Когда раздался боевой клич отца, мы выехали из зарослей, хотя кроу находились слишком далеко, чтобы стрелы наши могли долететь до них.
Завидев нас, враги еще громче запели и стали хлестать коней. Вот тогда-то из леса выехал Одинокий Ходок со своими воинами. Этого кроу не ждали. Они поняли, что разведчики их ошиблись и сражаться им предстоит не с одним кланом, а со всеми пикуни. Они попали бы в западню, если бы не вырвалась из зарослей лошадь. И кроу обратились в бегство. Старшины, воины, юноши — все повернули своих коней и поскакали в ту сторону, откуда приехали. А мы гнались за ними.
Сказать ли тебе всю правду?.. Сын мой, стыдно мне признаться, но в те дни лошади у кроу были лучше, чем у нас. Кроу часто делали набеги на племена, жившие в стране вечного лета, и угоняли табуны быстрых и сильных коней. А у нас лошади были низкорослые: мы их отняли у племен, живших по ту сторону гор.
Ясно было с самого начала, что не догнать нам главного отряда кроу. Однако мы не отказались от погони. Те из кроу, у которых лошади были похуже, начали отставать, а мы, стреляя из луков и ружей, отправляли их в страну теней. Впереди скакали четверо пикуни: мой отец на лучшей лошади Белого Волка, Одинокий Ходок на своей вороной кобыле, Оперенный Хвост и Красное Перо на вороном жеребце. Мы же заметно отстали. Когда мы поднялись на склон равнины, я увидел вдали Женщину-Кроу: бросив травуа, она ехала назад к реке Ракушке.
Кое-кто из нас, видя, что погоня бессмысленна, повернул назад, остальные упорствовали, надеясь, что кроу в конце концов устыдятся, остановятся и примут бой. Но не тут-то было! Кроу думали только о бегстве, а всех отставших мы уже убили.
Мы хотели вернуться в лагерь, как вдруг заметили вдали лошадь, бившуюся на земле. Подле нее стоял воин с ружьем. Мы подскакали к нему. Должно быть, у лошади его была сломана нога, а товарищи бросили его на произвол судьбы.
Мой отец опередил Одинокого Ходока и Красное Перо. Как узнал я впоследствии, он настойчиво повторял:
— Это мой враг! Оставьте его мне! Оставьте его мне!
— Да, да! Он твой! — кричали ему в ответ.
Сын мой, каково было мне в эти минуты! Отец мчался, к врагу, который целился в него из ружья. «Долго преследовала нас судьба, но самое худшее случится сегодня», — думал я.
Ближе, ближе подъезжал отец к кроу. То наклонялся он к шее лошади, то свешивался с седла, чтобы не служить легкой мишенью. Внезапно загремел выстрел, но пуля попала не в отца, а в лошадь. Пронзительно заржав, она поднялась на дыбы и упала. Но отец уже спрыгнул на землю и бежал к врагу. На бегу он выстрелил — не в кроу, а вверх, в небо.
Силы обоих противников были равны — оба разрядили ружья. Сжав руками дуло, они держали оружие высоко над головой, как держат боевую дубинку. Кроу стоял как вкопанный. Отец подбежал к нему, не спуская глаз с ружья. Он хотел, чтобы враг ударил первый. Держа ружье косо над головой, он ждал. Кроу с размаху опустил ружье, но оно скользнуло по ружейному стволу, не задев отца. Тогда отец, бросив свое оружие на землю, схватил обеими руками ружье кроу и завладел им.
Этот кроу не был трусом: он не дрогнул. Неподвижно стоял он и смотрел на отца. Я его узнал — это был старшина клана. Звали его Болотный Лось. Когда мы жили с кроу, он обращался с нами как с собаками. Женщина-Кроу советовала отцу остерегаться этого человека и избегать с ним ссор.
«А теперь он за все заплатит!» — подумал я.
— Убей его! Убей! — кричали отцу пикуни.
Но отец не нанес удара. Медленно отступил он назад и поднял свое ружье.
— Нет, я его не убью! — крикнул он нам. — И вы не убьете. Он — мой. Я хочу, чтобы он жил.
И знаками сказал он кроу:
— Ступай домой. Ступай и думай день и ночь о своем позоре. Помни: я, с которым ты обходился как с собакой, — я беру у тебя ружье и дарю тебе жизнь. Ступай!
