Е. Л.-К.: А какие проекты, события, книги оказали на тебя наибольшее влияние и сформировали тебя как исследователя?
Л. М.: Хороший вопрос! В своей жизни я интересовался практическим всем, особенно культурой, ее историей и развитием. Особое внимание я уделял визуальной культуре, мое первое образование – художественное, плюс параллельно я окончил математическую школу, и это, конечно, все определило. Но когда я приехал в Америку, я как будто прилетел на другую планету, мои «земные» категории образования, которые я привез из Советского Союза, смешались с американскими.
В Америке и в целом в западном мире существуют оппозиции, например, индустрия vs искусство, конвенциональное vs экспериментальное, естественные науки vs гуманитарное знание, а мне было совершенно все равно, как это называется, главное – чтобы это было интересно… Поэтому в следующие 15–20 лет своей жизни я просто брал все самое интересное из разных дисциплин. Свою диссертацию я делал в аспирантуре, где у нас были курсы по истории и теории искусств, истории и теории кино и истории и теории литературы, плюс я изучал семиотику, политические и социальные науки; я также получил степень магистра в области neuroscience, изучения деятельности мозга и того, как мы видим; и плюс, я программировал с 15 лет.
Вначале я совершенно не понимал, куда меня это все приведет, но, когда я закончил диссертацию и начал писать про возникающие тогда новые медиа, выяснилось, как все это можно объединить и применить. Если говорить о каких-то отдельных «культурных вспышках», то здесь я приведу, наверное, не оригинальные примеры. Я хочу отметить, что было три вещи, которые сформировали меня еще в студенческие годы.
Во-первых, это фильмы Тарковского. Во-вторых, статьи Эйзенштейна, особенно его статья, где он анализирует первые две минуты фильма «Иван Грозный» – 70 страниц!.. Я никогда не думал, что можно так детально анализировать буквально миллиметры художественного текста. А третье – это первые встречи с произведениями Ю. Лотмана и лотмановской школы.
Е. Л.-К.: То есть примеры только из русской культуры?
Л. М.: Я говорю о том, что повлияло на меня, пока я жил в России. Мы эмигрировали в 1981 г., и потом, конечно, были и другие впечатления.
Е. Л.-К.: Может быть, какие-нибудь примеры из твоего «постсоветского» периода?
Л. М.: В 1982 г. я впервые увидел трехмерную компьютерную анимацию. В моем мозгу что-то вспыхнуло, и мне показалось, что пройдет еще 20–30 лет – и компьютерное изображение станет не менее важным, чем фотография или рисунок, и так оно и произошло!
А второе событие – это когда осенью 1993 г. мне кто-то первый раз показал World Wide Web. И что интересно, действительно получается, что мой научный опыт в России связан прежде всего с культурными проектами и теориями, а в Америке он обусловлен встречами с новыми технологиями. В конечном итоге то, чем я сейчас занимаюсь, – это логичное продолжение того, чем я хотел заниматься в 17 лет: использовать компьютер для изучения структуры художественного текста. Только сейчас вместо изучения структуры одного художественного текста я сравниваю десятки миллионов текстов. Это невозможно было представить в 70-е годы. Даже 15 лет назад невозможно было представить себе, что исследователи будут публиковать статьи по изучению эволюции популярной музыки с анализом более полумиллиона песен или же проводить исследование трендов в индустрии моды, используя более полумиллиона изображений.
Понять, как работает одно изображение или один текст, используя методы ранней семиотики, например, семиотики Ролана Барта, невозможно, потому что все зависит от контекста – исследователь неизбежно заходит в тупик. А что, если вместо того чтобы смотреть на один текст, мы посмотрим сразу на миллионы текстов? Может быть, мы увидим какие-то вещи, которые мы не можем увидеть в одном тексте? Я, конечно, никому не говорю, что это тоже семиотика, потому что в какой-то момент семиотика и структурализм стали ругательными словами. Но на самом деле то, чем я занимаюсь, похоже на семиотику, только я изучаю не только художественные тексты, написанные профессионалами (например, русскими писателями XIX в.), я изучаю культуру, которая создается сотнями миллионов людей, прекрасными фотографами в Instagram, блогерами и т. п.
Е. Л.-К.: Так что же такое Cultural Analytics? И каково отношение этого направления к Digital Humanities, о которых сейчас так много говорят в России?
