Я-то знал, что они ищут.
Команда «Апельсина» состояла из пяти человек. Я видел, что из моря вытащили только троих, да плюс еще раненого Джона. Но матроса, стоявшего на носу, не было видно с тех самых пор, как на него рухнула мачта.
Еще через пять минут из-за мола вырулил вельбот с водолазами в черных резиновых костюмах. За плечами у них висели баллоны с кислородом. Оказавшись у обломков катамарана, они попрыгали за борт. Но надежды, что еще можно чем-то помочь, почти не оставалось. С момента крушения «Апельсина» прошло около десяти минут. Никто не способен десять минут не дышать под водой — даже тот громила с передней палубы.
Я почувствовал себя совершенно разбитым. Лица у Чарли и Скотто посерели и вытянулись. От причала, где стояла громадная толпа, доносился глухой монотонный гул.
Правая рука сильно болела. Я снова вытер ее о штанину.
— Поехали! — устало произнес я. — Возвращаемся на стоянку.
Глава 15
На обратном пути мы не обменялись ни словом. В мире полимаранов все знают друг друга, и у команды «Апельсина» было немало друзей. Мы слышали, как в каюте из УКВ-передатчика льются трескучие потоки слов, а в промежутках Скотто вставляет какие-то реплики на ломаном французском языке. Вскоре, когда Нодди пришвартовался к буксиру, Скотто появился на палубе.
— Похоже, они засчитывают нам победу в гонках, — сообщил он.
Я кивнул, сосредоточенно проводя яхту мимо бетонного блока у входа в марину.
Там уже собралась небольшая кучка болельщиков. Один из них помахал нам рукой. Никто из нас не ответил.
— Здорово! — сказал Нодди.
Это было и впрямь здорово. Но сейчас мои мысли занимали куда более важные вещи, чем гонки. Да и не только мои — мысли всех нас.
— Они не нашли Дейва Миллигана, — произнес тихо Скотто.
Никто ничего не ответил.
— А Джон Доусон в больнице.
— Что с ним? — спросил я.
— Внутренние повреждения.
Я вспомнил сочившуюся изо рта Джона струйку крови. Мы вошли в марину и встали у причала. Пока команда пришвартовывала к сваям нос и корму «Секретного оружия», я поинтересовался у Чарли:
— Ты видел, что произошло?
Он покачал головой.
— Перемычка сложилась пополам, — объяснил я.
— Что за дьявольщина! — изумился Чарли. — Хотел бы я знать, кто ее строил?
— Английские авиаторы, — откликнулся я. — Карбоволокно.
— Ox! — только и выговорил Чарли, ловя причальный линь, обматывая его вокруг лебедки и завязывая на два узла. — Тогда этого никак не должно было произойти.
— Но, видишь, произошло, — возразил я.
— Наверное, им просто чертовски не повезло. — Чарли отвел взгляд в сторону. — Что у тебя с рукой?
Я посмотрел на ладонь. Кожа покраснела и припухла, кое-где выступили пузырьки. Рука сильно болела, будто я ее чем-то сильно обжег.
— Понятия не имею. — Я пожал плечами и, расстегнув резиновый пояс непромокаемого костюма, стал переодеваться. — Я поеду в больницу, Чарли. Сможешь тут приглядеть за яхтой?
— Пока ты будешь сдерживать прессу, — согласился он.
Когда я спустился на берег, на меня обрушился шквал вопросов и оглушительное щелканье затворов фотокамер. Прорвавшись сквозь толпу репортеров, я помахал водителю такси, стоявшему на причале у яхт-клуба.
— Человек ранен!
— Угу! — кивнул водитель и тронул машину с места.
К больнице, расположенной за судостроительными верфями военного флота, вела длинная грязная дорога. В приемную ко мне спустился молодой темноволосый врач, чье лицо имело несколько желтоватый оттенок.
— Вы друг того англичанина? — осведомился он с заметным акцентом. Судя по всему, его отрядили ко мне как местного знатока английского языка.
— Как он? — спросил я.
Доктор пожал плечами и огляделся по сторонам, а потом, мотнув головой, пригласил меня отойти с ним в угол приемной.
— Очень плохо! — тихо произнес он. — Думаю, он не выживет. У него уже был священник. Наверное, ему захочется повидать вас, своего товарища.
С этими словами врач повел меня по пропахшим эфиром тихим коридорам. Я слышал, как поскрипывают на кафельном полу резиновые подошвы его ботинок.
Опутанный трубками капельниц Джон лежал в отдельной палате. На зеленой больничной одежде резко выделялась темная всклокоченная борода. Его глаза были открыты.
— Джон, — начал было я, облизывая губы. На них запеклась соль. Мысль, что меньше полутора часов тому назад мы с Джоном бок о бок неслись по морю, сейчас просто потрясла меня.
Глаза его оставались неподвижными. Я шагнул чуть ближе, чтобы он мог рассмотреть меня.
— Кто это? — прохрипел он.
— Это Джеймс. Джеймс Диксон. Тебе немножко не по себе? — выговорил я, чувствуя себя полнейшим тупицей.
— Не по себе, — ответил, будто прошелестел, Джон. — Что произошло?
— Треснула перемычка между корпусами, — объяснил я ему.
— Дьявольщина! — выдохнул он. — Записка.
— Записка? — переспросил я.
