Я принял благословение и вышел.
Теперь жалею, да поздно, что не спросил его о том событии, о котором только что упомянул выше, и приходится мне его записывать со слов хотя и достоверных свидетелей из числа оптинской братии, но не из его подлинных преподобнических уст.
А было это событие такое.
Когда после кончины архимандрита Моисея дошел черед вкусить от чаши смертной великому брату его, игумену Антонию, тогда епархиальная власть указала бренным останкам его быть погребенным в общем склепе с братом, под полом, у солеи правого придела Казанской церкви. Взломали пол, разломали склеп, и обнаружился гроб архимандрита Моисея, совершенно как новый, несмотря на сырость грунта подпочвы; только немножко приотстала, приподнялась гробовая крышка… Безмерною любовью любил почившего архимандрита игумен Марк, и воспламенилось его сердце желанием убедиться в нетленности мощей его великого аввы, а также взять со смертной одежды их хоть что-нибудь себе на память. И вот пошли каменщики, что делали склеп, не то обедать, не то чай пить, а игумен Марк воспользовался этим временем, спустился в склеп, просунул с ножницами руку под крышку гроба, ощупал там совершенно нетленное, даже мягкое и как бы теплое тело, и только что стал было отрезать ножницами кусок от мантии почившего, как крышка гроба с силой захлопнулась и придавила руку игумену Марку. И взмолился тут игумен: «Прости, отче святый, дерзновение любви моей, отпусти руку».
И долго молил игумен Марк о прощении, пока вновь не приподнялась сама собой гробовая крышка и не освободила руку, дерзнувшую хотя и любви ради, но без благословения Церкви, коснуться мощей праведника.
На память о событии этом у отца игумена остался на всю жизнь поврежденным указательный палец правой руки.
Так рассказывали мне в Оптиной, а было ли оно так в действительности, я от самого действующего лица услышать не удостоился.
Я верю, что так и было…
И вот четыре дня подряд носил я умирающему игумену пищу; но он хоть и заказывал мне ее, а сам почти к ней не прикасался: глотание было затруднено настолько, что он едва мог глотать даже и воду.
Накануне его смерти на мой вопрос, что ему изготовить и принести назавтра, он ответил:
– Сами только извольте пожаловать! Это завтра было 18 марта. Когда я пришел к нему часа в три пополудни этого дня, игумен Марк уже был на пороге агонии: говорить уже ничего не мог; в груди около горла у него что-то зловеще клокотало… Но меня он узнал: это было видно по глазам его, по его чуть заметной улыбке… У постели его сидели три наши оптинки, тайные монахини. Я попросил благословения, но рука игумена уже не могла сотворить крестного знамения и лежала бессильная рядом с холодеющим телом. Я приподнял руку, преклонил колени у одра умирающего и положил эту дорогую руку на свою склоненную голову.
– Смотрите, смотрите! – услыхал я голос кого-то из монахинь. – Улыбается! Видно, он любил его.
Это – меня любил. За что было ему меня любить?
Да и успеть-то полюбить было некогда. Одно знаю и верю, и верить хочу, что для вечной моей пользы не без воли Божией был допущен четырехдневный уход мой до самой смерти за великим схиигуменом Марком.
Игумен Марк уже давно был в тайной схиме. Прощаясь с ним в последний раз, я припал к руке игумена и, глядя ему в глаза, сказал:
– Батюшка! Если стяжешь дерзновение у Господа, помолись Ему о нас, грешных. Он заметно улыбнулся, и в глазах его я прочел – так мне показалось – желанное обещание. Я видел последний день на земле святого схимника.
Вчера, 21 марта, была Лазарева суббота, и в этот день после Литургии отпели и похоронили отца Марка.
Мне говорили, что отец игумен почему-то особенно чтил день Лазаревой субботы и всегда в этот день причащался, – и что же? Умер в среду 18 марта, а погребен четверодневным, как и Лазарь, в день его воскресения.
В случай или совпадение я не верю, а верую в премудрость, благость и безмерное милосердие Божие, воздающее коемуждо по делом и по вере его.
Шла с погребения почившего игумена гостящая у нас приезжая, из г. Валдая, старушка[45]. Идет и слышит, как рассуждают между собой идущие впереди нее два каких-то крестьянина:
– Вот был человек и нет его! Как пар – и нет ничего!
Не вытерпела наша старушка и сказала:
– Как нет ничего? А душа-то?
– Э, бабушка! – ответили ей деревенские скептики. – Какая там душа? Пар и больше ничего!
Народные просветители могут считать цель свою достигнутой: они вытравили из народа его душу, веру его в Бога истинного. В стариках она еще кое-как держится, ну а на молодежь, кажется, рукой надо махнуть: от нее только «пар» остался.
