Рейтинговые книги
Читем онлайн Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 65

Что злобные тупицы, которые непроницаемой ложью и беспощадным насилием втемяшивали нам единственно верное мировоззрение, окажутся поумней многих из нас, недрдушенных ими критиканов, и мгновенно и поголовно предадут свои пустые догматы?

Что те самые субъекты - миллионы субъектов, - которых власть кормила, поила, вообще баловала исключительно за то, что они не давали нам прочесть "Архипелаг ГУЛАГ" и книгу "Ленин в Цюрихе", - что они поспешно, задыхаясь от злобной радости, отрекутся от главного своего кумира и не найдется в целой стране такого полковника или партсекретаря, который замолвил бы доброе слово за поруганную тень?

Солженицын победил. Теперь уже не о нем, а о Ленине пишут в газетах и говорят по радио: еврей, уголовник, предатель. Солженицын победил - как Ленин семьдесят пять лет назад. Для многих - и лично для меня - это вроде бы огромная удача, если не сказать: счастье. Но почему так ликуют побежденные? Почему все так мучительно и смешно похоже на пьесу Шварца "Дракон"?

И на "Повесть временных лет":

"И когда пришел, повелел опрокинуть идолов - одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву ввозу к ручью и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, - чтобы принял он возмездие от людей. "Велик ты, Господи, и чудны дела твои". Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем..."

Письмо III

20 апреля 1994

..."На квартире Андрюши Бакста Червинскую рвало всю ночь". - Вот какого сорта эти мемуары - скажем прямо, не высшего. Благовоспитанным филологам этот сорт решительно не по вкусу: то есть сами читают с удовольствием и не без пользы, но других отговаривают. Для истории, дескать, литературы какое имеет значение, сколько и с кем пила шестьдесят лет тому назад в Париже - и вправду ли была неопрятно прелестной, бескорыстно безответственной - забытая теперь поэтесса...

И о незабвенных незачем вспоминать что попало, злоупотребляя личным знакомством.

Я знаю одну даму, которая, попадись ей этот Яновский живым (В. С. Яновский. Поля Елисейские. Книга памяти. Предисловие С. Довлатова. СПб.: Пушкинский фонд, 1993), - разорвала бы его в клочки за такой, например, абзац о Цветаевой:

""Дурехой" я ее прозвал за совершенное неумение прислушиваться к голосу собеседника. В своих речах - упрямых, ходульных, многословных - она, как неопытный велосипедист, катила стремглав по прямой или выделывала отчаянные восьмерки: совсем не владея рулем и тормозами.

Разговаривать, то есть обмениваться мыслями, с ней было почти невозможно".

Мне и самому не так-то весело читать про Ходасевича:

"... Мы сражались в покер, и однажды я заметил, как Владислав Фелицианович вдруг начал рыться в уже отброшенных картах, после сдачи дополнительных. Я поспешно отвернулся..."

Обратите внимание: отвернулся тогда - но через полвека рассказал. Что-то, видно, заставило - какая-то, если можно так выразиться, злорадная жалость.

Все это только издали выглядит амикошонским празднословием соглядатая-долгожителя.

Вблизи - больше похоже на то, что автор припоминает; чтобы позабыть, чтобы рассеять наваждение, причиняющее боль. Сводит счеты с собственной молодостью, словно с женщиной, которая умерла, не выслушав, не ответив, как же она смеет столько лет неотступно сниться?

Его молодость была - русская литература во Франции накануне Второй мировой войны.

Сотни полторы авторов, тысячи три читателей - целый мир общих ценностей, авторитетов, надежд.

В той литературе Яновский был почти незаметен (а напечатал роман, две-три повести, сколько-то статей), зато не знал одиночества. Умеренно завидуя успеху, допустим, Бунина, или Алданова, или Набокова, он, кажется, не сомневался, что придет день, когда русский литературный Париж догадается, кто пишет лучше их всех.

Очень скоро пришел день - и не стало русского литературного Парижа. Волна перевернула плот. Арион очнулся на другом берегу океана - обладателем изчезнувшей реальности. Завел новую жизнь, добился какой-то славы. Двадцать лет спустя принялся за эту книгу, еще через двадцать с чем-то закончил ее.

Тут литераторы слоняются по Монпарнасу, выпивают, Злословят об отсутствующих, болтают вздор, делают глупости.

Воспроизведены гримасы, жесты, голоса, остроты, Сплетни - одним словом, пустяки.

" - Как изволите поживать, Иван Алексеевич, в смысле сексуальном? осведомлялся я обычно, встречая его случайно после полуночи на Монпарнасе.

- Вот дам между глаз, тогда узнаешь, - гласил ответ".

