Тем не менее преподаватель никак не хотел выбрасывать белый флаг. Он открыл учебник и начал допрашивать прямо из него. Витя Карабинов, не моргнув ни глазом, ни полуглазом, совершенно спокойно, медленно и схематично стал задиктовывать (я подчёркиваю, задиктовывать) востребуемый ответ. После первых трёх строк, один в один совпавших с написанным в учебнике, препод почти со всех сторон закрыл страницу. Он когда-то слышал о людях с необычным зрением. Правда, закрытый от экзаменуемого текст ситуацию в корне не изменил. После восьмой строки, будто зачитанной из книги, экзаменатор крикнул: «Хватит!» и судорожно отложил учебник. Только тут Витька заметил, что на преподавателе поменялось лицо. Оно вытянулось и посинело. Глаза расширились, а уши заострились. Рот чуть приоткрылся, а дыхание усилилось настолько, что если бы в тот момент мимо пролетала муха, то её обязательно засосало бы внутрь микробиолога.
Жестоко надутый ботаником (ботаник здесь не специальность, а человек-зубрила. — Авт.) и всё ещё не верящий в то, что он капитально ошибся, а какой-то курсант впервые за столько лет обскакал его в знаниях, преподаватель обыскал нашего академика на предмет наушников или скрытого переговорного устройства. Не найдя оного, он взял ручку и ошарашено вывел: «Отлично».
Довольный оценкой, Виктор помчался на пляж, искупаться.
Зачиналось лето.
Лекция 22 О ВРЕДЕ СПИРТНЫХ НАПИТКОВ
Мы протягиваем Западу руку дружбы.
Но почему-то ладонью вверх.
Никита Богословский, композитор
В предыдущей лекции мы рассмотрели классический пример ущемления чувства собственного достоинства. И действительно, преподаватель, принимавший у Витька экзамен, был сер до самого окончания аттестации, после чего открыл Букварь и вызубрил наизусть не только размер микротрубочек, но также и количество щетинок и ресничек, ежели таковые имелись.
Виктор же искренне не желал как-то ущемить самолюбие препода, и это нужно ясно понимать. Он вообще не умел никого принижать или, скажем так, выставлять своё превосходство. Впрочем, так же как и в основном любой наш военно-морской медицинский брат. Однако бывали случаи, когда нас просто вынуждали хоть немного, но попереть права близживущих граждан. Пусть и не со зла.
Наступления лета двухтысячного года (или, как его называют, год восьми часов вечера) мы ждали с отвальным нетерпением. Ждали именно природного, а не календарного лета. Другими словами, нам хотелось появления на пороге первого июля. Причин для оного у нас накопилось уйма. Во-первых, в указанный день у нас протекал финальный экзамен, после которого почти сразу намечались солнечные летние каникулы. Во-вторых, это оказывалось крайнее число казарменного существования, после которого всему коллективу курса открывался «свободный выход» и к нам стали бы применять величественное «слушатель», а не стандартное погонялово «курсант». В-третьих…я уже и не помню, что именно в-третьих, поскольку, как назло, прямо в этот день в город прибыл военный корабль «SHEFFIELD», представляющий военно-морские силы Англии. По всем этим сурьёзным причинам мы и собрались отпраздновать столь долгожданное лето. И лишь одна- единственная проблема омрачала столь солнечный день календаря. Проблема средств. Точнее, нехватки средств. Денег у нас, как у всех военных в это смутное время, практически не значилось, что в принципе лишь поспособствовало окончательному наклону чаши весов в пользу волевого решения отметить накатившее счастье совместно с аглицкими моряками. Заодно, говорило подсознание, и узнать традиции импортного флота стало бы тоже далеко не самым лишним. Ну и для разведки кое-что разнюхать. Хотя, положа руку на печень, понюхать хотелось другое. И попробовать. А денег, опять же, ни гроша, ни полкопейки.
Одевшись в чёрную морскую форму, наш экипаж в составе трёх человек плюс боцман выдвинулся на Английскую набережную. Джон Чистый и я более-менее знали язык дружеской страны, а вот Костя Ш. и Витёк К. похожими навыками не обладали. Надеяться на обратную вежливость со стороны англичан, прямо скажу, не приходилось. Можно было поспорить, что изучить русскую словописность к своему полному совершеннолетию они вряд ли соизволили.
В назначенное нами же время мы пришли к иностранному кораблю. На корабле переведённая на английский язык висела цитата нашего Вовы Маяковского. Цитата гласила:
Долой рукопожатия! Без рукопожатийВстречайте друг друга И провожайте.