Л. М.: Не знаю, почему это кажется сложным. На самом деле в 2005 г., когда я придумал этот концепт, я сразу написал определение и сделал страницу нашей лаборатории, правда, с тех пор я каждый месяц это определение переписываю.
Самое нейтральное определение концепта может звучать так: использование методов математики, статистики, компьютерных наук и визуализации информации для изучения культуры.
Мне кажется, это достаточно понятно, но непонятно, что значит «культура»? Можно рассматривать «культуру» как всеобъемлющее понятие, когда культура – это практически все: манера поведения, язык, социальные конвенции… Мне это тоже интересно, но мне более интересна материальная культура – как артефакты и фиксация ощущений от процесса. Например, вы играете в видеоигру, и при этом сохраняется запись прохождения, или вы пошли на рейв или собрались с друзьями и потом сделали репортаж об этих событиях в Instagram. У вас остаются определенные культурные объекты – изображения в Instagram, а также фиксация восприятия этих объектов – лайки, ретвиты, комментарии. В Cultural Analytics мы соединяем антропологический подход с методами искусствоведения: рассматриваем само событие, а также его фиксацию и «ощущения» от культурных процессов.
Е. Л.-К.: Cultural Analytics и Digital Humanities – это синонимы?
Л. М.: Нет, это не синонимы. В моей последней статье (Lev Manovich. Defining Cultural Analytics, June 10–14, 2016. <http://culture-analytics. com/what-is-cultural-analytics-2016/>), которая доступна онлайн, я как раз пытаюсь объяснить различия между этими двумя направлениями. Digital Humanities остаются в рамках методологии гуманитарных наук, по крайней мере так определяется эта наука в западных странах. То есть это изучение текстов и произведений, созданных профессиональными культурными работниками, например, анализ эволюции голливудских фильмов или литературы XVIII–XIX вв.; здесь культура понимается как «лучшие произведения человечества».
С другой стороны, у нас сейчас появилось огромное количество исследований, в которых с помощью статистики и математики изучаются social media, в этих исследованиях изучается только современная культура, созданная непрофессионалами, миллионами пользователей в социальных сетях.
А в Cultural Analytics интересно все. Поэтому мы смотрим и на эволюцию художественного стиля Ван Гога, и на эволюцию обложек журнала «Time», и на различия изображений в Instagram в разных городах. Для нас одинаково интересны произведения и профессионалов, и «полупрофессионалов», и любителей, для нас интересны разные контексты, которые, например, пересекаются в социальных сетях: ведь там есть и профессиональные издания, и любители. Как для них, так и для нас – границ в современной культуре нет.
Е. Л.-К.: В следующем вопросе я хотела бы суммировать все дискуссии, которые я слышала после твоих выступлений и выступлений других представителей Digital Humanities, – это вопрос о цели исследования. Рассказывая о специфике Cultural Analytics, ты часто говоришь: «Do not start with the research question» – «Не начинайте с исследовательского вопроса». Это во многом противоречит тому, чему мы учим наших студентов. Здесь речь идет о новом подходе или скорее об актуализации источниковедческой методологии, ведь ты тоже говоришь о «database culture», о «культуре архивов»?
Л. М.: Когда у вас в наличии такое огромное количество информации, то можно, конечно, попытаться изучать ее с помощью существующих исследовательских вопросов. Но для меня гораздо интереснее визуализировать эти данные как некую еще не исследованную планету. Когда вы в первый раз высаживаетесь на Марс или прилетаете в галактику Андромеды, каково ваше первое желание? Можно, конечно, сразу приступить к физическим экспериментам, но гораздо интереснее сначала просто прогуляться по этой неизведанной планете, сделать ее карту. Задача нашей лаборатории – не задавать с самого начала сложных вопросов, а просто создавать подобные карты, чтобы посмотреть, какие особенности ландшафта мы можем с помощью них разглядеть. И поэтому наш основной метод – не использование статистики или подобных компьютерных методов, а создание визуализаций, монтажей из тысяч, десятков тысяч и даже миллионов изображений, которые будут картами живописи, кино, социальных медиа и которые позволят нам увидеть закономерности, так же как на картах мы можем увидеть структуру и рельеф неизвестных нам планет.
