуса.
А мы пока подремывали в послеполуденной жаре на казарменных койках под разноцветными картинками голых красоток. Я натянул брюки, набросил рубашку и направился к командирскому зданию на другую сторону лагеря. Тяжелое солнце давило мне в спину. Вдалеке дрожала Иньянгани, и горячий ветер из Мозамбика доносил отчетливое гудение вертолетов. Капитан сидел в плетеном кресле за письменным столом и в упор смотрел на большую специальную карту границы, висевшую на противоположной стене. Он дремал с открытыми глазами. Когда я вошел, он потянулся и кивнул головой на другое кресло.
— Послушай, Ганс, — сказал он и снова вернулся взглядом к карте. Каждому, кого он вызывал по каким-либо причинам, он «тыкал» и называл по имени.
— Послушайте, — поправил я его медленно, и только тогда он действительно вернулся откуда-то с границы.
