— Долго же ты провозился, — прокричала я, и от облегчения у меня закружилась голова.
Я не останавливалась, не смотрела наверх, пропустила следующие несколько ступенек, и внезапно вибрация того самого звука вновь накрыла нас.
На этот раз он звучал мягче, почти успокаивающе. И по мере затихания он словно бы отзывался в моей крови каким-то трепетом. Это великолепно, подумала я. Абсолютно так, как должно быть. Последний, прощальный аккорд первому незадавшемуся периоду жизни Гарри. Я заставила брата спуститься с корабля. Я, должно быть, смогла бы увезти его с Ланайи обратно на материк. Даже когда звук усилился, став таким же, каким был прежде, он казался терпимым, почти что музыкальным. Я не испытывала стремления закрыть уши, да и вообще не могла бы этого сделать, не оторвав рук от поручней. Просто так устроен мир, говорила я себе. Он так звучит — этот мир. Я закрывала глаза, наклоняла голову, когда звук нарастал, съеживалась и, наконец открыв глаза и посмотрев наверх, успела заметить, как ноги Гарри вновь скрываются за леерами.
— Куда ты? — закричала я, даже не ожидая услышать ответ, но тут же над бортом показалась голова Гарри.
— Что? — спросил он.
— Что ты делаешь?
— Ты не слышала? Это в трюме.
Я покачала головой, ударила ребром ладони по ближайшей ко мне ступеньке, и лестница загудела.
— Это там, внизу, — снова сказал Гарри.
— Что там, Гарри? Что? Пустота?
— Это ты мне скажи, Мими. Давай, иди туда. Я хочу знать, что это по-твоему.
— Это зачем еще? Я и так тебе скажу, что это не душа человека, которого задавил Рэнди Линн. И это не души наших матерей. Это не Господь Бог. И это не я. Это ветер, или океан, или топливный бак. Но что бы это ни было, этот звук не поможет тебе почувствовать себя в глубине души хоть чуточку лучше. Так что спускайся ко мне. У тебя впереди вся жизнь. Я жду.
Гарри улыбнулся знакомой, той же, что и семь лет назад, заискивающей улыбкой.
— Я только на секунду, — сказал он, — не жди меня.
— Ладно, не буду, — ответила я.
И не стала.
4
Четыре часа спустя, расхаживая по пляжу, я наблюдала за тем, как полиция, вызванная мной по сотовому телефону, найденному в «бардачке» пикапа, кружит около корабля на своих патрульных катерах. Спасательная бригада тоже прибыла на борт и провела там несколько часов, но они ничего не увидели и не услышали. Они спросили, что мы там делали, я ответила, что мы исследовали корабль, и они закивали головами. Они поинтересовались, что, по моему разумению, могло приключиться с Гарри, и я сказала, что, наверное, он утонул, так как это казалось мне самым разумным ответом.
На обратном пути водная стихия бушевала гораздо сильнее, чем когда мы отплывали от берега, и мне пришлось пережить ужасные мгновения, когда я видела, как рыбы и морские черепахи стаями неслись через риф, точно приближалось что-то громадное, голодное и ужасное, но ничего не произошло.
Позже, съежившись под выданным полицейскими одеялом в маленьком терминале аэропорта Ланайи, в ожидании рейса на «большую землю», я позвонила матери и сказала, что Гарри покончил с собой.
Думаю, я заставляла себя верить в это в течение нескольких лет. Достаточно долго, чтобы, закончив колледж, начать обустраивать свою жизнь на материке, потом, позвонив в справочную службу Ланайи из своего маленького агентства в Сакраменто, узнать телефонный адрес Мэрион Джонс, школьной директрисы, объяснить, кто я такая, и напроситься на работу.
Тут я теперь и живу, в моем маленьком зеленом доме на окраине Хаоле-Кэмп. Дети островитян в основном любят меня, потому что я обучаю их карате после урока математики и устраиваю соревнования в своей комнате. Мэрион я нравлюсь, потому что ежедневно являюсь на работу, не курю и не слишком часто улыбаюсь. Иногда по вечерам, особенно летом, когда Мэрион и то нечем заняться, она приходит в мою хижину и мы делаем барбекю из курятины с луком и ананасами, а после ужина доезжаем до «Сада богов» и, каждая сама по себе, бродим между гигантских камней и табуна лошадей, пока солнце не садится за горизонт.
Каждое воскресенье я, словно в церковь, отправляюсь на Берег разбитых кораблей, стелю брезент на корабельный обломок и гляжу, как водруженный на свой риф корабль, рассекая столпотворение обломков, беззвучно уплывает в вечность. Тот звук больше не слышен. Мэрион думает, что все это немного ненормально с моей стороны. Это ее единственное замечание в мой адрес. Она говорит, что мой брат прыгнул, решив свою судьбу, и, конечно, заслуживает сочувствия, но ведь с того дня прошло так много времени.
Я никогда не пыталась объяснить ей или кому-либо еще, что мой брат не прыгнул в воду. Не мог этого сделать. Это было не в его стиле, хотя я и поняла это уже слишком поздно, в тот самый миг, ослепленная солнечным светом, в последний раз взглянув ему в лицо. Мне бы следовало знать это раньше, находясь на палубе корабля. «Я делаю это не для себя», — сказал он, и, конечно, как всегда на свой манер, он говорил правду. Что-то в этом мире удерживает наше сознание от окончательного распада, и в этом смысле сознание Гарри продолжало существовать. Он не хотел умирать. Никогда не хотел. Ему хотелось стать лучше, чем он был, ему хотелось, чтобы совершенные им поступки вовсе не совершались. Как хочется многим из нас.
Но у него было еще одно желание, за которое я и любила его. Он хотел — отчаянно, безнадежно — сделать счастливым того, кто находился с ним рядом, хотел искренне. Он купил для Рэнди Линна пиво, потому что тот попросил пива. Он говорил моей матери, что восхищается ею, думая, что моей матери приятно это услышать. Он говорил мне, что у него все идет прекрасно, потому что знал: я приехала за поддержкой. Он убил ту бабочку в бильярдной, потому что она испугала Тедди, Короля Лавы. И открыл трюм на том заброшенном корабле, думая, что звук хочет вырваться наружу.
Моя мать приезжала на Ланайи лишь однажды. Она прослонялась по острову пять дней, соорудила мне две книжные полки, разобрала стопки книг, сваленные на полу, купила для меня авиабилет с открытой датой и уехала.
— Ты наказываешь себя ни за что, — сказала она мне в «Саду богов» в свой последний вечер. — Он был никто, а ты слишком умна, Амелия, слишком сильна духом, чтобы зацикливаться на нем. Дело в том, что каждый сам выбирает свой путь. Помни это.
Может быть, она и права. Может быть. Но я все еще вижу, как Гарри рыдает на палубе корабля, все еще чувствую, как его лопатки, точно бьющиеся крылья, вздрагивают под моими пальцами, — мой брат, разбивший сердце моей тети, ожесточивший мою мать, виновный в гибели незнакомца и любивший меня больше, чем кто бы то ни было. И я уверена: по нашему пути нас ведут невидимые ду́хи. Они влекут нас сквозь годы, и мы покорны, как ручейки воды, у которых нет выбора — они текут под уклон. Но если мы успокоимся, найдем силы для раскаяния и вглядимся в будущее, может быть, мы увидим море прежде, чем сольемся с ним воедино.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
