Евгений Александрович Мошкин. О нем я долгое время лишь слышал. Но в 1976 году познакомился. Это было на занятиях, которые он проводил с нами, группой преподавателей военно-медицинских факультетов, в Центре острых отравлений. Безусловно, это был талантливый клиницист, основавший школу клинических токсикологов в Ленинграде, да и в Советской Армии в целом. Фронтовик. Человек особенный – контактный, холерик, не сентиментальный. В 70-е поды провел первую и единственную тогда группу усовершенствования врачей-токсикологов. Имел большой авторитет среди обучающихся. Ревниво относился к тем, кто им не очаровывался, не особенно заботясь о педагогической дипломатии.
Григорий Ильич Алексеев, при Е. В. раньше других ставший профессором, в последующем генерал, главный радиолог МО СССР, подвижник. Именно он в 1977 г. сменил Е. В. в должности начальника кафедры. А внешне – маленького роста, худощавый, совершенно неприметный. Гражданский человек.
Были на кафедре и другие, столь же неординарные преподаватели, среди них Е. С. Копосов и Б. С. Фридлиб.
Е. С. Копосов (кстати, одним из первых в ВМА применивший гемодиализ в 1963 г.) как-то на занятии привел нам описание антидота при отравлении морфием, данное в поэме Гомера «Одиссея»:
«Близко высокого дома волшебницы хитрой Цирцеи, Эрминий (Гермес) с жезлом золотым, пред глазами моими нежданный стал, заступив мне дорогу, мне руку подавши, сказал: «Слушай, тебя от беды я великой избавить средство имею… Дам зелье тебе. Смело иди с ним… оно охранит от ужасного часа». «Чином гостей посадивши – на кресла и стулья Цирцея смеси из меда и сыра с ячменной мукой и кремнейским светлым вином подала им, подсыпав волшебного зелья в чашу, чтоб память у них об Отчизне пропала».
Б. С. Фридлиб – самый старший по возрасту, опытнейший преподаватель с еще довоенным стажем, прекрасно знавший механизмы действия 0В и патогенетически обоснованное лечение поражений. Славился своей энциклопедичностью. Был мастером экспромта. Афористичен. Можно привести десятки крылатых выражений, принадлежавших ему и ставших фольклором…
Были и другие, достойные памяти, – И. Н. Шастин, Савватеев, Ф. А. Колесник и др. Обо всех не расскажешь. Все они были не похожи друг на друга, и вместе составляли некий человеческий и профессиональный ансамбль, суммарной музыкальной нотой которого была – «соль».
У меня складывалось впечатление, что старшие коллеги Е. В. по кафедре, как правило, его сверстники, дополняя друг друга, шли мощной когортой во главе с ним, а за ними тянулась поросль, и это были уже «дети» Е. В. Среди них мне запомнились Ю. Ю. Бонвтенжо, Ю. В. Марков, Р. Ю. Аббасов, Ю. Ф. Коваль, В. А. Гайдук, Н. Р. Деряпа, Ларченко, И. А. Климов, В. Г. Новоженов.
Шли годы. Новая роль изменила положение Е. В. Гембицкого и в ленинградском научное мире. Он стал членом правления терапевтического общества. Состав ведущей профессуры города изменился, и хотя еще звучали голоса Т. С. Истамановой, А. А. Кедрова, М. И. Хвиливицкой, А. Н. Баранова, Н. С; Молчанова, В. А. Бейера, А. Н. Цигельника, приходили и новые люди.
В 1969 г. Е. В. было присвоено звание генерал-майора медицинской службы. На кафедре у него нередко бывал Н. С. Молчанов. Это было связано с проведением важных методических совещаний, имевших значение для всех терапевтических кафедр. Как правило, на этих совещаниях шел серьезный разговор, иногда с высказыванием претензий. Так, однажды они были адресованы 3. М. Волынскому, главному терапевту Военно-морского флота. Следует учесть особую актуальность деятельности кафедр военно-полевой и военно-морской терапии в связи с продолжавшейся тогда вьетнамской войной. Усилилось значение минно-взрывной травмы со свойственными ей множественными и комбинированными поражениями, резко утяжелявшими патологию внутренних органов. Этот опыт тщательно изучался.
Не менее важными были радиационная и химическая опасности, связанные с наращиванием вооружений странами НАТО и Варшавского Договора. Полагаю, именно этим были вызваны строгость и озабоченность Н. С. Молчанова. В 1970 г. Н. С. было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
Контакты мои с Е. В. в те годы были спорадическими, но всегда желанными. Учеба в ВМА на курсах усовершенствования (избранные вопросы ВПТ, вопросы педагогики и психологии), работа в составе ГЭК в Академии в 1971 и 1974 годах, участие в комиссиях ЦВМУ по проверке Академии, в конференциях по проблемам лучевой болезни, частные визиты, – все это позволяло бывать в Ленинграде и сохранять чувство локтя. К этому же времени относится и начало нашей переписки. Это было важно для меня: с 1969 г. я приступил к работе над докторской диссертацией. Характер наших взаимоотношений определялся формулой, принятой в авиации – ведущий и ведомый. Это позволяло держаться в трудные минуты. Каждая возможность встречи с Евгением Владиславовичем воспринималась с радостью. Мы не надоедали и не мешали друг другу. Часто он был занят, вокруг него были люди, и ему было не до меня, но я увязывался за ним, был рядом, и даже этого было достаточно.
Диссертационное исследование, которое я начал в Саратове по изучению патологии внутренних органов при: травме мирного времени (на базе кафедры ВПХ нач. – проф. В. Р. Ермолаев), было продолжением одного из главных направлений Молчановской школы. Определенным стимулом было и то, что мою кафедру возглавлял тогда проф. Л. М. Клячкин, тоже ученик Молчанова и крупный исследователь в области ожоговой болезни. Конечно, советы Гембицкого для меня были очень важны.
Символична моя последняя встреча с Н. С. Молчановым осенью 1971 г. Я зашел в свою бывшую клинику повидаться со всеми. Из своего кабинета вышел Н. С. и, уже в шинели направился к выходу. Проходя мимо, подошел, поздоровался со мной за руку. Я коротко сказал ему, что работаю над темой, близкой ему. Он одобрительно кивнул и пошел дальше, но вдруг вернулся и, как бы по-новому увидев меня, воскликнул: «Молодец, работайте! Работайте! Это очень важно! Работайте, а мы поможем». И ушел. Больше я его никогда не видел. Согласитесь, ведь это было благословение.
Все годы, что Е. В. работал на кафедре ВПТ, он в Саратов не приезжал. Но за жизнью военно-медицинских факультетов, в том числе нашего, Саратовского факультета, внимательно следил. Кафедры ВПТ факультетов были дочерними академической – и по содержанию, и по кадровому составу: практически все преподаватели, вроде меня, были воспитанниками Академии. Особенностью было то, что, по инициативе Л. М. Клячкина, кафедры ВПТ (факультет) (и госпитальной терапии (институт) с 1967 г. стали работать в объединенном варианте, и институтскую кафедру Л. М. возглавил на общественных началах. Это увеличивало и клинический потенциал кафедры ВПТ и, вместе с тем, усиливало военно-медицинские аспекты преподавания госпитальной терапии. Е. В. высоко оценивал особый опыт кашей кафедры. Начиная с 1970 г. она заняла самую крупную клинику города (250 коек), и это тоже заметно отличало ее от кафедр других факультетов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