— Мерзавцы! — выдохнул он. — Записка. На письменном столе...
— Что? — воскликнул я, наморщив лоб и стараясь разобрать, вникнуть в смысл его слов.
Джон тоже весь сморщился, но совсем по иной причине. Он терпел жуткую боль.
— Жена... — бормотал он. — Хелен...
— Да?
— Скажи Хелен, что я люблю ее, — еле слышно прошептал он и вдруг застонал.
Это был страшный, душераздирающий стон. Так переносит боль только человек с сильной волей, когда от нее ему хочется выть и кричать, но он из последних сил старается сдержаться. Врач тут же отстранил меня и нажал на кнопку звонка в стене.
— Спокойней, Джон! — ободряюще похлопал я его по руке.
Доусон вцепился в мою ладонь обеими мозолистыми руками, какие бывают у любого моряка. Мои кости так и затрещали. Мне даже показалось, что я слышу этот треск, но, заглянув Джону в лицо, я понял, что дело вовсе не в этом. Он скрипел зубами от боли. Через секунду он весь задрожал, а потом стон оборвался. Хватка на моей руке ослабла. Внезапно комната наполнилась людьми, и меня оттеснили в коридор. Я остался ждать у окна, разглядывая неуклюжие серые строения в доках, будки часовых, скучающих в них моряков и поблескивающее вдали предательское море. Из палаты вышел врач.
— Он умер. Может быть, вы позвоните его близким? От вас им будет менее тяжело услышать... Или предпочитаете, чтобы это сделал священник? — Голос врача вывел меня из оцепенения.
— Я позвоню, — едва вымолвил я и тяжелой походкой побрел вслед за ним к телефону.
Я знал жену Джона. Эта полная, с вьющимися волосами женщина гораздо больше интересовалась своими тремя детьми, нежели яхтой собственного мужа. Сидя в регистратуре и набирая номер, я с ужасом думал о том, какую разрушительной силы бомбу брошу сейчас в ее спокойную жизнь.
Хелен восприняла известие с каким-то тупым спокойствием.
— Когда я вернусь, то обязательно заеду к тебе, — пообещал я ей.
— Это будет чудесно, — тихо отозвалась она.
Я понял, что Хелен все еще не осознает по-настоящему случившееся и что она еще живет в том мире, где все действительно будет чудесно, где Джон на следующей неделе приедет домой. Мы усядемся на лужайке перед их домом и, попивая пиво, будем обсуждать подробности гонок.
— Может, мне позвонить кому-нибудь еще? — спросил я ее.
— Я сама позвоню сестре, — ответила она. — Все в порядке.
Голос ее в первый раз дрогнул, и я понял, что Хелен заплакала.
Я продолжал настаивать, не могу ли быть чем-нибудь полезен ей, но в трубке уже раздались короткие гудки. Ко мне подошел маленький доктор.
— Мне так жаль. Это был несчастный случай.
Что ж, свой долг я выполнил. Теперь на меня внезапно навалилась вдруг усталость. После предельного напряжения сил и нервов на восьмимильных гонках по Каналу каждая косточка буквально ныла и гудела. Да вдобавок ужасно дергало руку.
— Не могли бы вы взглянуть, что со мной? — попросил я доктора.
Тот привел меня в небольшую лабораторию и внимательно осмотрел мою ладонь.
— Corrosif[32], — определил он. — Вы имели дело с какой-нибудь сильной кислотой?
— Нет! — очень удивился я.
Врач перевязал мне руку, предварительно намазав ее танниновой мазью.
— Будет щипать, — предупредил он.
Я кивнул. Жжение от мази напомнило мне, что, вылезая из воды у обломков «Апельсина», я коснулся рукой чего-то скользкого на перемычке. Перед моим мысленным взором пронесся ряд обрывочных образов: берег Ардмора, взлетающий на волнах «Стрит Экспресс», оборванный якорный трос и, наконец, погруженное в воду лицо Алана Бартона, розоватое в свете причальных огней Сихэма.
— А может, доктор, такое случиться от растворителя? — поинтересовался я.
— Растворителя, говорите?
— Decapant, — сказал я.
— А, понимаю! Сильного растворителя. Да, конечно.
— Спасибо, — поблагодарил я.
У выхода из больницы стояло несколько такси. Я плюхнулся в одно из них и попросил отвести меня в порт. И тут, признаюсь, на меня напала неудержимая дрожь. Поднявшись на «Секретное оружие», я все еще дрожал. Ребята как раз кончали складываться. Мне страшно захотелось чего-нибудь выпить, поэтому я отправился в яхт-клуб и заказал рюмку кальвадоса. Сидя за столиком на террасе, я следил, как ветер гоняет по гавани синие волны, и размышлял о предсмертных словах Джона Доусона. Ведь он уже умирал, и мысли его были так далеко от всего земного, что он даже не узнал меня, но его занимали вещи, столь важные для него, что он непременно хотел сказать о них. Его жена. И послание на столе. Я снова вспомнил Эда Бонифейса, его хитроватое жирное лицо, склоненное ко мне над стойкой бара яхт-клуба в Пултни. Тогда он почти уже начал рассказывать мне о том, что узнал от одного парня. А еще я вспомнил, как Джон Доусон на больничной койке крепкой хваткой вцепился в мою руку и как страшно била его дрожь перед самой смертью.
