- Обнаружили его хитрости!.. Каким образом?
- Это длинная и скучная история: он хотел открыть одному из моих друзей тайны долгой жизни и секреты алхимии. Советую вам отказаться от такой малопочтенной связи.
Сказав это, Нико поклонился и, не желая, чтобы его расспрашивали на этот счет, пошел своей дорогой.
Душа Глиндона укрылась в искусстве, как в убежище, и слова и присутствие Нико были для него довольно неприятны. Его взгляд перешел с пейзажа Сальватора на "Рождество" Корреджио: разница между двумя жанрами поразила его как новое открытие.
Это прелестное спокойствие, это чувство прекрасного, эта сила без усилий, это живое нравоучение высокого искусства, которое говорит душе и которое возвышает мысль с помощью красоты и любви до религиозного восхищения, - вот где была истинная школа.
Глиндон вышел из галереи с сожалением, унося с собой вдохновенные мысли, и вернулся домой.
Довольный, что не нашел у себя трезвого Мерваля, он задумался, стараясь вспомнить слова Занони при их последнем свидании.
Да, он чувствовал, что даже слова Нико об искусстве были преступлением. Они унижали воображение и ставили его наравне с механизмом. Нико, который видел в душе только вид материи, смел ли он говорить о школах искусства, которые должны были превзойти Рафаэля? Да, искусство было магией, и так как он признавал истину этого афоризма, то мог понять, что в магии может заключаться религия, так как религия необходима искусству.
Избавившись от холодной осторожности, с которой Мерваль старался профанировать всякое изображение, кроме золотого тельца, Глиндон чувствовал, что его честолюбие снова проснулось, оживилось, зажглось.
Он только что открыл в школе, признаваемой им до тех пор за лучшую, ошибку, которая стараниями Нико еще яснее предстала перед его глазами. Это открытие дало новое направление его воображению.
Не желая пропустить этой благоприятной минуты, он поставил перед собой краски и палитру. Погруженная в создание нового идеала, его душа поднялась к пределам прекрасного.
Занони был прав: материальный свет исчез в его глазах; он видел природу как бы с вершины горы, и, по мере того как беспокойные вибрации его смущенного сердца успокаивались, небесный взгляд Виолы отражался в них как светлая звездочка.
Он заперся в своей комнате и велел всем отказывать, даже Мервалю. Опьяненный чистым воздухом своего нового существования, он в продолжение трех дней и почти стольких же ночей был углублен в свою работу, но на четвертое утро произошел перелом, который следует за всякой усердной работой. Он проснулся рассеянный и усталый, взглянул на свое полотно, и ореол величия, казалось окружавший его, уже исчез.
Ошибки великих учителей, с которыми он желал быть наравне, представлялись ему бесчисленными; недостатки, до тех пор незаметные, приняли в его глазах чудовищные размеры.
Он стал писать и поправлять, но рука изменила ему; с отчаянием он бросил кисти и открыл окно.
День был прекрасный, тихий; улица была оживлена тою жизнью, всегда веселой и живой, которою наслаждаются жители Неаполя. Погода манила его воспользоваться своими радостями и удовольствиями, его мастерская, еще недавно казавшаяся ему достаточно обширной, чтобы вместить в себе небо и землю, казалась теперь тесною, как тюрьма осужденного.
Он с удовольствием услыхал шаги Мерваля на лестнице и открыл дверь.
- И это все, что вы сделали? - спросил Мерваль, небрежно посмотрев на работу своего друга. - Неужели для этого вы скрывались от светлых дней и звездных ночей Неаполя?
- Пока лихорадка продолжалась, я был ослеплен более блестящим солнцем и дышат сладостным ароматом более светлой ночи.
- Лихорадка прошла, вы соглашаетесь с этим. Хорошо; это по крайней мере признак здравого рассудка. Впрочем, гораздо лучше пачкать полотно в продолжение трех дней, чем делаться смешным на всю жизнь. Эта маленькая сирена...
- Довольно! Я ненавижу, когда вы произносите ее имя.
Мерваль подсел ближе к Глиндону, скрестил руки, вытянул ноги и собирался начать серьезные предостережения, как вдруг раздался стук в дверь и, не ожидая позволения войти, показалась отвратительная голова Нико.
- Здравствуйте, мой дорогой друг. Я хотел поговорить с вами. Гм... вы работали, как я вижу. Хорошо! Очень хорошо! Рисунок смел, много легкости в правой руке. Но подождите, хорошо ли исполнение?.. Не замечаете ли вы, что эта фигура не имеет контраста? Правая нога впереди; правая рука должна быть, очевидно, откинута назад. Но вот этот маленький мальчик прекрасен!..