Кроу повернулся и побрел по равнине. Знали мы, что свой позор уносит он с собой: соплеменники его видели издали все, что произошло, и отныне не бывать ему старшиной. Отец мой совершил великий подвиг. Да, величайшим подвигом считается отнять оружие у врага, если враг не ранен и полон сил.
Молча следили мы за кроу, который плелся, опустив голову и сгорбившись. Жуткое это было зрелище: наш враг из вождя превратился внезапно в человека, не имеющего власти, потерявшего почетное место в среде своих соплеменников.
Восторженные крики толпы пикуни прервали тишину.
— Одинокий Бизон! Великий воин! — приветствовали воины отца.
Лошадь отца была убита, и мы поехали вдвоем на моей лошади. Кто-то запел песню победы, мы подхватили хором и пели не умолкая, пока не подъехали к лагерю.
Проезжая по равнине, мы насчитали девятнадцать убитых кроу, а у пикуни не было ни раненых, ни убитых. Старики, женщины, дети выбежали нам навстречу, выкрикивая наши имена, и благодарили Солнце за победу; женщины плакали от радости. Сколько похвал выпало на долю моего отца! Его воспевали пикуни как первого воина нашего племени. Долго толпились они вокруг него, наконец он вырвался от них и вошел в вигвам Белого Волка, чтобы поесть и отдохнуть.
Измученные бессонной ночью, мы четверо спали до вечера. Днем пикуни перенесли свои вигвамы к вигвамам нашего клана. Разведчиков послали узнать, что делают кроу.
В сумерках Белый Волк стал созывать гостей на пир, и вокруг нашего костра собрались лучшие воины племени, и среди них Одинокий Ходок и Глаза Лисицы, Когда отпировали и трубка пущена была вкруговую, Одинокий Ходок попросил отца рассказать о наших скитаниях. Отец повиновался и говорил долго, перечисляя все наши злоключения.
Тогда сказал Одинокий Ходок.
— Брат, мы надеемся, что ты останешься с нами.
Отец посмотрел ему прямо в лицо и ответил:
— Я стыжусь самого себя. Был я глупее малого ребенка. Я хочу остаться с вами. Я признаю все законы нашего народа и буду им подчиняться.
— Твои слова наполняют сердце мое радостью, — сказал Одинокий Ходок. — Брат, ты потерял все. Я дарю тебе пять лошадей.
И все воины, находившиеся в вигваме, последовали примеру вождя, и мы получили в подарок тридцать пять лошадей.
Утром женщины принесли нам кожаную покрышку для вигвама, мягкие шкуры для постелей, парфлеши с сушеным мясом, пеммиканом и сушеными ягодами. Принесли они также седла для вьючных лошадей, лассо и посуду. К вечеру были у нас все необходимые вещи. Нам подарили две западни, и теперь мы снова могли ловить бобров для Ки-па.
На следующее утро вернулись разведчики и объявили, что кроу покинули долину Ракушки и держат путь на юг, в свою страну. Больше мы их не видели.
Мы ловили бобров в речках, которые берут начало в Снежных горах. Потом мы двинулись на север и снова раскинули вигвамы возле форта Ки-па.
Белый торговец устроил пир для наших старшин. Когда мужчины закурили трубку, мать сказала, что Са-куи-а-ки зовет нас четверых в свою комнату. Мы встали и пошли на зов.
В дверях отец остановился и воскликнул от удивления: прямо перед ним висела на стене его священная трубка — Трубка Грома. Он не верил своим глазам. Повернувшись к Са-кун-а-ки, пытался что-то сказать, но не мог выговорить ни слова.
Са-куи-а-ки сняла со стены трубку, завернутую в куски меха, бережно положила на его протянутые руки.
— Возьми ее. Она твоя, — сказала она.
— Где ты ее нашла? — спросил отец.
— Ки-па послал говорящую бумагу начальнику форта на реке Иеллоустон и просил отыскать трубку. Он купил ее у того самого ассинибуана, который ее похитил, — знаками ответила она.
— Я за нее заплачу! С радостью заплачу! Сколько лошадей? Сколько шкурок? — спросил отец.
— Тише! Друзьям не платят.
И отец подчинился ей.
— Ха! Так вот что вы затеяли, вот о чем беседовали в форте Ки-па, — сказал я матери.
И, улыбаясь сквозь слезы, она кивнула головой.
На этом, сын мой, я закончу свой рассказ.