Рассеянная, обиженная проза: помнит о Марселе Прусте, а напоминает Авдотью Панаеву; должно быть, правдива - кто же станет выдумывать такие бессмысленные мелочи?

Яновский утверждает, что почти никого из персонажей парижской молодости никогда не любил, а сам безумно их ревнует к небытию.

Смерть не страшна текстам, но и не боится их; а невесомая цветная паутина пустяков ей мешает. Оттого и не любят благовоспитанные филологи воспоминаний о пустяках, что тут ни один писатель не равен собранию своих сочинений.

Могут пострадать чьи-нибудь иллюзии, а без иллюзий даже литературу любить трудно.

Дело ваше. "Поля Елисейские" - книжка неназойливая: легко прочесть, легко забыть.

Письмо IV

30 ноября 1994

Мария Васильевна Розанова еще летом прислала, спасибо ей, № 34 издаваемого и редактируемого ею журнала "Синтаксис".

Журнал выходит в Париже с 1978 года. Очень много сделал для свободы слова. История русской литературы никогда его не забудет. И даже сейчас его интересно перечитывать - книжку за книжкой, а ведь этого почти не бывает. Кроме того, лично я Марией Васильевной восхищаюсь и ее благоволением издали дорожу.

Ну вот. А теперь, подостлав соломки, решаюсь признаться: тоску навел на меня № 34. Не скуку, а именно тоску. Эта политическая полемика, отнявшая столько по-настоящему белой бумаги - половину журнала, - глаза бы мои на нее не глядели.

Что Синявского и Розанову некоторые журналисты, по большей части никому не известные здесь, обвиняют в сотрудничестве с КГБ на основании доказательств ничтож-несостоятельных - бесспорно. Что не в силах человеческих такой обидной клеветой высокомерно пренебречь - всякий понимает. И что дуэль неосуществима, и в суд обращаться бессмысленно, и унизительно оправдываться всерьез, - да, собственно говоря, и ничего не остается делать в подобном случае порядочному человеку, разве что попытаться раздавить клеветников презрительной насмешкой. Сохраняя невозмутимо веселое лицо. В этом духе М. В. Розанова и объясняется с врагами, называя их поименно и каждому присваивая эпитет...

Но как-то многовато невозмутимого веселья. Вместо дела чести выходит скандал, и хочется воззвать, как в старинных романах: - М. В, уйдемте скорей, вы роняете себя! Необходимо ли, чтобы извести из квартиры, предположим, тараканов, устраивать тараканьи бега? Ну что это такое, в самом деле:

"... Когда наш друг профессор Эткинд не раз пытался убедить меня в том, что Максимов работает на КГБ, я всегда возражала ему так: дорогой Ефим Григорьевич! Максимов не работает на КГБ. Максимов просто сволочь, а это совсем другая профессия"!

(Не знаю, насколько это справедливо - а не смешно совсем. Тема стыдная и мрачная. Отвратительно, что все подозревают всех, - но никуда не деться от факта, что секретные сотрудники - самая массовая партия в России.)

Что сказано, то сказано. И даже получены от упомянутого Максимова извинения - угрюмые, вынужденные, Но все равно, навет рассеян. И тут же, в этом же номере журнала, через несколько страниц, А. Д. Синявский садится со своим оскорбителем за один стол, чтобы огласить совместное политическое заявление! (Мне говорят, что это душеспасительный пример, урок христианства. По-моему, никакая религия не обязывает человека быть, простите, смешным.) И все это как бы в укор презренной интеллигенции, не единодушно осудившей в прошлом году разгон парламента.

Инвективы эти - в теоретическом отношении, надо Думать, безупречны. Конституция превыше всего, парламент есть парламент, и все такое. И нельзя не чувствовать отвращения к убийствам. Но когда В. Максимов, А. Синявский, П. Егидес хором задают риторический вопрос: да что такого страшного случилось бы, если бы вечером 3 октября посланцы Хасбулатова-Руцкого захватили главную телестудию страны "и кто-нибудь прокричал с экрана что-нибудь непотребно-призывное?" - не верится, что они сами не знают.

Письмо V

7 декабря 1994

Писателю Анатолию Злобину все еще удается издавать в Москве журнал "Русское богатство". А я, признаться, не верил в эту затею - в журнал одного автора. То есть в одном номере собраны некоторые сочинения самого Злобина, в другом - Владимира Войновича, и так далее. Какая-то мерещится тут подмена понятий.

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 28 ... 65
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье бесплатно.
Похожие на Муравейник (Фельетоны в прежнем смысле слова) - Самуил Лурье книги

Оставить комментарий