Последняя надежда оставалась только на юбилей. Не поднимется же у нее рука в такой день сказать ему это страшное: «Ну не хочу я!..» На вечер юбилея у Коли был план: после трехнедельного перерыва прийти в ресторан «У Автандила», прийти просто как клиенту, заказать не свои обычные 100 граммов, а целую бутылку ликера «Малибу» с намеком на необходимость второго «собутыльника» (под которым, естественно, подразумевалась Нина), посмотреть на сцене «аквашоу», досидеть до конца и… и напомнить Нине о 10-летии их совместной супружеской жизни. Поднять за это бокалы, пригласить тетю Нюру, Зою-старшую и Зою-маленькую, еще кто-то, может, захочет, хотя б Степан, он сейчас у них работает швейцаром-вышибалой, а раньше слесарил еще в их столовой при заводе «Мосблок», Коля давно и хорошо его знал (правда, между ними три недели назад пробежала кошка: Нина именно его, Степана, привозила на квартиру врезать замок в свою большую комнату, когда отлучала от себя Колю).
После ресторана его план предусматривал такой порядок действий: он провожает Нину до дому, посидит с ней в хорошо разросшемся саду у них под окнами, потом откроет ключом входную дверь, вот они в прихожей, а у Колиной комнатки дверь нараспашку, а там стол, накрытый в виде легкого ужина и сервированный на двоих. Коля специально искал накануне французское вино (только французское почему-то хотел, какое-то особенное — французское — значение этому придавал), а все остальное, включая сервировку, сделал, помня записи жены на аудиокассетах, когда она училась на метрдотеля. Коля, честно говоря, и сервировкой стола рассчитывал растопить лед своей супруги. Ну, еще надо сказать, что Коля специально ходил на Манеж в подземный супермаркет и купил за бешеную цену фирменный галстук «Fеrrano», попросив продавщицу завязать его прямо на нем. Продавщица была молодая, симпатичная, она близко подносила свое лицо к Колиному лицу, ее руки щекотали его подбородок, от ее губ, пальцев, запястий пахло неизвестными душистыми духами, каких Коля никогда и не вдыхал, и так ему было хорошо, покойно, что он даже закрыл глаза, провалился в облако какого-то удивительного, неведомого ему ласкающего счастья, и он, наверное, стоя уснул, так как его возвратил к действительности ее приветливый, улыбающийся, певучий голос:
— Муж-чии-наа, — позвала она нараспев. — Ауу… гото-овоо. Вам очень идет.
Коля вправду едва не уснул от дурмана испарений и от красоты девушки. Ей шел даже бледно-карамельный прозрачный простудный пупырышек на губе, он у нее только начинался и еще не превратился в лихорадку. Эти губы были так близко от Коли, что, будь его воля, он бы легонько поцеловал ее в этот пупырышек, но, конечно, не решился на это. Девушка уже стояла в нему боком, разговаривая с другим клиентом. Впервые в жизни Коля усомнился в своей теории любви без последней телесной близости, фигурка девушки — такими глазами он впервые посмотрел на девушку — была создана с физическими характеристиками любви, переливы видимых и скрытых выпуклостей, впадинок, покатостей, не заботясь об этом, излучали призыв, ее хотелось прижать, раздеть, целовать, войти в нее всю, слиться в одно…
Коля испугался своих мыслей, будто кто-то мог их услышать, кашлянул в ладонь. Девушка была уже свободна и с выражением приветливого вопроса подошла к нему.
— Какие-то проблемы?
— Нет, — он смутился, — я у вас пупырышек на губе увидел, — он улыбнулся.
— Да, я знаю. Завтра он будет как колючка у кактуса, — она тоже улыбнулась. — Так бывает у всех недотрог.
Она вдруг благодарно на него посмотрела, для блезира подтянула его галстук, легонько, почти не коснувшись, поцеловала его в щеку.
— Завтра, — сказала она с хитринкой, — я уже буду бациллоносителем. Спасибо за покупку.
2
Двигался он к ресторану от метро по Фрунзенской набережной. Получилось, что слишком рано пришел, раза два обогнул огромное здание Министерства обороны, убив на это минут сорок… Конечно, он неспроста тянул время, нервничал, медлил, чего только не передумал… Мимо проехала красная машина с открытым верхом, за рулем сидела блондинка с красным развевавшимся шарфом вокруг шеи и в темных очках. Она возле Коли чуть притормозила, дала ему поравняться с авто и, когда Коля угрюмо прошастал дальше, втянув голову в плечи, произвела три коротких гудка. Коля оглянулся, думая, что загораживает дорогу сзади идущему транспортному средству, даже не подозревая, к каким сторонам его натуры взывали только что эти условные гудки.
