моих дырочки. Он прежде никогда так не делал. Эти новые ощущения сбивают меня с толку.
Для меня анальный секс — табу, и я была рада, что Роберт даже не пробует мне такое предлагать.
Но он все равно нашёл способ проникнуть в запретное место.
Да, видимо, Роберт не умеет проигрывать, я сдаюсь: кончаю первая с громким «Аааах». Оргазм длится дольше обычного, и ощущения острее.
Когда я прихожу в себя, довожу дело до конца: теперь меня никто не отвлекает. И у меня получается все быстро: он кончает мне в рот через пару минут. Я ложусь рядом с ним. Роберт говорит:
— Люблю твой вкус, он ни на что не похож.
Мурашки бегут по коже. Это, конечно, не признание в любви, но все равно приятно. Спрашиваю шутя:
— А ты многих женщин попробовал на вкус?
После продолжительного молчания отвечает:
— Я ни с кем больше не пробовал такую позу и ни одну женщину раньше так не целовал — не хотелось.
Не могу сдержать счастливую улыбку. Приятно такое слышать.
Мы первый раз за очень долгое время проводим весь день вместе. Гуляем по городу, кушаем в ресторанах, даже по магазинам ходим.
Роберт первый раз на улице берет меня за руку, моя ладонь горит от такого простого прикосновения. И почему такой жест не менее приятен, чем утренний оральный секс?
— Расскажешь, что вчера с тобой случилось? — спрашивает неожиданно, и я только в этот момент понимаю: я ведь забыла! Так увлеклась Робертом, что все мои переживания ушли на задний план. Отвечаю кратко:
— Я узнала, что моя мать очень плохой человек.
Смотрит серьезно. Хмурится, а мне хочется его поцеловать. Вот просто так: самой кинуться ему в объятья и утонуть.
— Не переживай, не всегда родители — самые лучшие люди на земле. И если они плохие, то это не значит, что ты такая же.
— Звучит так, как будто ты знаешь, о чем говоришь.
Роберт отпускает мою руку и тяжело выдыхает:
— Знаю.
Мы молча возвращаемся в отель, и хоть мы почти и не поговорили, есть ощущение, что я высказалась, и меня поняли. Поужинав в номере, мы просто ложимся спать, как вчера.
Я долго думаю: какие же были у Роберта родители, раз он так говорит? Может, это вовсе не он виноват, что ведёт себя так холодно и не по-человечески иногда?
Да, может, и я выросла не такой, потому что моя мать меня бросила…
Внезапно я вспоминаю то, о чем совершенно позабыла последнюю неделю!
Я приподнимаюсь на кровати, смотрю на Роберта, он крепко спит, бегу в ванную на цыпочках. Там открываю свою сумку. Считаю.
Я не пила таблетки уже шесть дней!
Черт, черт, черт!
В Сингапуре я забыла телефон, в аэропорту Роберт купил мне новый. Но именно на старом был заведен будильник, который напоминал мне каждый день о контрацепции.
Как я могла забыть?
Пытаюсь спокойно дышать. Надо подумать, что можно сделать. Может, ничего страшного?
Вспоминаю и считаю, сколько за эти дни у нас был секс. И понимаю, что сегодняшний день — единственный без проникновения. Я могу забеременеть, что же делать?
Возвращаюсь в постель и тихо ложусь рядом. Смотрю на Роберта, вспоминаю, как он мне говорил, что если я забеременею, то это только моя ответственность.
Отворачиваюсь от него на другой бок. Надеюсь, что все обойдётся.
Глава 27
Через месяц
Роберт
— В этом году нам удалось поднять продажи на 20 процентов, а ещё улучшился…, — менеджер не может два слова связать, третий раз за совещание смотрит в свою бумажку.
Неожиданно для себя кричу и бью кулаком по столу:
— Пошли вон.
Сотрудники синхронно поворачиваются в мою сторону, смотрят не моргая.
— Я сказал, что заседание окончено, все свободны, — старюсь говорить спокойно, но выходит так, как будто я говорю им, что сейчас расстреляю.
Все судорожно поднимаются со своих мест и быстро выходят из конференц-зала.
Наливаю из кулера воды, пью, сминаю стакан в руке.
Это самая противная вода, которую я когда-либо пил. В горле как будто горечь стоит, ничем не выводится.
Заходит Феликс, начальник охраны с какой-то папкой в руках, это меня успокаивает. Значит, смог что-то найти.
Даже сесть не предлагаю, спрашиваю:
— Нашли?
— Пока нет.
Закрываю глаза.
— Но я кое-что узнал…, — пытается успокоить меня Феликс, но поздно. Я взрываюсь:
— Что, блядь, сложного найти одну девушку, которая не могла далеко убежать? Ты мне скажи, что сложного, почему именно ее никто найти не может? Испарилась?
— Мы найдём, — говорит спокойно.
Тяжело дышу и спрашиваю:
— Что ты там узнал? — сажусь в кресло, боль невыносимо бьет в виски, стоять трудно.
— За день до своего исчезновения она была у некой Веры Дмитриевой. Мы выяснили, что она раньше была Одинцовой Верой, — молчит, переминается с ноги на ногу, добавляет:
— Ну, то есть мать получается.
— Я понял. Адрес есть?
— Да.
— Поехали.
В машине пытаюсь растереть виски, но тупая боль не проходит. Такая же боль у меня в грудной клетке. Развязываю галстук и бросаю рядом, дышать трудно, как будто петлю на шею повесили.
Алиса пропала три дня назад. Я не видел ее три дня. И с каждым днём мне становится хуже. Как будто я внезапно заразился смертельной болезнью, и зараза меня сжирает изнутри.
Нужно срочно выпить противоядие, но я не могу его найти.
Почему она сбежала? Что случилось? А что, если не сбежала, а ее похитили? Хотя не похоже. Вещи собраны заранее, с вклада деньги сняты тоже раньше побега. Она готовилась, ждала подходящего момента. Специально обманула охранника и скрылась в неизвестном направлении.
Чего ей не хватало? Что случилось?
Все было, как прежде, мы вернулись в Москву, как обычно, встречались по вечерам, у неё начались новые съемки в фильме. Дядя с тетей вернулись, но я оплатил новое лечение по восстановлению, снова как будто от фонда, и они успели уехать. На этот раз в Германию.
Я не заметил в ней никаких перемен, но что-то явно случилось.
Перебираю каждый день последних месяцев и не могу найти важную деталь, то, из-за чего все разрушилось.
Была только одна конфликтная ситуация. В новом фильме у Алисы должен был быть поцелуй с актером. Я велел ей найти другую роль, она настояла на своём, и мне пришлось согласиться.
Но не станет же она собирать вещи и сбегать из-за такого?
Поднимаюсь на нужный этаж, звоню в квартиру.
Надо же она все-таки нашла свою мать, почему мне ничего