– Придет конец Православию и Самодержавию в России, – говорили великие наши оптинские старцы, – тогда конец придет и всему миру.
23 марта
О. Нектарий и его беседа о знамениях, предваряющих пришествие антихриста.
Заходил проведать давно не бывавший у нас друг наш, о. Нектарий.
– Что давно не видать было вас, батюшка? – встретили мы таким вопросом этого полузатворника, известного всем оптинским монахам сосредоточенностью своей жизни.
– А я думаю, – ответил он с улыбкой, – что грешному Нектарию довольно было бы видеть вас и единожды в год, а я который уже раз в году у вас бываю!.. Монаху – три выхода: в храм, в келью и в могилу – вот закон для монаха.
– А если дело апостольской проповеди потребует? – возразил я.
– Ну, – ответил он мне, – для этого ученые академисты существуют, а я – необразованный человек низкого звания.
А между тем этот «человек низкого звания» начитанностью своею поражал не одного меня, а многих, кому только удавалось приходить с ним в соприкосновение.
Я рассказал батюшке о небесном знамении, бывшем на Москве в начале месяца[46].
– Как вы, – спросил я, – на эти явления смотрите?
– Э, батюшка-барин, – о. Нектарий иногда меня так называет, – как моему невежеству отвечать на такие вопросы? Мне их задавать, а вам отвечать: ведь вы сто книг прочли, а я человек темный.
– Да вы не уклоняйтесь, батюшка, от ответа – возразил я, – в моих ста книгах, что я прочел, быть может, тьма одна, а в вашей одной монашеской, которую вы всю жизнь читаете, свету на весь мир хватит.
О. Нектарий взглянул на меня серьезно, испытующе.
– Вам, собственно, какого от меня ответа нужно? – спросил он.
– Да такого, который бы ответил на мою душевную тревогу: таковы ли будут знамения на небе, на солнце, луне и звездах, которым, по словам Спасителя, надлежит быть пред кончиной мира?
– Видите ли, чего захотели от моего «худоумия»! Нет, батюшка-барин, не моей это меры, – ответил мне на мой вопрос о. Нектарий, – а вот одно, по секрету, уж так и быть, я вам скажу: в прошлом месяце, – точно не помню числа – шел со мною от утрени отец игумен[47] да и говорит мне:
– Я, о. Нектарий, страшный сон видел, такой страшный, что еще и теперь нахожусь под его впечатлением… Я его потом как-нибудь вам расскажу, – добавил, подумав, о. игумен и пошел в свою келью. Затем прошел шага два, повернулся ко мне и сказал:
– Ко мне антихрист приходил. Остальное расскажу после…
– Ну, и что же, – перебил я о. Нектария, – что же он вам рассказал?
– Да ничего! – ответил о. Нектарий. – Сам он этого вопроса уже более не поднимал, а вопросить его я побоялся: так и остался поднесь этот вопрос невыясненным… Что же касается до небесных знамений и до того, как относиться к ним и к другим явлениям природы, выходящим из ряда обыкновенных, то сам я открывать их тайны власти не имею. Помнится, что-то около 1885 года, при скитоначальнике и старце отце Анатолии, выдался среди зимы такой необыкновенный солнечный закат, что по всей Оптиной снег около часу казался кровью. Покойный отец Анатолий был муж высокой духовной жизни, истинный делатель умной молитвы и прозорливец: ему, должно быть, что-нибудь об этом явлении было открыто, и он указывал на него как на знамение вскоре имеющими быть кровавых событий, предваряющих близкую кончину мира.
– Не говорил ли он вам в то время, что антихрист уже родился?
– Так определенно он, помнится, не высказывался, но прикровенно о близости его явления он говаривал часто. В Белевском женском монастыре у о. Анатолия было немало духовных дочек. Одной из них, жившей с матерью, монахинею, он говорил: «Мать-то твоя не доживет, а ты доживешь до самого антихриста». Мать теперь умерла, а дочка все еще живет, хоть ей теперь уже под восемьдесят лет.
– Неужели же, батюшка, так близка развязка?
О. Нектарий улыбнулся и из серьезного тона сразу перешел на шутливый.
– Это вы, – ответил он, смеясь, – в какой-нибудь из своих ста книг прочтите.
И с этими словами о. Нектарий разговор перевел на какую-то обыденную житейскую тему.
26 марта
«Днесь спасения нашего главизна». – Темниковский старик и «Наплюйон-антихрист». – Глас народа – глас Божий. – Нечто о Наполеоне I как о неудавшемся антихристе. – Может ли теперь явиться антихрист. – Предостережение г[осподам] евреям.