Да, господа, это была одна из тех жриц храма тяжелого эроса, которая предчувствовала в невзрачном простолюдине скрытого принца сладострастия, но в этот раз блуднице изменило чутье, она среагировала на отсутствующее причинное место, это был ложный фантомный манок. Так, наверное, безотчетно встрепенулось бы сердце альпиниста, если б он оказался в какой-нибудь пустыне на месте срытой горы: да, горы нет, но его сердце учащенно бьется, прозревая на пустом месте фантом безвещественной неоглядной громады…
Коля запустил руку в карман брюк, слегка скособочился, присел, делая вид, что что-то нужное затерялось на самом дне сатинового углубления. Он делал так время от времени: проверял. В нем жило чувство, что как чудом Хуссейн исчез, так чудом и объявится. Но, увы, чудо тянуло со своим объявлением — низ живота был по-прежнему пуст, как у пластмассового голыша…
3
…Наукой сказано твоей,Что чем природа совершенней в сущем,Тем слаще нега в нем и боль больней.Данте. Божественная комедия
Коля собрался было в третий раз обходить здание Минобороны… Он заметил, что там с каждой минутой оставалось все меньше светящихся окон, вообще город постепенно погружался в сумерки. «Надо идти», — решился он и направился к ресторану.
В вывеске «У Автандила» не горела буква «в», что как-то не понравилось Коле: «Непорядок, как такое допускает Нина и ее грузин».
У входа никого не было. Коля дернул за дверь, она была закрыта, он прильнул к стеклу, сделал из ладоней окошко и разглядел возле гардероба смотревшего на него Степана. Поманил рукой. Тот почему-то пошел не к Коле, а в зал. Рассек фигурой свисавшие стеклярусные нити над входом. Минуты две его не было. Коля ждал. Степан снова прошел сквозь стеклярусную занавеску и направился к входной двери. Не глядя на Колю, нагнулся, потом выпрямился и перед Колиным носом повесил табличку:
МЕСТ НЕТ
Коля застыл перед этой табличкой с какой-то глупой остановившейся улыбкой. Потрогал галстук. Почему-то вспомнил, как ездил после свадьбы с Ниной на Камчатку, летели они на 12-местном АН-2 над дымящимся кратером сопки, на борту еще была пара, офицер с красивой девушкой, и этот офицер попросил летчика спланировать ниже уровня краев кратера, ну, для щекотки нервов, и летчик снизился, они летели сквозь дым и испарения в чреве вулкана, все были в нервном восторге, та девушка целовалась с офицером, а Нина вцепилась в Колину руку и сжимала ее… Это было самое счастливое семейное воспоминание Коли.
Он брел мимо здания Минобороны (там теперь горело окон наперечет), ничего не замечая, в какой-то прострации. Боль. У него ничего не болело в отдельности, но болело все, он сам был вместилищем собственной боли, смутной, невыразимой, тем более тяжелой, что ей некуда было истощаться в словах жалобы.
Плохо соображая, где он, среди кого и зачем, дал заволочь себя в какую-то распахнутую дверь, откуда вырывался глухой шум, гомон, гвалт голосов. Это была местная распивочная, куда под вечер стекалась вся пьющая шваль округи.
Дверь, конечно, вела в полуподвал, она была железная, кованая, без ручки, чтобы нельзя было нервным посетителям тянуть и открывать самим, пока им не откроют изнутри. Площадка перед дверью была заплевана и загажена. С перил, переломившись надвое вниз головой, висело, как коврик, бездыханное тело алкаша — он обмочился, и было впечатление, что его повесили сушиться.
Все это Коля, конечно, разглядывать был не в состоянии, у него все плыло перед глазами. Он не понял, как оказался внутри помещения. Перед ним качались два упыря, упитых до упора и как бы потерявших четкость физических очертаний.
Вам не случалось, господа, близко от себя видеть пьяниц с жеваными лицами, которые напоминают слипшийся комок носового платка, забытого с осени до весны в кармане куртки на веранде нетопленой дачи? Если случалось, вы имеете представление о том контингенте посетителей, которые жужжали, ухали, рыгали, ругались, молча качались на месте с бессмысленными глазами, гоготали, выкрикивали что-то нечленораздельное… Эти мутные люди-призраки сидят в забегаловках, бродят в мусорных сумерках городов, и если их увидеть под утро на перроне из окна отъезжающего поезда, отодвинув занавеску и подслеповато всмотревшись в полумрак, то можно подумать, что на свете, помимо нас, есть люди особой ночной расы с серыми мордами мукомолов и размытыми почти до неразличимости чертами лица…