Оценив факт популярности нашего поэта за океаном и разместившись в летнем кафе, находившемся в непосредственной близости от судна, мы стали ждать первую партию уволенных на берег моряков. Минут через пятнадцать, когда уже единственная бутылка пиваса заканчивалась, наше терпение оказалось вознаграждено: по трапу спустилась первая банда бравых моряков. Они шагали твёрдо и уверенно. И, надо отдать им должное, держались так до тех пор, пока не встретились с летней забегаловкой и нами.
Плавно мы вступили в контакт. Привет. Привет. «Хау ду ю ду» и «вэл- ком», после чего уже свободно закупалось горячительное и дрожжевое, которое здесь же начинало литься рекой (всё же как день и ночь отличается жалованье в наших державах). За «пенным и хмельным» сразу же нашлось великое множество тем для общения с зарубежными коллегами: служба, форма, город, нравы и прочее. Что удивительно, но Витёк тоже от нас не отстал и нашёл-таки общий язык с чужестранными военнослужащими. Случилось это, правда, только после шестой или седьмой бутылки, но тем не менее случилось. Костику же подобная быстрота с освоением языка давалась с превеликим трудом. По крайней мере, нам так поначалу показалось.
Увольнение у «шеффилдцев» регламентировалось в рамках двух часов, поэтому они периодически менялись, и на их место приходили другие. Свежие и трезвые. А мы-то здесь играли без замен! И у нас каждый раз, как минимум, на троих полевых игроков было меньше. И запасных ноль. Ну, ладно, жаловаться поздно. Сидим, так сказать, культурно отдыхаем. Фуражки и бескозырки обеих морских держав небрежно лежат в общей куче на столе. Свежий ночной воздух развевает коротко стриженные военные причёски, и шапка здесь уместна не более чем блохе уместны сапоги. Обувь, кстати, тоже хотелось снять, но, несмотря на свежие носки (говорю за себя, за англичан не ручаюсь), идея эта как-то так и не осуществилась.
Итак, я сижу расслабленно. Мой внутренний барометр уже давно перестал считать объём влитого вовнутрь спиртного. Разговорный английский язык, до сего дня слабый и неокрепший, мне кажется уже родным. Подсознательно про себя начинаю замечать, что к своим однокашникам я тоже обращаюсь не по-русски. Хотя, может быть, это заиграли аристократические нотки моих предков. Ведь ты же знаешь, уважаемый читатель, что довольно некрасиво в присутствии людей, не понимающих твой язык, общаться на нём и при этом ещё мерзко похихикивать. Это всё равно, как шептаться в компании. Ни-за-что! Но в настоящей истории не общение носило ключевую роль. Главным оказалось то, что я сидел расслабленно. Понимаешь? А сидел я, как оказалось, среди вражеского военно-морского флота.
Кульминация наступила при отходе очередной партии англичан на корабль. Как только последние скрылись за поворотом, я заметил, что моя драгоценная фуражка (в простонародье — «фура») незаконно, так сказать, отсутствует. Нет её. Поняв в считанные секунды, чьих грязных рук это дело, я сорвался со стула и мигом устремился за похитителями. Увидев вдалеке, как последние фотографируются в моей накрахмаленной фуре, я заорал: «Stop! Damn you! Come back, bastards!», что в переводе могло, например, значить: «Подождите! Постойте вы! Вернитесь, я всё прощу!» Но, несмотря на мои красноречивые призывы, ответом мне стал лишь смех и сверкающие пятки подвыпивших англичан. В итоге и пятки, и их хозяева весьма шустро исчезли в недрах охраняемого корабля. Я изо всех сил устремился по трапу, но уткнувшееся мне в грудь дуло автомата планы мои изменило и хмель из головы немного подвыветрело. Хотел я тут же сказать нашим матросам, охранявшим корабль: «Да ведь они же.», но из уст почему-то вырвались лишь одни заморские ругательства.
До глубины сознания (в трезвом и нетрезвом состоянии эта величина разная. — Авт.) расстроенный столь неподобающим поведением западных моряков, я вернулся за кафешный стол. Душа болела, как будто туда сделали что-то нехорошее. Руки чесались. В голове моей зрел зловещий план мести. И действовать по этому плану предстояло стремительно. Решив, что надо бить тем же кирпичом, я выбрал момент и, когда все громко смеялись, ударил таки кирпичом первого попавшегося под руку шеффилдса. Шучу, шучу. Когда настал момент, я просто взял со стола первую попавшуюся бескозырку. И спрятал за пазуху. Под китель. Боец, чей головной убор исчёз, находился в стадии отчаянного увлечения продаваемыми напитками и пропажи аксессуара военной формы не заметил.