Мерваль ненавидел Нико. Все утописты, реформаторы, все те, которые удалялись под каким бы то ни было предлогом от проторенного пути, были ему одинаково ненавистны. Но в эту минуту он охотно поцеловал бы француза. Он читал в выразительном лице Глиндона все отвращение и ненависть, которую он испытывал.
После восторга вдохновения и работы слушать человека, говорившего о пирамидальных формах, правых руках, правых ногах... видеть непризнаваемую мысль и слышать критику, оканчивающуюся похвалой мизинцу!
- Ба! - воскликнул Глиндон, закрывая свою работу. - Довольно об этом. Что вам нужно было сказать мне?
- Во-первых, - отвечал Нико, садясь на табурет, - во-первых, этот синьор Занони, этот второй Калиостро, критикующий мои учения... я не мстителен; как говорит Гельвеции, наши ошибки происходят от наших страстей; и я умею управлять собой, но ненавидеть из любви к человечеству есть добродетель; и я был бы в восторге, если бы мне представился случай донести на него и судить синьора Занони в Париже.
Маленькие глаза Нико злобно сверкали, он скрежетал зубами.
- Имеете вы какие-нибудь новые причины ненавидеть его? - спросил Глиндон.
- Да, - отвечал с бешенством Нико. - Да, я узнал, что он ухаживает за девушкой, на которой я намереваюсь жениться.
- Вы! О ком вы говорите?
- О знаменитой Пизани. Какая божественная красота! Она составит мое счастье, как только будет провозглашена республика, а республика наступит раньше конца года.
Мерваль со смехом потирал себе руки.
Глиндон покраснел от гнева и стыда.
- Разве вы знаете синьору Пизани? Говорили вы с ней когда-нибудь?
- Нет еще; но когда я на что-нибудь решаюсь, то быстро добиваюсь этого. Я скоро вернусь в Париж, мне пишут, что хорошенькая жена составит неплохую рекомендацию для патриота. Время предрассудков прошло. В Париже начинают понимать самые высокие добродетели. Я хочу привезти с собой прекраснейшую женщину во всей Европе.
- Остановитесь!.. Что вы хотите делать? - воскликнул Мерваль, хватая Глиндона за руку.
Возмущенный художник хотел броситься на француза со сверкающими глазами и сжатыми кулаками.
- Милостивый государь, - проговорил Глиндон сквозь зубы, - вы не знаете, о ком говорите. Уж не предполагаете ли вы, что Виола согласится на ваше предложение?
- Конечно, нет, - отвечал Мерваль, глядя в потолок, - по крайней мере, если она найдет что-нибудь лучше.
- Лучше! - воскликнул Нико. - Вы меня не понимаете. Я, Жан Нико, предлагаю руку Пизани... собираюсь жениться на ней! Другие могут делать ей более лестные предложения, но я не знаю никого, кто бы собирался сделать ей такое почетное предложение. Я один готов проявить жалость к ее одиночеству. К тому же, согласно новому порядку вещей, который устанавливается во Франции, я всегда могу избавиться от жены, если того захочу. У нас будут новые законы о разводе.
- Не думаете ли вы, что итальянская девушка... а кажется, нет страны на свете, где бы молодые девушки были душевно чище, несмотря на то что они довольствуются, когда делаются женщинами, более философскими добродетелями... что итальянская девушка предпочтет предложению художника щедрость и покровительство какого-нибудь князя?
- Нет, я лучшего мнения о Пизани, чем вы; я поспешу представиться ей.
- Желаю вам успеха, господин Нико, - проговорил Мерваль.
Он поднялся и дружески пожал ему руку.
Глиндон посмотрел на обоих с глубоким презрением.
- Может быть, господин Нико, - проговорил он наконец с горькой улыбкой, - может быть, у вас будут соперники.
- Тем лучше! - отвечал небрежно Нико, низко кланяясь.
- Я сам восхищаюсь Виолой Пизани.
- Какой же живописец не станет восхищаться ею?
- Может статься, что и я предложу ей свою руку.
- Для вас это было бы безумием, а для меня это умно. Вы не сумеете сделать себе выгоду из этой партии, дорогой собрат; у вас свои предрассудки.
- Вы предполагаете, что будете спекулировать вашей женой?
- Добродетельный Катон уступил свою жену другу. Я люблю добродетель и постараюсь подражать Катону. Но поговорим серьезнее; вас как соперника я не боюсь. Вы красивы, я нет, но вы нерешительны, а я наоборот. Пока вы будете говорить громкие фразы, я просто скажу: "У меня хорошее положение; хотите за меня выйти замуж?" Итак, будьте счастливы, мой друг, и до свидания.
